Страница 3 из 74
Генерал любит богатую обстановку, любит тепло, любит погреть у камина мерзнущие ноги, боясь признаться себе, что это уже старость. Саперы соорудили для него походный камин, а точнее, некое подобие камина. На броневой плите горят березовые поленья, над огнем железный колпак на стальных столбиках, дым вытягивает кривоколенная труба, сейчас выставленная в форточку. Маленькая подставочка для ног. Надоест сидеть с вытянутыми ногами, можно опустить их на пушистую медвежью шкуру. Адъютант раздобыл ее где-то в этом городе. Где – фон Хорна не интересует.
Генерал сидит в мягком кресле, откинувшись на спинку, слегка повернув голову влево, и через монокль с любопытством рассматривает картины, которые майор Крюге с помощью ефрейтора вынимает из большого ящика и водружает на специально изготовленную подставку.
Рядом с этим ящиком другой. В нем иконы в драгоценных окладах.
Командующий армией – страстный коллекционер русской старины с первых дней войны. Его вдохновил пример практичного генерала фон Рейхенау: прорвавшись с танками в Париж, он запустил руку в знаменитый Лувр. Кто-то растолковал фон Хорну, что русская старина ценится за океаном не меньше французской, за нее можно получить надежную валюту – доллары, и много получить, целое состояние; кое-какие картины могут стать украшением особняка в Берлине и виллы в Баварии – это сейчас модно.
Когда раздается телефонный звонок, Крюге поспешно снимает трубку, глядит на генерала и отчетливо произносит фамилию позвонившего. Чаще всего командующий чуть заметно отворачивает голову, не отрываясь от картины. Крюге отвечает в трубку сухим, официальным тоном:
– Генерал фон Хорн в войсках.
Иногда командующий, не поворачивая головы, протягивает левую руку. Крюге бегом подносит к нему телефонный аппарат. Генерал нетерпеливо выслушивает, отдает короткое приказание, бросает трубку на аппарат. Адъютант бегом относит телефон на место, на столик.
– Зер гут! – произносит фон Хорн, когда решает оставить картину для себя, не для продажи. Если раздается короткое "шнелль", адъютант передает картину ефрейтору, тот относит ее в другую комнату.
Неудовольствие генерала вызвала картина, названная художником, как, запинаясь, пояснил адъютант, "Неравный брак": невеста напомнила фон Хорну его Эльзу – такая же молоденькая, тоже красавица. Да и жених неприятно напомнил, что у него, у фон Хорна, такая же лысина, такой же длинный и красноватый нос, такие же дряблые щеки…
– Шнелль, шнелль!
Еще большее раздражение вызвала картина "Богатыри", хотя Крюге и попытался робко пояснить, что это шедевр мирового искусства, что написал картину знаменитый художник Васнецов еще в XIX веке, до советской власти.
Нет, нет! В его доме не должно быть русского духа!..
Картина напомнила генералу сообщение воздушной разведки, что в тылу его армии, в лесу, обнаружена какая-то крупная часть Красной Армии с артиллерией, и настроение совсем испортилось: ведь он уже послал победную реляцию!
Адъютант показывал все новые и новые картины, и все чаще фон Хорн выкрикивал: "Шнелль!"
Стал раздражать генерала и адъютант.
Майор Крюге был молод, услужлив без назойливости. Высокий блондин с чертами лица, отвечающими стандартам "нордической расы". Это нравилось генералу.
Это нравилось и супруге генерала – Эльзе.
Фон Хорн взял ее из семьи крупного финансиста и считал удачным союз меча и чековой книжки. Это накладывало определенные обязательства, поднимающиеся над чувствами. Правда, слишком соблазнительна и сама неравнодушна к красивым офицерам, но прежде всего – карьера, упрочение своего положения в высшем обществе, и фон Хорн держался лояльно.
Закончив отбор картин, генерал отпустил адъютанта, позвонил начальнику охраны и приказал никого не впускать к нему до особого распоряжения.
Фон Хорн открыл сейф и извлек оттуда драгоценности: колье, браслеты и кольца, усеянные бриллиантами, ожерелья из белого и розового жемчуга, золотые мужские и дамские часы = различных марок, золотые кресты. Он составил опись всех этих вещей и, уложив в металлическую шкатулку, упаковал все в чемодан.
Не спеша вложил в конверт заранее приготовленное письмо и один экземпляр описи, заклеил, поставил фамильную печать и положил конверт в чемодан. Второй экземпляр в сейф.
Крюге он сказал отечески:
– Мой мальчик, этот чемодан и ту прелесть, – генерал показал пальцем на комнату, где стояли отобранные им картины, – передадите Эльзе в собственные руки. Полетите самолетом, который идет завтра на рассвете с почтой для генштаба.
– Слушаюсь, господин генерал!
Крюге удалился. Генерал вызвал начальника оперативного отдела полковника Глобке. Вошел высокий, седой, по-военному подтянутый офицер.
– Прошу доложить обстановку в районе дислокации нашей армии.
Полковник тщательно протер белоснежным платком пенсне, водрузил его на мясистый нос, подошел к висевшей на стене оперативной карте и монотонно начал:
– Господин генерал! В течение истекших суток наши войска оказывали давление на русских. Разведка продолжала искать наиболее слабый стык между частями противника, но…
– Мне это известно, – прервал фон Хори. – Доложите о частях Красной Армии, оставшихся в котле.
– Они уничтожены или взяты в плен.
– У вас совершенно точные сведения?
Полковник замялся.
– Господин генерал, вы подписали приказ: пленных не иметь. Они расстреляны на месте пленения. Раненых, обнаруженных в госпитале, мы вывезли за город и…
Генерал прошелся по кабинету, положил на плечо полковника кончики пальцев.
– Зер гут, – произнес он одобрительно. Побарабанил пальцами по плечу. – Дорогой мой, поверьте мне, старому солдату лучшей в мире прусской военной школы. Только полное уничтожение русских, белорусов, украинцев и прочих славян обеспечит великой Германии жизненное пространство.
– Так велит наш фюрер, – согласился полковник.
– Господин Глобке, – также вкрадчиво продолжал генерал, – если все окруженные части, как вы изволили доложить, уничтожены, на кого в таком случае наш доблестный генерал Шранке сегодня обрушил бомбовый удар? Да, да, в лесу!
Глобке неуверенно ответил:
– На разный сброд.
Фон Хорн почти выкрикнул:
– Потрудитесь уничтожить этот сброд, полковник! Немедленно! Об исполнении доложите лично!
– Слушаюсь!..
3
Капитан Серегин задумался: кого же послать с пакетом через линию фронта?
Он хорошо знал лишь бойцов своего батальона, но их осталось всего двое: сержант Бондаренко да рядовой Иванов. Отличные люди. Жалко расстаться с ними, а что поделаешь!
Серегин прислушался. Звуки, долетавшие из леса, напомнили грустную песенку, которую пела ему в детстве мать. Под эту песню он засыпал. Вот и сейчас у него слипаются глаза, страшно хочется спать. Голова тяжелая-тяжелая. В висках – словно молот о наковальню: тук, тук, тук… Где сейчас мать? Где отец? Где младшие братья? Что с ними? Живы ли?..
Крикнул проходившему мимо красноармейцу:
– Передайте по колонне: сержанту Бондаренко и рядовому Иванову явиться к капитану Серегину!
Отдал команду – натолкнулся на матросов. Вакуленчук словно прочел мысли, спросил:
– Может, указания какие будут, товарищ капитан?
Узнав, что нужен смелый и надежный человек в разведку, предложил матроса Потешина. Бывал в этих местах.
Тут же Потешин получил задание: выяснить расположение немецких войск на левом фланге, а если там имеются какие-либо части Красной Армии – связаться с ними и сообщить командованию о местонахождении отряда.
Потешин передал мичману документы, заготовленную записку для матери – мало ли что может случиться, – распрощался и растворился в темноте…
Разговаривать с Бондаренко и Ивановым Серегину было очень тяжело. Кто знает, может, последний раз видит их…
– Доставить в штаб армии любой ценой, – сказал Серегин, передавая пакет Бондаренко. – От этого во многом зависит судьба нашего отряда. Ни при каких обстоятельствах пакет не должен попасть к врагу. Вы поняли это, друзья?