Страница 67 из 94
— За тем лесочком Кошевичи спрятались. Доберемся до них, встретимся там со своими — тогда только и считай, что мы с тобой задание выполнили, домой вернулись.
Мария не ответила, только взглянула на него усталыми глазами.
Уже больше месяца они вдвоем. За это время узнали друг друга — лучше некуда. Вышли из партизанского лагеря дождливым днем, а возвращаются по сухому и крепкому морозцу. Пока ходили по вражескому тылу, и последние листья с деревьев ветер сорвал, и мороз льдом реки и речки сковал, и снег на землю лег прочно, надолго.
Больше месяца ходить по вражескому тылу, где любая случайность может погубить, — это очень долго. Особенно для нервов: они ко всему чувствительны, вот и сдают, можно сказать, надсаду получают…
Честно говоря, когда командир бригады, давая задание, сказал Каргину, что во вражеский тыл идти ему надлежит в паре с Марией Вербой, которая на все это время вроде бы его женой будет, он радости не испытал. И в спор не вступил только потому, что это приказ был. Но в душе изрядно покостерил начальство: или не понимает оно, что с мужиком надежнее?
А вот само задание пришлось по душе: командир бригады прямо сказал, что им надо докопаться до правды о том отряде, с представителями которого еще летом встречался Пилипчук. Особенно же понравилось, польстило сказанное командиром бригады в заключение:
— Пойми, Иван Степанович, всем сердцем пойми, почему тебя, а не другого, посылаем, хотя, сам знаешь, хороших разведчиков нам не занимать. Почему же мы тебя в это дело включаем? А потому, что тут не просто увидеть что-то надо, тут все значительно сложнее. Ведь если тот отряд, представители которого на дружбу с нами набивались, создан фашистами и с теми же целями, что и банда Черного, узнать правду ой как сложно будет. А нам ее сквозь любую маскировку обнаружить надо! По каким-то вроде бы мелочам, по неосторожно оброненному слову или еще чему, но только на нее выйти!.. Всех наших разведчиков мы перебрали и остановили выбор на тебе. Так что, вникни…
Каргин, конечно, понял, какое доверие ему оказали. Только вот с Марией Вербой во вражеский тыл идти…
Однако, как время доказало, она деваха правильная. И характер имеет. Не бабский, а настоящий, мужицкий. Взять, к примеру, хотя бы ту первую ночь, когда им вместе пришлось заночевать у незнакомых людей.
Вошли они в хату — Мария сразу зачастила по-белорусски. Он еще глазами зыркал, в обстановку вживался, а она с хозяевами чуть ли не дружбу уже завела. Вроде бы о самом обычном болтала, а он заметил, что временами, словно между прочим, она и вопросики вставляла, вроде того: а не шалят ли у вас в лесах партизаны? Так толково эти вопросики вклинивала, что и не понять, ищет она встречи с теми партизанами или боится ее.
Она же и не попросила, почти скомандовала хозяевам:
— Мы с Ваней на сеновале ляжем: он к свежему воздуху привержен.
На сеновале, пока Каргин осматривался и прикидывал, куда и как сигать, если ненароком фашисты нагрянут, она не мельтешила перед глазами, с разговорами разными не лезла: молча лежанку ладила. А только он лег, отгородившись от нее большой охапкой душистого сена, она и сказала с укором:
— Зачем же так, Иван Степанович? Вдруг хозяева заглянут?
Он перебрался к ней на разостланные половики, натянул на грудь тот же кожух, каким и она по самое горло укрылась. И тут что-то чувствительно кольнуло его в бок. Он еще думал, что бы это могло быть, а она уже пояснила, довольная собой:
— Это шило я для тебя припасла, если…
— Дура! — только и сказал тогда Каргин и отодвинулся на самый краешек половиков.
Здорово он тогда рассердился. Можно сказать, рассвирепел. Или Мария совсем без понятия, не доходит до нее, что настоящий мужик никогда не станет в любовь играть, если задание командования на нем висит? И вообще он, Каргин, никогда баб не сильничал. И не будет. Разве настоящий мужик на такое пойдет?
После этой ночи он, кажись, дня три или четыре почти не разговаривал с Марией. Только по делу слово-другое и ронял.
Видать, дошло до Марии, что ошибочно себя вела. Сама, вроде бы ни с того ни с сего, сказала:
— Вот беда-то, потеряла я шило, Иван Степанович.
Помнится, он ответил:
— Известно, баба, потому и потеряла. А оно в хозяйстве еще как сгодилось бы.
Она молча проглотила упрек, только глазищи упрятала.
Однако пословица правильно говорит, что шила в мешке не утаишь. Прокололо то шило Мариину котомку. Это Каргин к вечеру заметил.
Ох и хитрющая баба!..
А как они с Марией от двух полицаев отбились? Натолкнулись на этих сволочей, когда вовсе не ждали! Те, конечно, первым делом: «Кто такие и куда бредете?» Показали им документы, в самом почтительном тоне весь разговор с ними вели.
Вроде бы и придраться не к чему, а эти вцепились: шагайте с нами до управы, и все тут!
Пошли, конечно. Мария — впереди с одним из них. И все хиханьки да хаханьки строит, плечом будто бы случайно в его бок тычется. А тот дурак и разомлел…
Правда, и Каргин не сразу игру Мариину понял.
Зато потом, когда смысл ее заигрываний дошел до него, уловил момент и хрястнул кулаком в висок своего, всей тяжестью тела на него навалился. А Мария в это время на втором полицае повисла. Свалить его, конечно, не смогла, но и выстрелить не дозволила…
Помогла ему тех полицаев и в болото упрятать. Как заправский мужик помогала, все понимая без подсказки. И только после этого спросила, повернувшись к нему лицом:
— Синяк-то у меня под глазом большой всплывет или обойдется? — И вздохнула: — Как бы сейчас пятак медный пригодился…
А прошло еще совсем немного времени, вдруг прыснула в уголок платка.
— Ты чего? — удивился он.
— Я теперь всем бабам, с которыми разговаривать придется, обязательно говорить буду, что это ты меня так разукрасил. Из ревности!..
Но все это, можно сказать, мелочи, о них черт знает почему сейчас думается. Самое же главное — задание выполнено: точнехонько установлено, что в тех краях партизан не было и нет. Какой вывод отсюда напрашивается?
В Кошевичах их встретил сам Костя Пилипчук. Ему и доложил Каргин, что, выходит, те, которые с Костей встречались, какую-то черную мысль имели.
И все это время, пока докладывал Косте, пока обедали и даже усаживались в сани-розвальни, Мария вроде бы не обращала внимания на Каргина. Зато в санях, когда Пилипчук заговорил с возницей, она вдруг прижалась грудью к плечу Каргина и торопливо шепнула:
— Теперь я за вами, Иван Степанович, хоть на край света пойду. Так что учтите мою заявочку!
ЭПИЛОГ
Метель беснуется уже вторые сутки. Переметает дороги, озлобленно швыряет в глаза колючий снег. Даже плохо верится, что летом здесь было по-настоящему жарко. Но перед глазами фон Зигеля фотокарточка, на которой крупным планом он, стоящий по пояс в воде среди белых лилий. Довольный жизнью, улыбающийся в объектив.
Фон Зигель взял фотокарточку, еще раз взглянул на себя — того, летнего, и небрежно бросил ее в ящик письменного стола: то было в июле 1942-го, а сейчас уже февраль 1943 года. Траурный февраль. Во всех отношениях траурный.
Он механически потянулся к бутылке с водкой, стоявшей на письменном столе, и тотчас отдернул руку — нет, пока достаточно; сегодня он просто обязан быть трезвым, чтобы попытаться разобраться в сумятице своих мыслей…
Итак, сегодня утром опять прибыл доверенный человек отца, опять привез письмо, за которое, попади оно гестаповцам, можно лишиться головы. Иными словами, отец по-прежнему пытается навязать ему мысль о пагубности для Германии этой войны. И, видимо, для усиления воздействия даже цитирует шведов, заявивших, что разгром немцев под Сталинградом имеет для русских величайшее значение.
Только нужно ли цитировать каких-то вечно нейтральных шведов, если сам Геббельс недавно заявил по радио, и его слышал любой, кто хотел: «Мы переживаем на востоке военное поражение. Натиск противника в эту зиму предпринят с ожесточением, превосходящим все человеческие и исторические представления…»