Страница 65 из 94
Но сегодня, едва пробежав глазами первое донесение, полученное через Ольгу от Василия Ивановича, Пилипчук сразу же почти побежал к командиру бригады, бросив дежурному по штабу:
— Передай Николаю Павловичу, чтобы немедля шел к комбригу!
Александр Кузьмич жил в домике, стоявшем на самой окраине деревни, а штаб бригады располагался в центре ее. Почти в километре от штаба, у самого леса, стоял тот домик. Непорядок? Да еще какой! Но тут товарищ. Иванец настоял на своем, откровенно заявил, когда Костя Пилипчук однажды все же допек его своими разговорами об опасности жизни на окраине деревни:
— Опасно, говоришь? А почему? Здесь наиболее вероятен внезапный удар противника? Если это тебе точно известно, если без колебаний веришь в это, тогда давай так организуем службу, чтобы напрочь исключить его, этот внезапный вражеский удар!
И вот почти километр пришлось сейчас прошагать старшему лейтенанту. За весь этот путь он только однажды подумал о том, что сейчас по распорядку дня, разработанному им же самим, командир бригады никак не ждет его, что их плановая встреча должна обязательно состояться еще через час и десять минут. Однако не замедлил шага: с такими новостями, какие содержит полученное донесение, не можно, а должно являться в любое время суток.
Командир бригады действительно удивленно взглянул на Пилипчука, когда он без стука ворвался в горницу, но ничем не выразил своего недовольства.
— Вот, от Ольги, сегодня получено, — сказал в оправдание Пилипчук и протянул донесение. — Как видите, все подтверждается! И про Черного, и про…
— Может быть, все же позволишь сначала мне самому прочесть? — спокойно, без тени раздражения, спросил Александр Кузьмич и оседлал нос очками.
Пилипчук замолчал. Ни слова не сказал даже тогда, когда пришел запыхавшийся Николай Павлович. Только глянул на него торжествующе.
Ох, как невыносимо долго читают они донесение! Нарочно, что ли, время тянут? Чтобы позлить его, испытать его терпение?
В донесении сообщалось то немногое, что Василий Иванович узнал о банде Черного, сжато, но точно давалось определение ее сути: фашистский выкормыш, предназначенный исключительно для того, чтобы своими действиями подорвать партизанский авторитет в глазах местного населения.
Этот вывод подтверждался фактом: Василий Иванович точно назвал даже место, где фашисты уничтожили всех, кого провокаторам удалось сманить в лес.
Писал Василий Иванович и о том, что, если верить слухам, где-то в соседнем районе базируется еще одна подобная банда: в деревне Козевичи она обчистила огороды не только прислужников фашистов, но и самых обыкновенных жителей; так сказать, с одинаковой силой по тем и другим ударила, будто подчеркнула, что для нее все равны. И еще две подводы угнала.
Упоминалось в донесении и о пане Власике как о представителе так называемой Белорусской народной самопомощи; давались его приметы и особо подчеркивалось, что тот почему-то настойчиво пытается установить деловые контакты с ним, Опанасом Шапочником.
Подробнее же всего говорил Василий Иванович о том, что сейчас фашисты намереваются и вовсе безжалостно ограбить деревни, не только все продовольствие, но и молодежь у них украсть.
К донесению был приложен и подробнейший список тайных агентов, замыкающихся на пане Золотаре: их имена, клички и даже адреса.
Все трое прочли донесение от первой до последней его строчки. Если Костя Пилипчук горел желанием немедленно уничтожить всех предателей, ставших сейчас известными, и выследить банду Черного, ударить по ней, чтобы достойно отомстить и за гибель Защепы, и за все прочее, то Николая Павловича волновало другое: он уже вспомнил, что Григорий со своими людьми похозяйничали на огородах деревни Козевичи. Выходит, Птаха с умыслом, с дальним прицелом, подсунул ему соседские грядки и две подводы?
Николай Павлович снова просмотрел список провокаторов. Птаха в нем не значился. Почему? Закреплен не за паном Золотарем, а за кем-то другим? Или все это случайность?
Решил, что обязательно займется этим вопросом. И еще — с сегодняшнего дня просто необходимо вновь нацелить коммунистов на беседы о том, что партизаны — защитники своего народа и каждое их действие, даже каждое слово всегда должны быть кристально чистыми и правдивыми. И не пора ли Григория определить на должность? Негоже, когда человек с таким опытом партизанской войны просто ждет, куда и зачем его пошлют.
Командир бригады, еще раз прочитав донесение Василия Ивановича, спросил о том, что, по мнению Пилипчука, не имело никакого отношения к разговору, который должен был состояться сейчас:
— Как там рота Каргина? Готова к операции?
— Так точно, — буркнул Пилипчук.
— А если Каргина с ними не будет? Если его заменит, допустим, Сазонов, дело не пострадает?
Это уже что-то новое. Пилипчук мельком пытливо глянул на Николая Павловича. Тот недоумевающе шевельнул бровью. И тогда Пилипчук ответил опять же кратко:
— Так точно, Сазонов в этой операции может заменить Каргина.
Командир бригады уже опять держал в руках донесение Василия Ивановича, потом подчеркнул в нем какие-то строки и спросил:
— Помнится, те трое, с которыми ты встречался, другой район базирования называли? Может, проверим, так ли это?
Проверить, конечно, любые сведения и всегда полезно. Только, казалось Пилипчуку, с этой проверкой можно и повременить; он считал, что главное сейчас — банда Черного и те перевертыши, на которых указал Василий Иванович. Поэтому он лишь неопределенно передернул плечами.
Александр Кузьмич снял очки, протер их чистой тряпицей, которую достал из внутреннего кармана пиджака, и сказал:
— Я насквозь вижу тебя, Константин Яковлевич… И никогда не прощу Черному убийства Защепы. Ведь мы с ним… А роту на эту операцию Каргин пусть ведет сам. Что касается предателей, их уничтожения — эту мысль еще обмозгуем. Сообща обмозгуем.
Пилипчук в спор не полез. Он козырнул и спросил подчеркнуто официально:
— Разрешите идти?
Вышел он вместе с Николаем Павловичем. Тот и сказал ему, когда они оказались одни:
— Ты не переживай. У меня память цепкая, я их всех теперь на всю жизнь запомнил, так что…
На задание шла рота Каргина. На самое обыкновенное: ей было приказано отбить еще одно стадо коров и угнать его в лес. За последний месяц рота уже трижды ходила на подобные задания. И ни разу промашки не случилось. Обычно терпеливо ждали в засаде, пока стадо или обоз с зерном, картошкой или еще чем не оказывался под прицелом пулеметов и автоматов. Много малых гуртов скота и обозов с украденным фашистами продовольствием в те дни шло к железнодорожным станциям, где их ждали порожние вагоны. Так много шло, что часто их сопровождали только местные жители, насильно мобилизованные для этого, и несколько полицаев; лишь где-то, говорят, использовались воинские команды. Шли гурты скота и обозы только днем, ночуя в селах, где стоял приличный гарнизон. И все равно полицаи, наряженные в конвой, чувствовали себя обреченными и поэтому, увидев пулеметы и автоматы, нацеленные на них, почти всегда сразу же бросали оружие и поднимали руки, уповая на милость партизан. За последний месяц уже трижды было именно так.
Не потому ли и шли партизаны вольно? Не потому ли и Каргин, шагавший в середине походной колонны, сейчас думал о самом постороннем? О том, что если бы ему дали большую власть, то он перво-наперво удалил бы из всех партизанских отрядов девах. Особенно тех, которые заманивающую внешность имеют. Таких, как Мария Верба. Чтобы смуту в мужицкие сердца не вносили. Или партизаны не человеки? Или их не тянет на эту самую любовь? Ведь только соберутся вечерком у костра, когда день нормально пройдет, сразу про нее и заноют. И если верить тем песням, она и такая, и этакая, самая распрекрасная, самая желанная! Будто бы и жить без нее вовсе безрадостно!
Что касается лично его, Ивана Каргина, то у него своя точка зрения на любовь.
Она, любовь, конечно, нужна. Но опять же когда? В мирной жизни она во как надобна. А сейчас, когда тебя в самую неожиданную минуту вражеская пуля настичь может, на что любовью душу себе рвать?