Страница 47 из 94
— Нужно ли? Ведь мы не сами по себе приехали.
Григорий, посоветовавшись с товарищами, решил уничтожить ту мельницу-ветряк, которую восстановили фашисты. Впереди группы, цепляясь глазами, за каждое дерево, за каждый куст, выплывающие из темноты, шли Виктор с Афоней и Ежик — тот самый из местных парней, который при первой встрече на каждый вопрос словно колючками щетинился. Ежик проводник, а Виктор с Афоней — одновременно и разведка, и охранение.
Виктор шагал рядом с Ежиком и краешком глаза все время видел его, все время был готов решительно вмешаться, если тот нечаянно попытается сделать что-то во вред группе. Чуть сзади неслышно скользил Афоня, тоже готовый к самому неожиданному.
Вторую ночь шли к мельнице-ветряку. И все это время с Ежика глаз не спускали, хотя ничего подозрительного за ним не замечали. Правда, в самом начале в его движениях, в том, как он поглядывал по сторонам, выискивая затаившегося врага, была заметна этакая нарочитость, словно он старательно и неумело подражал кому-то. Причину этого разгадали без особого труда: какой парнишка в четырнадцать лет не мечтает быть похожим на следопыта или разведчика, про которого из книг узнал? Вот и вел себя Ежик так, как его любимый герой. До тех пор в него играл, пока не устал, пока не освоился с действительностью; потом просто вел к мельнице, и все тут.
С самого начала похода Виктор ждал, что вот-вот увидит мельницу, и все равно на мгновение опешил, когда ее громада вдруг надвинулась на него, закрыв, как ему показалось, большую часть неба. Увидев ее, будто бы замахнувшуюся на него своими огромными и сейчас неподвижными крыльями, — сначала даже оробел на несколько секунд, потом, обозлившись на себя за эту невольную робость, решительно и бесшумно шагнул к ней, прижался телом к ее боку и заскользил вдоль него, отыскивая дверь.
Ежик рванулся за ним, однако Афоня сцапал его за плечо, заставил припасть к земле. И был он в том положении до тех пор, пока не появился Виктор и не прошептал:
— Дверь на огромный замок закрыта.
— Значит, сегодня Кривой дежурит. Он завсегда с поста домой утекает, — тоже шепотом пояснил Ежик.
Когда планировали, по косточкам разбирали эту операцию, предполагалось напасть только на мельницу и ее охрану, уничтожить то и другое. Не оказалось на мельнице охраны — вроде бы облегчение выпало: знай себе пали мельницу и сматывайся! Однако именно это Виктору и не понравилось: уж очень легко все само давалось в руки; а ему боя хотелось, ему мечталось, что хоть парочку полицаев, но отправят они на тот свет этой ночью. Кроме того, почему не предположить, что и прочие полицаи, как и этот Кривой, сейчас на печи отлеживаются?
Вот поэтому Виктор и заторопился к Григорию, шепнув Афоне:
— В оба гляди!
Обмен мнениями был предельно кратким, и уже через несколько минут Григорий, Виктор, Афоня и Ежик зашагали к деревне, спрятавшей свои хаты под березами. Зашагали для того, чтобы, как выразился Григорий, «тряхнуть полицаев». А товарища Артура и остальных оставили у мельницы, строго наказав подпалить ее немедленно, как только услышат стрельбу.
— Торопиться надо, дождь скоро будет, — вот и все, что в ответ на приказ сказал товарищ Артур.
Действительно, тучи, которые вчера рыскали по небу, словно отыскивая, за что бы им зацепиться, теперь плотной пеленой нависли над землей. Чувствовалось, им не хватало самой малости, чтобы разрядиться дождем; даже сейчас, при полном безветрии, от них растекалась прохладная влажность.
— Вот она, хата Кривого, — шепнул Ежик, показав на дом-пятистенок; Ежика била мелкая дрожь, и он мужественно старался скрыть ее.
Как и было оговорено, Григорий с Виктором поднялись на крыльцо, нарочно громко топая сапогами, и властно, в два кулака, забарабанили в дверь. Почти сейчас же кто-то ответил: «Иду, иду», — закашлялся и матюкнулся.
Все дальнейшее произошло так быстро, что Ежик ничего не увидел, кроме того, что Кривой вдруг осел на крыльцо, словно растекся по нему.
Когда подходили к дому бывшего сельского Совета, где теперь обосновались полицаи, неожиданно взлаяла собака. Да так зло, взахлеб, что через несколько минут к ней на подмогу подоспели еще две. Напрасно Ежик навеличивал их по именам, напрасно многообещающе похлопывал себя по ноге: они еще только больше бесновались.
— Стой, кто идет? — взревел испуганно полицай, стоявший на посту, и лязгнул затвором.
Григорий понял, что в его распоряжении остались считанные секунды, толкнул Ежика в плечо так, что тот упал, и смело пошел вперед, заявив:
— Свои, из управы.
Нахально, почти в полный голос, проорал это, и постовой подпустил его к себе, но пальца со спускового крючка не снял. И даже выстрелил в небо, когда между ним и Григорием осталось почти метра три.
В ответ ударила короткая автоматная очередь.
Тогда Григорий крикнул:
— Бросай!
Три гранаты полетели в ночь. Две рванули, ударившись о стены дома, а третья (каждый считал, что именно его) грохнула внутри, ярким пламенем озарив и косяк окна, и человека, упавшего грудью на подоконник.
Григорий, строча из автомата, еще решал, надо ли продолжать атаку или пора отходить, а за околицей, где стояла мельница, к небу уже потянулись красные языки.
Может, полицаи все же попытаются схватить поджигателей?
Он приказал чуть отойти, залечь за плетнем, затаиться там.
Нет, полицаи даже попытки не предприняли выйти из дома, они по-прежнему только пуляли в ночь, пуляли яростно, не жалея патронов.
Тогда, подталкивая Ежика перед собой, Григорий начал отход, держа на зарево, расплывшееся по небу.
Часа четыре или около того дождь хлестал неистово, а затем превратился в морось, которая не прекращалась ни на мгновение. И когда километрах в пяти от шалашей увидели деда Потапа, поджидавшего их под разлапистой елью, все уже промокли — больше некуда.
Может быть, поэтому и не выказали радости при встрече?
Но Григорий считал, что виной тому не дождь — холодный и противный, не дорога, за эти сутки превратившаяся в болото, а большая неудача отряда, постигшая его в прошлую ночь. Лично он только так и оценивал все, что им удалось сделать: он никак не мог простить себе того, что столько у него в подчинении бойцов было, а все трофеи — спаленная мельница и два убитых полицая! Это Витьке с Афоней, когда они вдвоем на фашистов нападали, было похвально и такое осилить, а отряду…
Нет, Григорий прекрасно помнил и того полицая, который лежал грудью на подоконнике, но убитым его не считал: может, только оглушило его взрывом гранаты?
Григорий так глубоко переживал свою неудачу, что деду Потапу лишь руку сунул, на секунду не задержался около него. Тот, похоже, не обиделся, даже не удивился холодности командира. Дед Потап, бережно пожав руку Григория, молча пересчитал глазами всех и зашагал рядом с товарищем Артуром, сзади которого Виктор с Афоней плелись. Некоторое время шагали молча, потом дед Потап все же спросил:
— Как оно там?
Товарищ Артур неопределенно повел плечами и буркнул:
— Чьими глазами смотреть.
— Так ведь, как я сужу, у вас потерь нету, — дипломатично заметил дед Потап, пытаясь завести разговор.
— Мельницу сожгли. И трех полицаев убили.
— А ты говоришь, чьими глазами смотреть! — обрадовался дед.
— Командир считает, что этого мало… Тьфу, разболтался с тобой, как баба у колодца!
Дед Потап не считал их сугубо деловой и короткий разговор похожим на бабьи пересуды, даже обиделся немного, но с вопросами к товарищу Артуру больше приставать не стал: разве из этого молчуна что нужное выжмешь? Он глазами отыскал Мыколу и поспешил к нему.
И опять мало проку: если верить Мыколе, то в Мытнице не только полицаев, но и фашистов было полно; они такую пальбу из автоматов и пулеметов подняли, что просто чудо помогло товарищу Григорию вывести отряд без потерь из того ада.
Расстроен был Григорий своими мыслями, поэтому, вернувшись в лагерь, сразу залез в свой шалашик и лег там, с головой укутавшись шинелью. Лежал в одиночестве и всячески казнил себя. Настолько был погружен в свои черные мысли, что не слышал, как к шалашу подошел дед Потап, не видел, как он, посмотрев на своего командира, осуждающе покачал головой и исчез. Невдомек было Григорию, что, жадно поедая похлебку, почти все бойцы роняли добрые слова в его адрес, а Ежик восторженно и уже какой раз рассказывал Марии о том, как Григорий в самый горячий момент боя сшиб его с ног, чтобы уберечь от случайной пули.