Страница 41 из 94
Пока шел этот односторонний разговор, Афоня быстро и сноровисто осмотрел автоматы парней: в магазинах не оказалось патронов. Это позволило сыграть в доверие, и Виктор распорядился:
— Ладно, верни им автоматы. Может, правильно оценят этот наш дружеский жест.
Парни оружие взяли, но разговорчивее не стали.
Неизвестно, каким был бы ход дальнейших событий, если бы в тишину ночи не вплелся звук многих моторов, работающих с полной нагрузкой.
Виктор смекнул, что именно сейчас он приобретет или потеряет двух товарищей, и сказал, будто ультиматум предъявил:
— Некогда нам с вами в молчанку играть! Или вы к нам присоединяйтесь или… мотайте отсюда!.. Пошли, Афоня.
Колонна вражеских машин растянулась на километр, если не больше. Шла она нахально, обшаривая лес фарами, шла уверенная в своей мощи. В первых машинах, которые промелькнули мимо Виктора с Афоней, сидели солдаты. Их автоматы были нацелены на лес по обе стороны дороги. Стало ясно: стоит дать даже самую малюсенькую очередь — немедленно забушует вражеский огонь. Оставалось одно: обстрелять концевую машину. В тот момент, когда она поравняется с местом их засады или самую чуточку минует его. Лучше — когда чуток минует.
Когда мимо прошла уже половина колонны, Виктор заметил, что скоро с ним поравняется что-то, по форме своей отличающееся от всех прочих машин. Только на мгновение фары осветили это что-то. Посоветоваться с Афоней времени не было, и Виктор просто замер в ожидании, изготовив автомат к стрельбе.
Таинственное что-то оказалось обыкновенной машиной, в кузове которой, прикрытом взыгрывающим на ветру брезентом, громоздились бочки. Полные бочки: машина, чтобы не порвать колонну, шла из последних сил.
Это уже значительно позднее Виктор стал уверять, что он сразу понял всю выгоду огневого удара именно по этой машине, дескать, верил, что, вспыхнув, она посеет панику во всей колонне. А в тот момент он лишь вскинул автомат и длиннющей очередью, съевшей почти весь магазин, ударил по бочкам; стрелял ли Афоня — этого не заметил.
Что было потом, ни сам Виктор, ни Афоня толком не могли рассказать. Лишь в одном сходились: после их очередей так полыхнуло, что на какое-то время они ослепли, только всем телом ощущали нестерпимый жар, метнувшийся на них от тракта. Вернулось зрение — они ноги в руки — и айда, все ползком да ползком в самую чащобу!
Фашисты, опомнившись, конечно, открыли автоматный и даже пулеметный огонь. Только почему-то не в их сторону: ни одна пуля вроде бы не пропела над головой.
Может быть, и показалось, будто над ними пули не пели. Что ни говорите, а они и сами изрядно струхнули, когда на тракте началось полыхание и бабаханье.
В круговороте случившегося Виктор с Афоней совсем позабыли о тех парнях, которым вернули автоматы. Настолько позабыли, что даже опешили, когда те окликнули их.
Конечно, остановились, дали им возможность подойти. А еще немного погодя уже знали, что этих парней должны были угнать в Германию, да они сбежали почти из эшелона: суток двое в лесу от страха зубами простучали, а потом все же осмелились, пробрались к домам какой-то деревни, где и повезло отчаянно: набрели на двух пьянющих фашистов; вот и обзавелись автоматами; в одном опростоволосились: автоматы схватили, а о патронах не подумали; сколько их оказалось при автоматах — вот и весь запас.
— Так мы и стали партизанами, — закончил рассказ один из парней.
— И трофеи уже имеете? — не без ехидства спросил Виктор, который все еще находился под впечатлением того, что они с Афоней недавно совершили; ведь сзади, на тракте, по-прежнему ярились фашистские автоматы и даже пулеметы!
— На дороге у Степанкова завал из елок сделали, — начал один из парней, но второй бесцеремонно перебил его:
— И машину с полицаями обстреляли! Говорят, самого начальника полиции подстрелили!
— Жаль, что патроны кончились, вот и не добили его! — вновь включился в разговор первый из парней.
— Кого подстрелили, кого? — надвинулся на парней Афоня.
— Самого начальника полиции из Степанкова! — с гордостью повторил парень.
Афоня, казалось, вот-вот со всего плеча саданет парня, который так бы и не понял, за что его ударили. И Виктор поспешил вмешаться. Он понял не только то, что сказали парни, он уже сообразил, что нельзя сейчас раскрывать Василия Ивановича, хотя бы потому, что эти парни пока только случайные встречные. Кроме того, разве легче станет ранение Василия Ивановича, если они с Афоней сейчас основательно кулаками поработают?
Афоня, похоже, тоже кое-что ухватил, он, вздохнув, уже отошел от парней, с излишней тщательностью стал осматривать свой автомат.
— И здорово вы его?.. Того начальника? — как только мог равнодушно спросил Виктор.
Парень ответил сожалеючи:
— Только царапнули… Если бы у нас патроны не кончились, мы наверняка добили бы его!
— А на завале из елок мы фанерку укрепили. И написали на ней: «Заминировано!» Вот смеху было, когда фашисты прочли это да как шарахнутся в стороны! — взахлеб выпалил второй.
— Тебя как звать?
— Дмитрий. А это — Семен.
Виктор хотел назваться, но тут же передумал. Он только спросил:
— Завал, говоришь, сделали? Чем деревья валили?
— Пилой. Три ночи тайком ели подпиливали, чтобы потом, когда понадобится, быстро их повалить! А потом пилу бросили. Таскать ее…
— Пошли, что ли? — поторопил Афоня; он по-прежнему упорно избегал смотреть на Дмитрия и Семена.
Виктор поправил автомат, висевший за спиной, и сказал, будто отрезал:
— Если к нам примкнуть желаете, то с этой секунды мое или его слово, — кивок в сторону Афони, — для вас закон.
Сказал и пошел, даже не оглянувшись на парней. Но они потянулись за ним, стараясь шагать так же широко и бесшумно.
Афоня замкнул короткую цепочку.
Глава шестая
Командование бригады и рядовые партизаны — все были довольны действиями роты Каргина в том бою: и задачу по обороне она успешно выполнила, и только двенадцать своих бойцов потеряла убитыми и двадцать семь — ранеными, хотя билась с фашистами сутки; и отошла так ловко, что враг прозевал этот момент. А бросился в погоню — сразу напоролся на автоматные очереди; пока опомнился, пока к новой атаке изготовился — перед ним опять никого не оказалось.
Несколько раз так наказывали фашистов за беспечность, за излишний азарт. А потом вдруг исчезли следы партизан, и все тут. И тогда, бросив наугад десятки мин и ранив пулями автоматов и пулеметов многие деревья, фашисты прекратили преследование, вернулись к Заливному Лугу и перечеркнули, обезобразили его глубокими канавами.
Все равно Каргин хмурился, под любым предлогом старался уклониться от разговоров о событиях тех суток: он был недоволен собой как командиром. Да, это он, Каргин, приказал открывать по врагу огонь лишь в тот момент, когда фашисты начнут атаку; захлебывалась вражеская атака — немедленно обрывался огонь роты и такая тишина над линией обороны нависала, что невольно думалось: а не причудились ли недавние взрывы и пальба? Но лес долго хранил запахи сгоревших пороха и взрывчатки.
Да, это он, Каргин, нарочно и с самого начала так вел бой: приучал фашистов к тому, что в этом лесу тишине нельзя верить. И добился желаемого: только утром, когда рота уже давненько снялась со своего рубежа обороны, фашисты повели, и то предельно осторожно, свое последнее в тот день и тоже бесплодное наступление.
Вроде бы все и задумано, и в жизнь претворено было удачно, но все равно Каргин чувствовал себя виноватым. В том виноватым, что его рота понесла такие потери: может быть, он что-то недодумал? Ведь двенадцать человек из жизни навсегда ушло!
Но сколько и как придирчиво ни искал своей ошибки, не мог ничего найти, похожего на нее. Потому и хмурился, потому и уклонялся от разговоров о том бое.
Похоже, только Костя Пилипчук и понимал его. Ведь лишь он как-то подошел и сказал, глядя в сторону: