Страница 18 из 94
— Не будь этого наступления, поверьте, фашисты давно прислали бы сюда тучу самолетов. Что бы тогда оставалось мне делать? Лазаря петь?
— С военной точки зрения, товарищ Каргин, вы абсолютно правы. Но это не оправдывает самовольства, — вошел в разговор начальник штаба бригады. — Смотрите, какой у вас букет самовольщины: смена позиции, налет на станцию!
Ничего не стоило Каргину напрочь отмести обвинения старшего лейтенанта, но ссориться больше не хотелось. И он ответил как только мог спокойно:
— Будет на то ваше приказание — роту немедля сюда верну. Потому пока в лесу и оставил, что вы — начальство бригадное — здесь. Думы свои я высказал без утайки, а прав ли — вам решать… Что на станцию самовольно налет совершил… Может, к тому времени, когда бы пришло ваше разрешение, вагона-то и не было уже?.. Как понимаю, не самовольство это. Оно как-то иначе называться должно.
Дальше разговор и вовсе мирно пошел. Командир бригады одобрил и перебазирование роты, и за налет на станцию похвалил. Все шло, казалось, лучше не надо, когда Николай Павлович вдруг спросил:
— А с неожиданным пополнением что делать будем, товарищи?
Никому не хотелось произносить те слова, которые просто обязаны были прозвучать сейчас.
— Сам знаю, что мне проверять каждого из них придется, — нахмурился Николай Павлович. — Может, ты, Иван Степанович, кого из них уже заприметил?
— Один о матери больной все говорил, — словно думая вслух, ответил Каргин.
— Считаешь, с него начать следует?
— Не, этот самый ясный, он весь на виду… А вообще-то чужая душа — потемки…
— По этому вопросу решение возможно только одно: всех этих парней небольшими группами разбросать по батальонам и ротам бригады, — подвел итог Александр Кузьмич.
— Может быть, точно так же поступим и с оружием, захваченным группой товарища Каргина? — оживился старший лейтенант Пилипчук.
— Вот на это нет моего согласия! — нахмурился Каргин. — Кто те пять автоматов в бою добыл? Кто?
— Не скупердяйничай, Иван Степанович. У тебя в роте и так почти все автоматами вооружены, — примирительно заметил командир бригады.
— Не жадность, а необходимость это, товарищ комбриг, — стоял на своем Каргин. — К примеру, какое вооружение имеет, скажем, взвод эсэсовцев? У всех автоматы и еще десять пулеметов! Вот какая сила в случае беды от одного взвода фашистов на нас обрушится! Так почему я хуже их вооружен быть должен?
— Что ж, резонно, — согласился командир бригады.
— Кстати, Иван Степанович, — вдруг заторопился Николай Павлович. — Приказ пришел твоих немцев переправить на Большую землю. Сегодня же мы их и заберем.
Пауля с Гансом забрать?!
— Значит, все же не доверяете? — еще сдерживая обиду и гнев, спросил Каргин. — Выходит, роли и то не играет, что они вместе с нами в боевых операциях участвовали?
— А вот сейчас, товарищ Каргин, вы не командирский разговор пытаетесь повести, — заметил командир бригады. — Почему вы так упорно долдоните только о каком-то недоверии? Почему вам и в голову не приходит что-то другое? Например, что они с большей пользой могут быть использованы там, куда их затребовали?
И верно, почему такое не пришло в голову?
Командир бригады не оставляет времени на раздумье, он говорит опять подкупающе добродушно, даже ласково:
— Не пора ли нам, товарищи, с бойцами Ивана Степановича поближе познакомиться? Заодно узнаем, как и чем он их кормит.
Все зашагали к лесу. Впереди — командир бригады с Федором. Не Федору, а Каргину полагалось сейчас быть рядом с командиром бригады, но не смог он пересилить себя, вот и плелся замыкающим.
Уже на гати, когда была пройдена почти половина ее, рядом с Каргиным оказался старший лейтенант. Какое-то время они молча шагали по ослизлым бревнам, потом начальник штаба бригады вдруг заговорил:
— Ты, Каргин, не думай, что я зануда, за параграфы уставов цепляюсь. А взъелся на тебя потому, что партизанщину — это когда каждый, что ему вздумается, то и городит — больше всего ненавижу. В партизанской бригаде дисциплина знаешь какая должна быть? Покрепче, чем в армии! Ведь здесь враги со всех сторон… Что молчишь? Или не согласен?
А Каргин смотрел на левую руку старшего лейтенанта. Она, эта рука со скрюченными пальцами, безжизненно висела вдоль тела.
— Что молчишь? Не согласен со мной, что ли?
— Войну когда и где встретил?
Старший лейтенант чуть замедлил шаг, перехватил взгляд Каргина, будто зацепившийся за его руку, и сказал, не скрывая большой обиды:
— В первом же бою, когда они через границу поперли, покалечило ее. Пограничник я… Бывший… Из-за этой напасти и в строй не пускают, сюда в начальники штаба спихнули!
— Ежели разобраться, на этой должности допустимо быть только человеку, у которого мозги не засушены. И военное дело понимающему, — ответил Каргин.
Больше ничего не было сказано. Но они поняли, что отныне если и будут цапаться, то исключительно по делу. Принципиально, даже беспощадно, но с самым искренним желанием понять друг друга.
Прошло около двух недель с момента возвращения Авдотьи. На первый взгляд в Слепышах все шло обычно, однако Василий Иванович с радостью обнаружил, что те три грядки, которые односельчане обработали в огороде Авдотьи, своеобразным мостом легли между всеми. Может быть, потому так случилось, что, сообща осилив сравнительно малое, люди подумали, что способны и на значительно большее, если перестанут отсиживаться по своим хатам. Причем (и это особенно обрадовало), убедившись, что старший полицай не препятствует, они стали даже собираться, чтобы обсудить кое-какие вопросы. Будто бы случайно встречались у колодца две или три женщины, шепотком судачили меж собой до тех пор, пока не подходили другие. После одного такого разговора, начатого Груней с Нюськой, женщины вдруг пришли к нему как к старосте деревни и заявили, что им в лес сходить надо. За цветами и сосновыми шишками; дескать, на шишках хорошо самовары ставить: и закипают быстро, и дымом мошкару и комаров отпугивают.
Василий Иванович, разумеется, дал согласие на эти походы. Только подчеркнуто официально предупредил, чтобы от деревни особо не удалялись.
Четыре дня подряд женщины ходили в лес. Возвращались в деревню лишь к ночи, и обязательно с корзинами, полными цветов и шишек. Василий Иванович будто не замечал, что чрезмерно тяжелы для цветов и шишек были иные из тех корзин.
Потом Виктор с Афоней ночью упрятали в яму, заранее подготовленную в лесу, около четырех пудов толовых шашек и девяносто семь самых различных гранат с пятью коробками запалов к ним.
Так дружен стал народ, что сегодня и Василий Иванович, будто бы позарившись на литр самогона, который посулила Авдотья, взялся починить крышу ее хаты. Уже ободрал прогнившие доски, упавшие на землю трухлявыми обломками. И, желая отдохнуть, только присел, как у околицы грохнули автоматные очереди. Они прозвучали так неожиданно, что Василий Иванович сначала не смог даже поверить, что сегодня — в такой прекрасный, по-настоящему летний день — кто-то осмелился стрелять в человека. Потом, схватив винтовку, которая лежала рядом, он спрыгнул на землю. Только выскочил из калитки на улицу — увидел грузовую машину. Прекрасно видел, что шла она ходко, а вот шума ее мотора не улавливал. Настолько был переполнен предчувствием того, что уже случилось что-то непоправимое, что не сразу понял Свитальского, который прокричал из кабины проносившейся машины:
— Не паникуй! Это мы шумнули! Суку и двух щенков пристрелили!
Дошел смысл этих слов — Василий Иванович, как только мог резво, побежал к той околице, откуда появилась машина. Изо всех сил бежал, а самому казалось, будто еле-еле ватные ноги переставлял.
Бежал и искал глазами платье Клавы, которая с час назад пошла погулять с пацанами Авдотьи. И он издали заметил над нежной зеленью травы лоскут розового ситца с белыми горошками. Тот лоскут словно хотел оторваться от земли, стремился побыстрее и подальше улететь от этой поляны, да не мог одолеть силы, приковавшей его к этому месту.