Страница 76 из 85
Но ликовать вместе с русскими…
Боже, ты все знаешь, все можешь, так подскажи!..
Наконец Пауль встал, подбросил в печурку дров и, когда они разгорелись, распахнул дверцу, чтобы видеть и лицо, и глаза Ганса.
— Мы с тобой, Ганс, сейчас стоим одной ногой здесь, другой — там… Это отвратительно, — сказал он, глядя в расширенные зрачки Ганса.
— Понимаю, господин ефрейтор…
— Я — Пауль.
Впервые он, ефрейтор Лишке, позволил солдату впредь называть себя так, и Ганс понял, что ему предлагается настоящая солдатская дружба; это обрадовало.
— Я с тобой, — просто сказал Ганс.
— Ты не знаешь, что я решил.
— Обе ноги человека всегда должны стоять на одной земле.
Они замолчали. Потом Пауль встал, вытянулся, как на параде, и сказал торжественно:
— Клянусь действовать только так, как подсказывает совесть!
Ганс искренне повторил его клятву.
И (опять же впервые!) Пауль протянул ему руку.
Когда Каргин и другие вернулись в землянку, на печурке весело и даже самодовольно попыхивал чайник, а Пауль и Ганс одновременно вскочили с нар, вздернули подбородок. Как бы доложили, что все в порядке.
Чаевничали долго и говорили преимущественно о том, что Красная Армия скоро пойдет теперь уже в решительное и окончательное наступление. А когда начали вставать из-за стола, Григорий вдруг повернулся к Паулю и сказал с обидой:
— Вот если бы ты про тот склад бомб нам сказал, мы бы рванули его…
— Вы о нем не спрашивали, — ответил Пауль и, устыдившись, что увиливает от прямого ответа, добавил: — Мы знаем, где хранится бензин… Много бензина.
Сказал это и покосился на Ганса. Тот молча положил ему на плечо свою руку.
Григорий первым понял, что означало это признание Пауля, и так обрадовался, что прямо через стол бросился к нему, опрокинул на пол и кружки, и чайник. Он облапил Пауля, повалил на нары и долго тискал.
Каргин, всегда ревниво следивший за порядком, не сделал ему замечания.
Потом, когда Григорий немного успокоился и шум стал стихать, Каргин откашлялся, чтобы привлечь внимание, и сказал:
— Завтра мы с Федором идем на разведку к тому складу бензина.
Первых пять человек привел а лес Афоня. Едва он обменялся паролем с Паулем, стоявшим в карауле, из землянки выскочили Каргин и все остальные. Они не скрывали радости, и каждый в душе таил надежду обнаружить среди прибывших знакомого. Посчастливилось Григорию: в одном из новеньких он узнал того самого солдата, с которым распил бутылку водки в отряде, называвшемся как-то длинно и завлекательно. Этот и рассказал, что примерно месяц назад немцы скрытно подобрались к месту стоянки отряда и почти всех похватали сонными. Спастись удалось только им, пятерым.
Рассказывал, и все чувствовали, что стыдно солдату за бесцветно прожитые месяцы и за бесславный конец отряда.
— Всех наших, кого взяли, немцы отвели в село. Десятерых повесили, а остальных тут же на площади расстреляли.
— А вы как? — спросил Юрка.
— Что как?.. По лесам скитались, пока соответствующего человека не встретили… Он и приказал сюда явиться.
— Сам кто будешь? — это спросил уже Каргин.
— В армии сержантом был… Андрей Устюгов.
— Хреновым сержантом ты был, — убежденно заявил Каргин. — Будь моя власть — немедля разжаловал бы в рядовые. За притупление бдительности, за несоблюдение уставов…
— Меня-то за что? Там и постарше чинами были, — начал было оправдываться Устюгов, но Каргин строго глянул на него и прикрикнул, не повышая голоса:
— Разговорчики!.. Рядовой Федор Сазонов.
Тот вышел вперед.
— Назначаю отделенным. Занимай вон ту землянку. И чтобы к утру был полный порядок!
Федору никогда в голову не приходило, что он вдруг может стать командиром отделения, случись это до войны — отказывался бы до последней возможности. Но сейчас он осмотрел свою пятерку, ткнул пальцем в грудь правофлангового и приказал:
— Будешь сегодня дневалить. Заготовь дров и прочее… Остальные — за мной!
Скоро из трубы и второй землянки вырвались искры, устремились к темным ветвям ели и затерялись в них. В необжитой землянке, с потолка которой нестерпимо капало, плечом к плечу сидели все бойцы отряда и без утайки рассказывали друг другу о себе, о том, что пережили и передумали за минувшие месяцы войны. Каргин только внимательно слушал и все больше убеждался в том, что эти пятеро будут хорошими бойцами.
И вдруг в полуоткрытую дверь землянки ворвался окрик Григория:
— Стой! Кто идет?
Разговоры оборвались, все схватились за оружие, но ни один не тронулся с места: ждали приказа. Это тоже понравилось Каргину. Выждав еще немного, он встал и вышел из землянки. За ним поспешили остальные.
На небе обозначились первые признаки скорого рассвета, но в лесной чащобе еще царила темнота. Из нее, получив на то разрешение Григория, бесшумно и выскользнули десять человек. Восемь из них замерли на опушке, а двое — Виктор и кто-то высокий в ватнике, перекрещенном ремнями, — пошли к землянке.
— Разрешите доложить, товарищ командир, — весело начал Виктор, и тут же высокий отстранил его рукой, вышел вперед и привычно отрапортовал:
— Группа бойцов в количестве девяти человек прибыла в ваше распоряжение! Командир группы — капитан Кулик!
Григорий непроизвольно присвистнул. Каргин, Виктор, Юрка и Федор окаменели: капитан Кулик? Тот самый?
А капитан Кулик, будто находился на плацу, сделал шаг в сторону и повернулся так, чтобы Каргину было удобно подать ему руку и сразу же пройти к замершему на опушке строю. И Каргин подал руку, подошел к строю. Сделал это автоматически и лишь потом понял, что только так и был обязан поступить.
Каргин так разволновался, что словно онемел, враз позабыл, зачем он подошел к строю. И тут услышал за своей спиной дыхание капитана. Нетерпеливое, недоуменное. Оно вернуло к действительности, и Каргин вскинул руку к шапке, вытянулся и поздоровался зычно, как это, не счесть, сколько раз, бывало на ротных строевых занятиях в мирное время.
Прибывшие ответили дружно и приглушенно.
В строю не было ни одного знакомого человека, но Каргину хотелось броситься к этой молчаливой шеренге солдат, обнять кого-нибудь из них и молчать, молчать. Однако дыхание капитана Кулика словно нашептывало, что не это сейчас главное, что это и потом успеется, и он позвал:
— Капитан Кулик!
Тот моментально вытянулся, сделав шаг вперед.
— Размещайте своих бойцов в этой землянке… Потом… Зайдите ко мне.
Каргин козырнул и торопливо ушел, почти убежал, в свою землянку: он был растерян, хотел основательно разобраться в случившемся.
Он вообще не ожидал, что когда-нибудь встретится со своим бывшим командиром. А встреча произошла… Может, передать командование капитану?
Нельзя: приказано всех прибывших брать под свою руку…
Как за тонкую спасительную ниточку, ухватился за мысль, что капитан не узнал его. И тут же отбросил ее: если капитан даже не узнал, он, Каргин, сам должен все напомнить; ни один командир не имеет права врать.
Ничего не придумал, не решил Каргин, а с порога землянки уже звучит знакомый голос:
— Разрешите войти, товарищ командир?
— Да-да, — торопливо отвечает он и встает.
— Прибыл по вашему приказанию.
— Садитесь, — и опускается на нары лишь после того, как капитан удобно устроился около гудящей печурки.
Некоторое время сидели молча, разглядывая друг друга. Капитан заметно сдал: и морщины изрезали лицо, и виски белые. Однако взгляд его по-прежнему требователен. Каргина ни на минуту не оставляет ощущение, будто капитан прибыл экзаменовать его и сейчас проверяет, как он знает свои обязанности командира. Точь-в-точь как при заступлении в караул проверяет.
Первым заговорил капитан Кулик:
— Вы узнали меня, товарищ Каргин?
— Так точно, узнал.
— Как я понимаю, вас смущает, что приходится командовать мной?.. Или обижаетесь на тот случай?