Страница 51 из 85
Часто меняются приказы и объявления на том щите. Сегодня, например, такой висит:
«Каждый, кто непосредственно или косвенно поддержит или спрячет членов банд, саботажников, бродяг, пленных беглецов или предоставит кому-либо из них пищу либо иную помощь, будет покаран смертью.
Все имущество его конфискуется.
Такое же наказание постигнет всех, кто, зная о появлении банд, саботажников или пленных бродяг, не сообщит немедленно об этом своему старосте, ближайшему полицейскому руководителю, военной команде или немецкому сельскохозяйственному руководителю.
Кто своим сообщением поможет поймать или уничтожить членов банды, бродяг, саботажников или пленных беглецов, получит либо 1000 рублей вознаграждения, либо право первенства в получении продовольственных продуктов, либо право на надел его землей или увеличение его приусадебного участка».
Он, Аркадий Мухортов, все эти приказы и объявления наизусть учит. Чтобы случайно промашки какой не допустить.
Конечно, приказы строгие, вот и затаились люди по хатам. А почему затаились, почему ежечасно смерти ждут? Вину свою перед немцами чувствуют. У каждого небось хоть маленькая, да имеется.
Вот и он, Аркадий Мухортов, сейчас дома отсиживается. И опять же почему? Страх за свою жизнь заставляет.
А так, ему сейчас полный простор для частной инициативы: заходи в любую хату — встретят поклоном, усадят на почетное место и выставят на стол все, что имеется. Правда, немцы — народ аккуратный и так сараюшки и амбарушки вычистили, что голодает народ. Но уж бутылка первака в любой хате найдется!
И спокойно, как ему казалось, шла его жизнь до той метели, в которую двое у немцев пропали. Пошли чинить оборвавшуюся телефонную линию и пропали.
Фон Зигель рассвирепел страсть: по всем деревням разослал патрули, велел сыскать следы тех солдат.
Не нашли. Тогда господин комендант приказал в каждой деревне района по двадцать человек выпороть. И выпороли. В Слепышах тоже.
Порка, конечно, вреда особого не приносит, мужичью она даже полезна, чтобы не блудило. Однако чуток неладно вышло. В Слепышах-то в число двадцати Нюська с Авдотьей явно безвинно попали.
Однако и это можно пережить! А вот что дальше произошло, над этим думать и думать ему, Аркашке Мухортову.
Началось все с того, что всех полицейских района вызвали в Степанково. Сам фон Зигель на них кричал: дескать, наступление вермахта под Москвой продолжается, до большевистской столицы теперь осталось только около двадцати километров, окончательная победа близка, до нее, можно сказать, рукой подать, и ему обидно, что именно сейчас, когда мир будет вот-вот подписан, таинственно исчезают солдаты-победители или оказываются убитыми из-за угла. Дескать, такое могут позволить себе только варвары. А потому, если пропавшие солдаты не будут найдены, он прикажет от каждой деревни района расстрелять по два человека.
На площади, где стояли полицейские, гуляла поземка, веселился мороз, а все они — без шапок. Из почтения к господину коменданту. Уши ломило, голова мерзла, но лично он, Аркадий Мухортов, считал это правильным: чтобы все до глубины души прочувствовали, кто сейчас здесь хозяин, кто сейчас в их жизни и смерти волен.
В таком великом гневе волю свою высказывал господин комендант, что сам пан Свитальский боялся шевельнуться, чтобы не привлечь к себе внимания. Тишина — кажись, каждой снежинки полет слышно.
И тут выходит вперед его старшой, Опанас Нилыч Шапочник. Щелкает каблуками, пялится в глаза господина коменданта и спрашивает:
— Разрешите личное мнение высказать, господин гауптман?
Как дурной, смотрел он, Аркадий Мухортов, на коменданта и своего старшого, тайно ждал, что вот сейчас поведет плечиком господин комендант, и не стало старшого!
Иначе вышло: господин комендант кивнул благосклонно.
— Осмелюсь доложить, господин гауптман, такой метели даже старики не помнят, — начал старшой и сразу за подтверждением к полицейским: — Правильно я говорю?
Так нахально это спросил, что многие поддакнули. Даже он, Мухортов.
Почему поддакнули? Ссылкой на невиданную метель многие господа полицейские себя страховали.
И старшой продолжал еще более уверенно:
— Такая метелища гуляла, господин гауптман, что и среди местного населения имеются жертвы. Так, у нас в Слепышах пропал сын известного вам полицейского Мухортова. Уже тринадцать лет было парнишке!.. А пошел в лес за хворостом — и сгинул. Об этом прискорбном случае мне доложил сам Мухортов. В присутствии полицейского Капустинского доложил.
— Так точно, докладывал, — выступил вперед Витька и сразу спрятался за спину старшого.
— Избави бог меня уравнивать жизнь немецкого солдата с жизнью кого-то из местных, только, господин гауптман, тела ихние сейчас найти невозможно: снега-то по пояс, а где и по грудь. Лишь весной пропавшие обнаружатся. Когда снег стает. — Помолчал и торопливо добавил: — Вам доложить обо всем этом посчитал своим долгом, чтобы некоторые не подумали, будто новая власть действует без знания местных природных условий.
Фон Зигель некоторое время молчал, покачиваясь на носках потом обронил:
— Правильно, местные условия всем знать надо… Заложники будут расстреляны весной. Когда снег стает.
Когда возвращались в Слепыши, он, Аркадий Мухортов, спросил:
— Чего это вы, господин старшой, наговаривать на меня начали? Дома он, Петька.
Старшой, не сбавляя шага, сказал Виктору, показывая глазами на Аркадия:
— Видал, как вчера натрескался? Сам доложил, а теперь отпирается. — И, сразу посерьезнев, почти сурово: — Сейчас к тебе домой зайдем, увижу Петьку — пеняй на себя: начальству врать я непривычный.
Вчера он, Аркадий, действительно крепко выпил, но помнил, и где пил, и как домой пришел. А что со старшим встречался, докладывал ему, — убей, нет в памяти. Но ведь говорит старшой…
Остаток дороги он только и думал о том, когда в последний раз видел Петьку, вспоминал, а не плакалась ли Авдотья о пропаже сына.
Уже у самой деревни, будто наяву, вдруг увидел Авдотью такой, какой она была после порки. Зареванная, с волосами, выбившимися из-под головного платка. И еще она покачивалась то ли от изнеможения и боли, то ли от обиды. А поддерживал и вел ее домой Петька! Он, Петька, еще и прошипел злобно, когда они мимо него, Аркадия, проходили:
— Эх ты…
Так как же могло случиться, что он, Аркадий, вчера плел такую несуразицу?..
От догадки холодный пот прошиб: оговаривают!
А что в теперешнее время двоим одного погубить?
Он отчетливо представил себе дальнейшее: входит в дом, а Петька свешивает с полатей кудлатую башку, щерится в злорадной ухмылке. Эти, разумеется, сразу в Степанково с докладом: «Так и так, господин комендант, наврал вчера Мухортов, с перепою или по какой другой причине, но наврал».
В лучшем случае — пинок из полиции, а скорее всего…
Несказанно обрадовался Аркашка, когда Петьки дома не оказалось, когда Авдотья, неумело пустив фальшивую слезу, стала уверять, что он в метель сгинул.
Обрадовался и затаился: ну погодите и ты, старшой, и ты, костистая дура! Сочтемся! Сполна сочтемся! Ведь с целью какой-то Петьку скрыли, с целью?
Конечно, проще всего было сбегать в Степанково, пробиться к самому коменданту и выложить все, как оно есть. Но уж очень милостив господин комендант к старшому, еще не поверит сразу, назначит дознание, а что оно даст ему, Аркадию? Запросто оговорят…
А эта дура тоже хороша! Против кого поднялась? Не он ли одарил ее лаской, не он ли заставил вспомнить, что она баба? Так на тебе, отблагодарила!
Злоба душила, копилась бурно, как тесто на хороших дрожжах, и, чтобы не расплескать ее раньше времени, он отсиживался дома, сказавшись больным. Лежал на печи, бешеными глазами следил за каждым движением Авдотьи, ловил каждое ее слово — не сболтнет ли чего о Петьке? — и беззвучно шептал:
— Погоди, старшой, погоди, я еще отыграюсь!
Не знал Аркашка, что милостивое отношение коменданта района к старшому в тот день было продиктовано не личными симпатиями, а прекрасным настроением фон Зигеля: во-первых, наступление на Москву продолжалось и довольно успешно, во-вторых, старинный знакомый семьи оказался на редкость порядочным человеком, и неосторожное письмо отца не дошло до гестапо.