Страница 7 из 18
Когда я в первый раз добровольно вызвался лететь в тыл врага, я был еще, признаться, мальчишкой и, как все мальчишки, втайне, подсознательно верил в свою неуязвимость, в свою звезду. Теперь же, после трех заданий в тылу противника, после двух ранений, одно из которых было тяжелым, я сознательно шел на смертельный риск, прекрасно понимая, что такое страх смерти и на что я иду.
Из радиограмм Каплуна, сообщавших о жарких боях с «викингами» 3 и 4 мая, было ясно, что нам предстоит лететь в пекло.
Самолет не вернулся на базу
Как только выдохся гнев Ильи-пророка, мы решили лететь. Превозмогая недуг, решил лететь и подполковник Леонтьев. Это было в пятницу, 5 мая. Поздним вечером провожали нас на аэродроме. Майор Савельев обнял нас, поцеловал. Пилоты включили зажигание, моторы работали на малых оборотах. Заканчивали последние приготовления к полету летчики знаменитой 5-й гвардейской особого назначения эскадрильи ночных дальних разведчиков из полка ночных бомбардировщиков. Наши пилоты — отборные мастера своего дела, заслуженные офицеры с довоенным опытом.
— Надень подшлемник! — сказал мне майор хрипловато. — Фуражку снесет.
Командир эскадрильи капитан Владимир Александрович Пуцаев помог Тамаре отрегулировать длину привязных ремней.
— Поскорее, ребята! — сказал он пилотам, взглянув на часы. — Луна скоро выйдет.
Почти ровно в 22.00 первым взлетел самолет с подполковником и радисткой. За ним, поместившись в тесной задней кабине за пилотом, старшим лейтенантом Семеновым, вылетели и мы с «Вовой» — старшим радистом лейтенантом Киселевым.
Сразу стали подниматься на большую высоту — кругом в лесах прятались бандеровцы и бульбовцы. В конце февраля эти бандиты смертельно ранили генерала Ватутина, командующего 1-м Украинским фронтом. Часто стреляли они по нашим самолетам.
Я не думал о бандеровцах. В первые минуты я наслаждался полетом. В этих полетах в открытой кабине была ни с чем не сравнимая прелесть. Никогда не был так близок к птице человек, как на заре авиации.
Нашу тысячекилограммовую «уточку» кидало из стороны в сторону. Она то и дело проваливалась в воздушные ямы. Дул сильный встречный ветер. Выли на ветру стальные ленты стяжек. Боком проходила грозовая туча. Я разглядел внизу справа темную ленту Припяти. В кромешной тьме майской ночи то и дело угасал мерцавший впереди голубоватый огонек — струя раскаленного газа, вырывавшегося из выхлопного патрубка мотора летевшей впереди «уточки». Как правило, летчики полка не садились на незнакомые площадки в тылу врага, а тщательно изучали их особенности во время выброски груза на парашютах. Нам же предстояло сесть в Михеровском лесу с первого раза.
Место для перелета через линию фронта было выбрано такое, где у немцев не было 88-миллиметровых зенитных пушек, стрелявших по вертикали до 11 000 метров со скорострельностью до 15 выстрелов в минуту. Немецкие зенитки меньшего калибра нам были не очень страшны: 20-миллиметровые райнметалловские пушки имели вертикальную дальность стрельбы до 4000 метров, а 37-миллиметровка — всего 3000 метров. На четырехкилометровой высоте без происшествий перелетели мы линию фронта. Вначале мы хорошо видели ведущего, но, снижаясь в косматые облака, скоро стали терять его из виду. Потом огонек, светивший нам путеводной звездой, совсем пропал в рваных облаках. Над лесом нас бросало в воздушные ямы так, что заходилось сердце.
Посадочная площадка в Михеровском лесу находилась в сорока пяти километрах юго-восточнее Бреста. Но как ее найти?
Долго кружили мы над темным урочищем, где должны были гореть партизанские костры. Взошла луна — была третья ночь полнолуния. Лес внизу осветился призрачным сиянием. Самолет с подполковником и радисткой куда-то пропал. Где же сигнальный квадрат из четырех костров? Как ни таращил я глаза, свесив голову, никаких костров и вообще ничего не увидел внизу. Только молодая листва, развеваемая ветром, вспыхивала в лунном свете. С тяжелым сердцем крикнул я пилоту, чтобы ложился на обратный курс.
Непогода разыгралась. Порой по лицу хлестал ледяной дождь. Клубились тучи. Нечего и говорить, что у нашего «По-2» не было никаких приборов для слепого пилотирования. Не было и радиосвязи. На третий год войны этот самолет один в нашей авиации оставался без радио. На обратном пути что-то стряслось с компасом или ветер снес нас с курса — во всяком случае, пилот сбился с курса, а потом чуть не приземлился на головы немцев не то на переднем крае, не то над каким-то прифронтовым гарнизоном.
Переговорной трубки телефона у нас не было. — Ищи мельницу! — кричал Семенов. Он включил мотор и, повернув к нам лицо в полумаске очков, орал во всю глотку: — Ищи мельницу!
Неистовый шум воздушного потока заглушал его слова. Восточный ветер гнал навстречу туман. Мы таращили в потемках глаза, искали с «Вовой» мельницу, а пилот смотрел сразу и на полетную карту-двухкилометровку и на приборный щиток со скупо освещенным компасом, альтиметром и другими приборами.
Воздух был так наэлектризован, что под подшлемником шевелились волосы.
Я добросовестно вертел головой, выглядывал за левый борт, впиваясь в мглистую темень глазами, хотя сознавал, что с такой высоты да в такую ночь никогда не замечу на земле и небоскреба, не то что мельницы. Я не видел земли из-за почти сплошной слоистой облачности, но знал — под нами леса и болота Полесья, пустынной, выжженной гитлеровцами земли, равной по территории всей Баварии.
Мы не заметили, как перелетели Припять и линию фронта, как попали в зону нашей противовоздушной обороны. Кувыркнувшись, совершили вынужденную посадку близ линии фронта у деревни Крушино в трех километрах западнее Мозыря, недалеко от местечка Камень-Каширский, в районе, кишевшем бандеровцами. И только тогда пилот растолковал нам, что «мельница» — это не какой-нибудь ветряк, а прожектор, луч которого бегает по кругу, как во время праздничного артиллерийского салюта в Москве, и служит световым ориентиром для самолетов. А я-то, профан, искал мельницу на земле!
«Вова» связался по рации, благо «Северок» не разбился, со штабом фронта, сообщил координаты вынужденной посадки, просил прислать ГСМ — горюче-смазочные материалы — и новый пропеллер. Штаб прислал все, что нам было нужно, на следующий день. Мы помогли Семенову сменить винт и заправить самолет бензином. На ремонт ушло несколько дней. Кругом — вода, грязь, знаменитая полесская распутица. Обратно на «подскок» мы прилетели только 12 мая. На «подскоке» я вздохнул с огромным облегчением: наша «флагманская уточка», подполковник Леонтьев и радистка Тамара, целые и невредимые, давно уже были там… Оказывается, Грызлов, их пилот, обнаружил костры партизан, но не решился сесть — лесная прогалина показалась ему чересчур маленькой для посадки. Пилот пронесся на бреющем над поляной и, выключив мотор, крикнул что было мочи в темноту:
— Рубите дальше лес!.. Рубите в сторону болота!..
На «подскоке» мы узнали, что еще 9 мая наша армия освободила Севастополь. Пили за эту большую победу. Пили в офицерской столовой за воссоединение всей нашей группы и за успех операции.
— Дай бог, не последнюю! — с чувством проговорил майор Савельев.
Для нас, вылетающих на задание, этот тост имел особый смысл.
На «подскоке» нас ждали и неприятные новости: по данным воздушной разведки, немцы за последние дни стали рассредоточивать свои истребительные эскадрильи по полевым аэродромам, подтягивая авиацию ближе к фронту.
Подполковник был совсем плох, он весь пожелтел, мучили боли в желудке.
— Ну как, Тамара, — осведомился я у радистки, — страшновато лететь было?
— Вот уж нет, — невозмутимо отвечала бесстрашная казачка. — Как в трамвае, даже на сон потянуло.
Грозы Тамара боялась, а полеты через линию фронта, в тыл врага ее совсем не смущали!
Снова готовились мы «вылететь в заданную точку». Первым самолетом должны были лететь я с Тамарой. Вторым — подполковник с «Вовой». Но вновь гремит гроза, что ни ночь — нелетная погода.