Страница 52 из 55
— Все же мало людей берешь, Каравайчик может оказаться кусачим.
— Бог не выдаст, — засмеялся оперативник. — Да и охотники там не первый раз, помогут.
Этот короткий разговор пробудил в Викторе новые чувства. Раньше его держало напряжение подготовки, сейчас — ожидание борьбы. Тем более что уже по ходу погони он слышал, как Максимов рассказывал своим товарищам:
— Полное имя Кары — Караваев. Это известный рецидивист, проведший не один год в тюрьме. Темная личность, но не дурак. Начитан и даже имеет кое-какое образование. Подвизался в разных сектах, где, как правило, старался захватить власть и превратить иногда довольно безобидных сектантов в агрессивных мракобесов. Он использовал, разумеется, все формы эксплуатации — десятинные поборы и прочее — на двести процентов. Жил неплохо, за счет разных приношений и подношений своих поклонников. Однако натура у него дьявольская, человек злобный, злопамятный и непрерывно действующий, не мог успокоиться, не мог согласиться на нормальную жизнь, все время мутил воду. Кроме того, на его совести есть одно тяжкое преступление, которое всплыло только в последние годы, с войной связано. Мы давно его разыскиваем, и вот он выскочил совсем неожиданно здесь. В общем, одно к одному. В последнее время носился с идеей создания некоей секты, которая бы объединила все другие секты. И даже придумал хитроумную систему: подбирал разочаровавшихся в старых сектах и организовывал из них новую, якобы более высокого уровня секту. А вообще изувер, социально опасный тип. Долго жил притаившись и вот сорвался.
Рассказал Максимов и о том, что сообщник Караваева, некий брат Есич, пришел в милицию с чистосердечным признанием уже через несколько часов после того, как благодетель Кара отбыл из его квартиры. Впрочем, старый сектант не так уж много знал о своем постояльце. Был запуган им и третирован до умопомешательства. Данные Есича помогли связать прошлую и нынешнюю цепочку преступлений Караваева.
“Однако, — раздумывал Виктор, — как все закрутилось! Прошло несколько месяцев, а столько нагромоздилось в моей бедной душе, в голове! Любовь, смерть, преступление, я еду в погоню за опасным бандитом. Я хочу отомстить за смерть Люси… Вдруг меня убьют? Ну и что? Я бывал в опасности, но там другое дело: там случайная смерть, а здесь — схватка, драка, и жизнь становится случайностью, а смерть нормой. Я трушу?”
Он прикрыл глаза и прислушался к себе. Нет, он не трусил, но мысль о возможной смерти вызвала в нем какое-то звонкое нервное напряжение, что-то граничащее с радостью. Ему захотелось, чтобы напряжение разрешилось тотчас, сразу и обязательно со значительным для их дела успехом. Сквозь призму этого чувства сидевшие рядом милиционеры показались родными, знакомыми, их неторопливая речь выглядела многозначительной, полной особого смысла. Особенно пришелся Виктору по душе их молодой начальник, старший инспектор Максимов, Геннадий Васильевич.
Они выехали на широкую, хорошо укатанную автосанную дорогу. Водитель прибавил скорости, и они понеслись мимо однообразных высоченных сосен и елей. Машины забирались в дремучую сторону края. “Ну и глушь! Эк нас занесло!” — думал Виктор.
Заночевать пришлось в избе, принадлежавшей какому-то охотничьему хозяйству. Обширный старый домина, сколоченный из вековых дубовых бревен, поразил Виктора своими чистыми и легкими запахами. Слегка попахивало кожей и лыжной мазью. В избе готовились к ночлегу несколько человек. Охотники, народ говорливый и общительный, сейчас же вступили в обстоятельную беседу с оперативниками.
Как и предполагал Максимов, они тотчас вызвались помочь милиции. В разговоре выяснилось, что несколько дней назад мимо хозяйства проходили два человека. Один из них оказался знакомым егеря, худого, прокуренного, с ввалившимися щеками мужчины, которого все уважительно именовали Андрианом Самсоновичем.
— Знал я его. Караваев фамилия. После срока он в наших краях жил, в соседнем хозяйстве работал. Говорили, темный в прошлом человек. Но я ничего такого за ним не замечал. Разве что в бога как-то по-чудному верил. В церковь не ходил, все дома молился. А так ничего. Долго его здесь не было и вот опять появился, будет жить. Я ему лыжи дал на поноску. Сказал, что поставит капканы и вернется. Но не вернулся, и я подумал, что он к себе, на старое место, подался. Собирался туда зайти, лыжи забрать, а теперь думаю, нет его там.
— Да вы не беспокойтесь, — пробасил один из охотников, в военном кителе без погон. — Им далеко не уйти. И хоть сёл здесь поблизости нет, потому как тайга сплошная фактически, думаю, разыскать их нетрудно. Завтра обложим. Для нас в этих местах загадок нет.
— Проще простого, — заметил Андриан Самсонович. — По мокрому снегу далеко не уйти. Да и не похоже, чтоб они подготовленными были к нашим условиям. Я заметил, что легковато они одеты. Где-нибудь приткнулись, отлеживаются.
— Короче, располагайтесь на ночлег, в темноте гоняться нечего, а завтра вы их, голубчиков, и накроете, — резюмировал пожилой бородатый охотник. — А пока давайте к столу.
Толстое твердое сало, лук и горячая картошка с огурцами, на которых хрустели ледяные кружевца, квашеная капуста с яблоками и горячий чай объединили компанию очень быстро. Виктор пил чай, ел огурцы, хрустел капустой и, поддевая на вилку мягкие тельца килек, с удивлением думал, что всего лишь несколько часов назад он садился на самолет и вокруг была такая бесконечно знакомая шумная жизнь огромного города. И вдруг волшебно легко оказался он в этой глухомани, в тайге, среди каких-то бородатых, совсем не городских, окающих, очень, по-видимому, хороших людей.
Эта мысль его забавляла, но не отвлекала от главной, все время бодрствующей в нем темы — он вспоминал Янку, суровый взгляд Клочкова.
Там, дома, все уже прояснилось. После отчета в райкоме Янка получила одновременно как бы порицание и одобрение за свою работу. Оценили ее действия всесторонне и пришли к выводу, что старательность и увлеченность как-то компенсируют ее ошибки. Пожурили, понятно, но без всяких там выводов. А Виктора по возвращении ожидало деловое предложение от Николая Николаевича. Но сейчас он об этом не думал. Все домашнее отошло от него далеко, он жил погоней…
От смены впечатлений, от громкого гудящего говора охотников, от крепкого табачного дыма у Виктора вскоре закружилась голова, и он вышел подышать на крылечко избы. Вокруг стояла глубокая таежная тишина, изредка прерываемая лаем охотничьих собак. Откуда-то наполз низкий, тяжелый туман, и Виктор с беспокойством подумал, что оттепель совсем не нужна в их трудном деле преследования. Вместе с Виктором из избы вышел и встал рядом один из милиционеров, выполнявший обязанности шофера, молодой парень с доверчивыми глазами. Они помолчали, потом сержант сказал:
— Вот дураки-то! И что им надо? Из какого города, от какой жизни сбежали!..
В его словах таился какой-то недоуменный вопрос, упрек, относящийся к самому Виктору. Тот хотел было что-то ответить, но запнулся и подумал, что, в сущности, на такой вопрос ответить ничего нельзя. Действительно, чего им надо было? Юноша посмотрел на черное небо и подумал, что недавно и он сам не так уж отличался от притворяшек: предъявлял туманные претензии к окружающим, вместо того чтобы радоваться жизни.
Виктор вздохнул и пошел спать. Улегся на лавке, подстелив чей-то старый охотничий тулупчик и подложив под голову свой портфель. В лицо врезались пряжки и ремни, и он снял шапку, устроил ее вместо подушки. Заснул быстро и тяжело, точно провалился.
Его разбудили толчки, тряска, смех. Милиционеры никак не могли добудиться разоспавшегося юношу. Ощущая тяжкое свинцовое свое тело, затекшие руки и ноги, Виктор кое-как встал, умылся до боли во лбу холодной водой, отрезвел ото сна и сразу заторопился. На дворе, в полутьме слышался негромкий говорок: Максимов договаривался о порядке движения. За чаем Виктор узнал, что охотники ушли вперед по следу, а оперативники поедут до какой-то отметки на машине, а дальше пешком, так как хода там нет.