Суровые дни

Вечеромъ Максимъ заходитъ потолковать. Который уже разъ разсказываетъ про брата. Самое больное мѣсто. Придётся принять на себя все семейство, если братъ не воротится. Не взять его онъ не можетъ: человѣкъ онъ совѣстливый, хоть и очень скупой, къ тому же при всѣхъ на кухнѣ въ минуту прощанья торжественно объявилъ и даже перекрестился на образа, что въ случаѣ тамъ чего приметъ на себя всѣ заботы − чтобы не безпокоился. Можетъ-быть, это-то и томитъ Максима, и онъ не можетъ не думать о будущемъ и всё подгоняетъ подъ эту думу, всё подготавливаетъ себя и томитъ неизбѣжностью.

Онъ суевѣренъ страшно. Сегодня пришёлъ совсѣмъ сумрачный и заявилъ прямо, что дѣло плохо: совалъ письмо въ ящикъ, а оно застряло подъ крышечкой и сломалось, − не хотѣло пролѣзть.

− Такъ, должно, и не получить ему моего письма. Ну, да ужъ одинъ конецъ! Знаю я, что къ чему. Вонъ Нырятель сказывалъ про лещей… развѣ не правда? Богъ и скотинку умудряетъ. Лещъ-то эна когда ещё, по веснѣ выходилъ, подавалъ знакъ, а война подъ конецъ лѣта…

Съ войной Максимъ связываетъ и весеннiй, − дѣйствительно, небывалый, − выходъ лещей къ перекатамъ, и конопатчика, повѣсившагося прошлымъ годомъ на сѣновалѣ, и страшные лѣсные пожары, и сибирскую язву, и обильный урожай яблокъ − другой годъ под-рядъ. И на вопросъ, − при чемъ же тутъ конопатчикъ и яблоки, говоритъ глухо:

− Будто и ни къ чему, а думается такъ, что…

Всё смутно теперь и вокругъ, и въ немъ, и говоритъ онъ смутно. Онъ малограмотенъ, прочёлъ только недавно «про веткозавѣтъ» и очень сталъ много думать, − говорила его жена. Спрашивалъ, почему два ковчега было, и куда подѣвался первый; жива ли теперь гора Араратъ; нашей ли вѣры былъ пророкъ Илiя. У сявщенника всё просилъ библiю, чтобы «всё проникнуть». Жена ходила къ матушкѣ и просила не давать ему «икнижки» − и такъ толку отъ него не добьешься.

− Сколько тамъ годовъ пройдетъ, а кончится всё въ нашу пользу. А вотъ.

Онъ прислоняется къ печкѣ, морщитъ съ потугой волосатый лобъ и устремляетъ всегда, какъ-будто, что-то особенное видящiй взглядъ на тёмное окно. А за окномъ шумятъ и шумятъ деревья въ саду − не утихаетъ вѣтеръ.

− Показано было за много годовъ ещё, только что не каждый могъ достигнуть… − говоритъ онъ загадочно. − И не только что эта война, а и съ японцами которая. У батюшки вчера читали про исторiю. За много годовъ тому и въ какихъ мѣстахъ − неизвѣстно, но надо полагать, что въ нашей сторонѣ… поѣхалъ одинъ очень замѣчательный генералъ въ древнюю пустыню, какъ всё равно что скитъ, гдѣ спасаются отчельники… но тутъ женскiй полъ былъ… И тамъ вотъ и объявилось, только не знали, что къ чему! А теперь стало вполнѣ понятное знаменье. Ну, генералъ тутъ поговѣлъ, всё честь-честью, и сейчасъ, стало-быть, присовѣтовали ему разные мудрые люди потребовать старицу одну праведной жизни, а она слыла тамъ въ родѣ какъ не совсѣмъ у ней всё здѣсь въ порядкѣ, − стало-быть, находило на неё. И тогда только понимай. И вотъ, какъ объявилась она передъ нимъ, генералъ и спрашиваетъ сурьозно: «Скажи мнѣ, старица святая, какая ожидаетъ судьба ту жизнь, которая дадена мнѣ отъ Господа Бога? Человѣкъ я военный, мнѣ необходимо знать доподлинно, какъ есть. Какая судьба для моего славнаго вѣрь-отечества?» Въ книжкѣ, которую у попа вчера читали, очень такъ… внятно, нельзя слова проронить. Вспроси-илъ… А старушка ему ни слова, ни полслова! Что тутъ дѣлать! Онъ её другой разъ вспрашиваетъ: − «почему вы не сказываете, я затаю это на глубинѣ души! Скажите, если вамъ Господь исподобитъ. Я не изъ какого любопытства тамъ праздную, а необходимо очень». Тутъ старушка сколько-то подумала-повздыхала и сейчасъ съ её изошло. Сейчасъ живо отправляется въ уголушекъ, къ своему шкапчику, гдѣ у нее всякiй вобиходъ скудный, − хлопъ! − и вдругъ и выноситъ ему два предмета. Одинъ предметъ прямо подаётъ, а другой, за спиной прячетъ. Сперва подаётъ генералу − со-леный огурецъ! И лицо у неё тутъ стало грустное-разгрустное и печальное, и даже всѣ испугались. И потомъ вдругъ стала, какъ все въ ней тутъ въ порядкѣ, и даже какъ сiянiе отъ её лица − прямо, ласковая. И подаётъ генералу другой сокрытый предметъ − огромный кусокъ сахару, отъ сахарной головы. И опять ни слова, ни полслова! И вотъ тутъ-то и вышло знаменье. А вѣдь какъ всё сокрыто!.. А оказывается очень явственною Всѣ они образованные, всё понимаютъ, а тутъ, какъ стѣна имъ стала. И не могли прознать.

− А въ чемъ дѣло?

− А вотъ. Огурецъ… значитъ, война! Потому что огурецъ, всё равно какъ войско, очень много, конечно, въ немъ сѣмечковъ. И война нещастливая, потому − со-леный огурецъ − къ слезамъ! Японская-то война и была. А сахаръ-то, огромаднѣйшiй кусокъ, это − нонѣшняя война, огромадная. Значитъ, какъ разгрызешь его, − сладко будетъ. Такъ и надо толковать. И если всё понимать, что къ чему, то и на небѣ, и на землѣ не безъ причины. Надо только прикидывать!

− Значитъ, крестъ-то съ колокольни снесло…

− Съ батюшкой говорили и про крестъ. Колокольня здѣшняя − стало-быть, потерпятъ здѣшнiе. Значитъ, становьте себѣ крестъ! Такъ батюшка и говоритъ, − все понесемъ, примемъ на себя крестъ!

Говоритъ онъ глухимъ, предостерегающимъ голосомъ, точно хочетъ и себя напугать, и слушателя. Ждетъ уясненiя и откровенiя и боится. Жаждетъ знаменiя и указующаго Перста. И не одинъ онъ. Ступайте по дорогамъ, войдите въ пустыя деревни. Подъ тысячами прогнивающихъ крышъ, за укутанными мутными окнами, не видя ничего и не постигая великой и страшной сути, ждутъ, страстно ждутъ знаменiя и указующаго Перста. Истинныя вѣсти идутъ и сочатся, но развѣ скоро идутъ онѣ и скоро ли проникаютъ? Не прошла еще старая Русь, которая находитъ вѣсти своими путями.

Вотъ повалилъ къ сентябрю дружный, артельный рыжикъ − къ войнѣ. И долго держался: пойдутъ наборы. Но тутъ и безъ рыжика явственно. А вотъ бѣлянки… тѣ показали − эна, ещё когда! Ещё въ половинѣ iюля − съ чего бы такъ рано? − повалили бѣлянки, − цѣлыми полками такъ и сидятъ подъ мохомъ. А сила мака у стрѣлочника! Два года не родился какъ слѣдуетъ − и не въ вѣтренную погоду сѣялъ! − всё выходилъ кусточками, а нонѣ не налюбуешься. Теперь-то и оказалось. Это ужъ всякому должно быть извѣстно − къ войнѣ. Въ каждой-то маковичкѣ − какъ цѣлый полкъ, хоть нарочно считай. Это стрѣлочникъ еще хлопцемъ слыхалъ, а тутъ невдомекъ.

А такъ прямо и вышло, какъ вылилось.

Какъ-то зашёлъ Нырятель, мужичокъ-рыболовъ изъ-подъ Щетинина омута, напомнилъ:

− Помните, лещъ-то? Бабы-то наши учуяли, а?! Да и то сказать, − Богъ и скотинку умудряетъ.

И вспомниается теплая iюньская ночь на Щетининомъ омутѣ и разсказъ о рыбахъ.

− …Какъ оттёрся, выпростался, вся тешуя съ его соплыветъ и соплыветъ − до крови. Слабость на его нападетъ и нападаетъ, бѣда. Сейчасъ первое ему удовольствiе − лѣчиться. Воды ему, стало быть, свѣжей и песочку… Онъ тебѣ не пойдетъ куда въ глыбь тамъ, это ужъ онъ знаетъ… знаетъ, гдѣ ему польза окажетъ. Первый ходъ ему, чтобы безпремѣнно на Кривой Бродъ. Сейчасъ, первымъ дѣломъ, Господи баслови, − на Кривой Бродъ поползетъ, стѣна-стѣной! Такъ и валитъ, такъ и валитъ рядами, головёшками въ одну сторону, чисто тебѣ войско его идетъ. Тыщи миллiоновъ его тутъ, а нонче бы-ло!!… Мать твоя сковородки! Засыпалъ и засыпалъ весь бродъ! И вѣдь чего − не боится! Мужики ѣдутъ прямо на его, онъ тутъ возля стоитъ − дави, на! Истинный Господь, не вру. Пожмётся такъ, малость самую, чтобы только по ёмъ не ѣздили, и стоитъ. Ахъ, ты, лѣшiй!. Да-а… Ну, теперь подходи къ нему съ намёткой, съ берегу − вотъ онъ, накрывай! Ладно. То-олько завелъ… врёшь. Сейчасъ снизится, пододвинется и почнётъ клониться къ тому краю… ни-какъ! Продвинется, сколько ему полагается, чтобы недостать, опять подымется и стоитъ. Заходи оттеда − опять сызнова разговоръ. Притрафлялись сѣтью, − только станешь подбираться издаля, во-онъ откуда портки спустишь, − въ омутъ сплылъ и сплылъ, какъ по командѣ. Чисто у его тамъ распоряжается кто. Не вѣришь? Чтобъ мнѣ его никогда не поймать, истинный Богъ − не вру. Спрашивай у тресвятскихъ, у болотинскихъ − ѣздятъ они черезъ Кривой Бродъ, видали. Изъ годовъ годъ. Вотъ бабы разъ… ужъ и смѣху было! − идутъ гуртомъ, а я тутъ, подъ тѣми вонъ устиками, у подмоинки, на судачка жерлицы разставлялъ… ка-акъ заверещатъ, да ка-акъ шарахнутъ! Его, стало-быть, и увидали, въ смый-то полдёнъ. Вода-то чё-орная отъ его, − весь песокъ укрылъ, перья поверху шумятъ, играютъ, на спинкахъ-то… горбушками-то чёрными такъ и выпираетъ весь вонъ. Креститься начали. Къ войнѣ, што-ль, онъ это? − говорятъ. Истинный Богъ!