Страница 63 из 70
Судя по всему, Мюнхен обещал превратиться в горячее местечко, совсем для меня не подходящее. Я приканчивал колбасу, кумекая, как бы поскорее унести ноги, когда улица наполнилась жутким шумом: послышался звон бьющихся стекол и «глас народа», взывающий к мести. Все в пивнушке повскакали на ноги, а коротышка-хозяин скомандовал помощникам закрыть ставни и запереть на засов дверь. В темноте послышался грозный хор голосов и гул приближающейся толпы; окно забегаловки разлетелось вдребезги, и едва я успел юркнуть под стол со своим баулом, как на улице разразилась форменная баталия.
Ошеломленный гомоном, воплями и треском досок, не говоря о толчее в самой пивной, я сцапал саквояж и попятился к заднему выходу, но меня остановил мощный старик с седыми бакенбардами.
— Не выходи! — проревел он. — Здесь мы в безопасности! Он порвут тебя на куски, если выйдешь!
Да, он знал, что говорил. Я это понял, когда звуки борьбы удалились и мы потихоньку выскользнули наружу. По улице словно прошелся смерч: ни единого целого окна, полдюжины тел лежит на дороге — то ли мертвы, то ли без сознания; мостовая засыпана обломками кирпича, дубинками и битым стеклом. В сотне шагов дальше по улице из ручной тачки был сооружен костер, вокруг которого отплясывало несколько парней. Тут вдруг прозвучал крик тревоги, и их как ветром сдуло. Из-за угла появилась плотная толпа молодых людей, несшая перед собой знамя; некоторые были с факелами, и в их свете я разглядел красные шапочки. Они шли, скандируя на распев: «Аллемания! Аллемания!»
Больше я ничего не разглядел, поскольку мы живо нырнули обратно, а они прогромыхали мимо как эскадрон тяжелой конницы. Постепенно голоса замерли вдали, стихли и раздававшиеся по временам выстрелы и звон стекла.
Старик с баками ругался почем свет:
— «Аллемания»! Дерьмо! Адово отродье! И почему солдаты не порубят их саблями? Почему не растопчут без всякой жалости?
Я заметил, что на словах их сокрушить, видимо, гораздо проще чем на деле, и поинтересовался, кто же это такие. Он вытаращил на меня глаза.
— Откуда вы свалились, сударь? «Аллемания»? Мне казалось, всем известно, что это банда юнцов, нанятых той чертовкой Монтес, с которой и начались все неприятности, особенно в Мюнхене!
И он прибавил несколько нелестных эпитетов.
— Ну, больше от нее неприятностей не будет, — говорит другой баварец, тощий тип в цилиндре и перчатках. — Ее часы сочтены.
— Благодарение Господу! — восклицает старикан. — Воздух Мюнхена станет чище без нее и ее вонючего борделя!
И они с тощим наперебой стали склонять Лолу на все лады.
Тут я, как понимаете, навострил ушки, ибо новости были превосходные. Если добрые мюнхенцы выпихнут-таки Лолу, будет им от меня троекратное ура и тигр в придачу.[71] Естественно, я думал о ней с тех самых пор, как решил рвануть в Мюнхен, хотя и наказал себе держаться подальше от нее и Барерштрассе. Но коль идут слухи о конце ее фавора, то дай Бог! Ни одна новость не могла вызвать у меня большей радости. Я стал расспрашивать седого насчет подробностей, которыми он охотно поделился.
— Король наконец уступил, — говорит он, — и выставил ее вон. Хоть одно благое дело за время всех этих беспорядков, терзающих страну. Herr Gott![72] В какие времена мы живем! — Старик пристально посмотрел на меня. — А вы, похоже, не местный, сударь?
Я кивнул, и он посоветовал мне и впредь оставаться таковым.
— В наши дни это не место для порядочных людей, — говорит. — Продолжайте свое путешествие, и молите Бога, чтоб ваш родной край не постигла судьба оказаться под властью старого идиота и его потаскухи.
— Если, конечно, — ухмыляясь, вставляет тощий, — у вас не найдется пары часов, чтобы стать свидетелем того, как Мюнхен будет изгонять своего демона. Прошлой и позапрошлой ночью ее дом закидали камнями; слыхал, что нынче вечером на Барерштрассе снова соберется толпа: возможно, ее дворец будут грабить.
Ого, новость не хуже прежней. Лола, в угоду Бисмарку отправившая меня в ад Шенхаузена и Йотунберга, теперь вверх тормашками вылетит из Мюнхена, тогда как я, простофиля и чурбан, уеду из него, поигрывая бриллиантиками. Она теряет все, я же приобретаю состояние. Ну, разве это не божественная справедливость?
Сказать по правде, мне еще предстояло решить проблему, как уехать из Мюнхена, не имея наличных. Продать что-нибудь из добычи я не решался, как и обчистить прохожего в подворотне — у меня на такое духу не хватит — и потому до сих пор не видел способа поймать ветер в паруса. Тем радостнее было слышать про то, что проблемы Лолы неизмеримо серьезнее — похоже на то, ей повезет, если она живой ноги унесет сегодня ночью. И ее дворец разграбят? Было бы здорово поглазеть на такое зрелище с безопасного расстояния — если, конечно, не будет и тени риска.
— А как насчет ее «Аллемании»? — спрашиваю. — Встанет она на защиту Лолы?
— Да не в жизнь, — фыркает тощий. — На Барерштрассе вы их сегодня не увидите: это здесь они хорохорятся, чувствуя себя в безопасности, но ни за что не рискнут схватиться с толпой, которая станет орать «Долой Лолу!» у ворот ее дома. Нет-нет, — продолжает он, потирая ладонями в перчатках, — скоро наша Королева куртизанок убедится, как мало останется у нее друзей, когда толпа даст ей пинка.
Это решило дело: разве мог я пропустить картину, как лживую шлюху выставят из города верхом на шесте вдруг немцы позаимствуют у янки этот превосходный обычай? Пары часов ради такого было не жалко, поэтому мы: я и тощий малый, направились на Барерштрассе.
Толпа — штука страшная, даже в упорядоченной донельзя Германии, и не дай бог оказаться внутри нее. Идя на Барерштрассе, мы были подхвачены на Каролинен-плац мощным потоком: по одному, по двое или группами, народ тек в направлении великолепного дворца Лолы. Еще на дойдя до него, мы услышали гул тысяч голосов, по мере нашего приближения к краю самой толпы, он превращался в глухой рев. Барерштрассе была запружена до краев, передние ряды собравшихся буквально висели на ограде дома. В толчее я потерял своего тощего приятеля. Возвышаясь над толпой благодаря своему росту, да еще разыскав возвышенное место в отдалении, я смог разглядеть над морем голов шеренгу кирасир, выстроившихся внутри огороженной территории — видимо, Лолу до сих пор охраняли. Хорошо различимы были и освещенные окна, по направлению к которым неслись проклятия толпы и любимый ее клич: «Pereat Lola! Pereat Lola!»[73] Любо-дорого взглянуть: и станет ли теперь задирать нос наша мадама, когда эта разъяренная орава требует ее крови?
Впрочем, не наблюдалось никаких признаков, что собравшиеся намерены переходить от слов к делу: не знаю, может, они просто намеревались посмотреть на ее отъезд, так как по городу прошли слухи, что она вечером покидает Мюнхен. Я заслужил честь полюбоваться на это незабываемое зрелище и самому принять в нем участие; лучше бы мне было самому тогда хоть на карачках уползти из Мюнхена, и не разгибаться до самой границы — но в тот миг я ни о чем не подозревал.
Проторчав там где-то с полчаса, я заскучал, да еще стал беспокоиться насчет своего саквояжа, который крепко сжимал под полой плаща. Было непохоже, что народ намерен ворваться внутрь и вытащить Лолу, что мне так хотелось увидеть, и я стал уже подумывать, куда отправиться дальше, как поднялся жуткий шум, и все завертели головами, пытаясь вызнать, в чем дело. Из-за дворца выехала карета и остановилась перед парадной дверью — нужно было видеть, как заволновалась толпа, как зашевелились все, стараясь разглядеть получше.
Поверх голов я смотрел на подъезд: вокруг экипажа сновали люди; потом раздался ужасный рык толпы — это распахнулись двери. Появилось несколько фигур, потом еще одна — даже издали было видно, что это женщина, и сборище заголосило и засвистело еще громче.
— «Pereat Lola! Pereat Lola!»
71
Тигр в придачу — в Англии и Америке во время публичных мероприятий троекратное «ура» завершалось своеобразным гулом толпы, напоминавшим рычание тигра. Отсюда образовалось расхожее выражение.
72
Господи Боже! (нем.).
73
Долой Лолу! Долой Лолу! (нем.).