Флэш по-королевски

— В свое время все узнать, — заявил он. — А пока нам нечего делать, предлагаю тебе забыть про французский и поупражняться в немецкий — он тебе скоро понадобится.

Мне пришлось удовольствоваться этим загадочным указанием — и следовать ему, ибо с этого момента он не желал ни слышать ни говорить по-французски. Впрочем, влив в себя бутылку рейнского, я стал с меньшим страхом вглядываться в свое неопределенное будущее, и, когда мы сели на вечерний поезд, мне оставалось просто следовать течению событий. Снова начинать бояться предстоит лишь по прибытии в Берлин.

Поездка заняла у нас три дня, хотя сегодня на нее потребовалось бы лишь несколько часов. Но тогда эра железных дорог только начиналась, и линия между Мюнхеном и Берлином не была еще достроена. Помню, часть пути мы проделали в экипаже, но не могу сказать какую. Одну ночь провели в Лейпциге, это точно, хотя меня мало заботила окружающая обстановка. По мере того как мы отсчитывали мили, мое беспокойство снова начало расти: какого же дьявола «им» от меня нужно? Несколько раз я пытался вытянуть что-нибудь из Руди, но без успеха.

— В свое время все узнаешь, — вот и все что он говорил и при этом многозначительно улыбался. — Скажу только, что будь моя воля, я бы сам взялся за эту работенку Я прямо завидую тебе. К сожалению, ты — единственный, кто для нее подходит. И не дергайся — это вполне по силам тебе.

Видимо, это должно было меня подбодрить, но выходило не очень. Дело в том, что он и все прочие представляли, что мои «силы» лежат в области войны, смертоубийства и геройщины, но я-то не желал иметь с этим ничего общего. Тем не менее у меня хватало ума не выдавать своих трясущихся поджилок; даже если самые мои страшные опасения справедливы, ему до поры лучше ничего не знать.

В поезде мы развлекались игрой в пикет и экарте, и нашли друг друга заядлыми картежниками, хотя в данной обстановке никому из нас игра не доставляла истинного удовольствия. Я был слишком напряжен, он же был всегда на стороже, не спуская с меня глаз. Руди оказался из тех несгибаемых парней, что способны быть начеку день и ночь, и ни разу за всю поездку мне не представилось ни малейшего шанса захватить его врасплох. Не уверен, что я воспользовался бы таковым, выпади возможность — к тому времени у меня сформировалось здоровое уважение к Руди, и я не сомневался, что в случае чего он без колебаний пристрелит меня и чихать ему на последствия.

Итак, холодной снежной ночью мы прибыли в Берлин, где нас встретил на станции другой экипаж, в котором мы поехали по освещенным фонарями оживленным улицам. После теплого вагона в карете было чертовски холодно, не спасали даже подбитые мехом плащи, теплые пледы и грелки, и меня вовсе не радовал факт, что наше путешествие, видимо, будет долгим — о чем свидетельствовали две коробки с едой и корзина с бутылками.

Продлилось оно еще три дня — с учетом занесенных снегом дорог, да сломанного колеса — и получилось крайне утомительным. Согласно моим наблюдениям, ехали мы на запад, делая около двадцати миль в день, но больших сведений из этого унылого германского ландшафта извлечь не получалось. Снег стучал в окно, наша карета напоминала ледяную избушку; я ворчал и бранился, Штарнберг же невозмутимо сидел в углу, закутавшись в шубу, и мелодично насвистывал сквозь зубы. Его реплики дышали или беззаботной веселостью, или едким сарказмом, и не знаю даже, что именно бесило меня сильнее.

Близился вечер третьего дня, когда, очнувшись от дремы, я обнаружил что Руди, открыв окно, вглядывается в сумерки. Снег на время прекратился, но резкий ветер врывался внутрь экипажа, и я намеревался уже посоветовать Руди закрыть окно, пока мы не окоченели, как он сел на место и сказал:

— Слава Богу, приехали. Наконец-то нас ждут настоящая еда и постель.

Я наклонился вперед, чтобы посмотреть, и увидел радужные перспективы. По длинной усаженной деревьями аллее мы катились к высокому мрачному зданию: наполовину дворцу, наполовину замку. В наступающих сумерках, на фоне затянутого облаками неба, его силуэт напоминал дома из готических романов, с их шпилями, башенками и грубой каменной кладкой. В нескольких окнах горел свет, а большой желтый фонарь указывал на арку главных ворот. Огни только подчеркивали древний мрак, окутывающий это место. «Чайльд-Флэши к Темной Башне пришел[26]», — пробормотал я, стараясь не думать о том, что ждет меня внутри.

Интерьер вполне соответствовал наружному впечатлению. Мы очутились в просторном, вымощенном камнем холле, стены которого были увешаны выцветшими гобеленами, старым оружием и охотничьими трофеями; арочные пролеты без дверей вели в другие помещения. Здесь царила жутковатая средневековая атмосфера, были даже факелы в скобах на стенах. Место сильно смахивало на склеп, и встретивший нас древний дворецкий вполне годился на роль могильщика.

Но больше всего меня насторожило присутствие в холле колоритного трио парней с военной выправкой, поприветствовавших Руди и смеривших меня расчетливым, профессиональным взглядом. Один был массивный, коротко стриженный — типичный пруссак. Его мясистое лицо украшал глубокий сабельный шрам, идущий от брови до подбородка. Второй — высокий, гибкий джентльмен зловещего вида с прилизанными темными волосами и хищной усмешкой. Третий был коренастым, крепким, лысым и тоже не симпатичным. Все были в простых мундирах и вид имели такой внушительный, что дальше некуда. Сообразив, что рядом с такой командой мои шансы на побег становятся вообще призрачными, я еще более упал духом.

Руди представил друзей.

— Это мои приятели: Крафтштайн, — здоровенный пруссак щелкнул каблуками, — де Готе, — зловещий Скарамуш[27] поклонился, — и Берсонин, — лысый детина ограничился кивком. — Можете заметить, они военные, как и мы с вами. Вы убедитесь, что самая заветная их цель: обеспечивать и э-э… оберегать вас, — любезно добавляет мастер Руди. — И ни один из них не уступит мне в этом деле, nicht wahr?[28]

— Ich glaube es,[29] — осклабившись, восклицает де Готе. Еще один самоуверенный ублюдок, и пренеприятный к тому же.

Покуда он и Крафтштайн разговаривали с Руди, Берсонин препроводил меня в комнату на третьем этаже, где под бдительным оком стража мне было великодушно дозволено переодеться, помыться и перекусить тем, что принес древний дворецкий. Еда оказалась приличной, рейнское — просто превосходным, и я пригласил молчаливого Берсонина пропустить по стаканчику вместе со мной, но тот только покачал головой. Я испытал на нем свое знание немецкого, но в награду за старания получил только мычание, и потому отвернулся и занялся ужином. Раз ему угодно изображать из себя тюремщика, то и с ним будут обращаться соответственно.

Тут заявляется мастер Руди, весь такой из себя, в чистой сорочке, отутюженных бриджах и начищенных ботинках, в сопровождении братцев Гримм — Крафтштайна и де Готе.

— Сыто-пьяно? — говорит он. — Отлично. Вижу, вы двое отлично поладили. Надеюсь, старина Берсонин не слишком докучал тебе досужей болтовней? Нет? — Руди ухмыльнулся Берсонину, который осклабился в ответ. — Ах, он ведь такой говорун, — продолжает Штарнберг, который явно тоже отужинал и пришел в самое любезное из своих настроений. — Что ж, пойдемте со мной и посмотрим, какие еще развлечения может предоставить нам это милое заведение.

— Все развлечения, которые меня интересуют — это узнать, какого дьявола меня сюда привезли, — говорю я.

— О, ждать осталось уже совсем недолго, — отвечает Руди.

Мы вышли в коридор, поднялись по лестнице и попали в длинную галерею. Едва мы вошли в нее, сверху до нас донесся звук, который не мог быть ничем иным, как пистолетным выстрелом. Я вздрогнул, но Руди ободряюще улыбнулся мне.

— Крысы, — говорит он. — Дом просто кишит ими. Мы пробовали яд, собак, но наш хозяин предпочитает более прямые методы. Вот опять, — добавил он, когда раздался очередной выстрел. — Сегодня они совсем распоясались.

26

Перефразированная строка из «Короля Лир» Шекспира, вдохновившая Роберта Браунинга на написание знаменитой рыцарской поэмы (1855).

27

Скарамуш (Скарамучча) — вояка из итальянской комедии масок.

28

Не правда ли? (нем.).

29

Полагаю, что так (нем.).