Дьявольская радуга

Казалось, тварь специально выставила руку так, словно нарочно демонстрируя, какими черными выглядели ладони в красном свете. На фалангах пальцев пузырилась густая зеленая жидкость, похожая на гороховый суп. Пугало несоответствие черного, словно вылепленного из плохой глины, тела и бледного лица, светившегося жабьей улыбкой.

Пятый закрыл глаза не в силах больше смотреть на собственную смерть. Он почувствовал, что приятное ощущение полета прекратилось, и сотни мельчайших иголок впились в каждую клетку, в каждую молекулу тела. Боль выдернула сорняки-мысли, заменяя их искаженными образами прошлого.

Тварь схватила Пятого, но не спешила откусывать ему голову.

Кручу-верчу, запутать тьму хочу. Стучите-стучите, разноцветные камушки. Мысли мои окольцовывают браслеты липких воспоминаний. И хочется забиться зародышем в мамкином животе, да только сгнила давно пухлая пуповина и корявым деревом разрослись кости.

Я хочу прогнать бесстыдные мысли. Пускай они себе пищат и резвятся в усыпанной колкими звездами ночи. В конце концов, я давно заслужил отдых. Но грехи хищными скалами изгибаются надо мной, пытаются задушить морщинистыми руками.

И нет мне радужного покоя. Господи, прости меня грешного.

Имен у меня столько же, сколько блох на дворовой собаке. И иногда я путаюсь в их холодной противной паутине лжи. Мне хочется зажмуриться, сжать пунцовые губы и забыть о собственном существовании. Но не могу убежать от себя. Я покорно принимаю боль и в мнимом сладострастии облизываю ступни мучителей. Синяки прочно облюбовали мое тело.

У меня много имен. Дохляк, Мертвяк, Коля, Николай, Пятый. Мои разноцветные камушки. Мои пластилиновые маски, скрывающие истинное лицо. Мои узорчатые бархатистые листочки, спасающие тело от палящих лучей. Я так прикипел к своим именам, что не могу жить без них.

Господи, почему ты обделил меня своим вниманием? Почему не любишь? Почему не подарил целительную жизнь? Почему? Что со мной не так? Какая частичка моего «я» тебе не понравилась? Вопросы, вопросы, вопросы…

Хотя… Я не сержусь на тебя, Господи. Ты не вел меня по немыслимому лабиринту моей жизни. Я все делал сам! Сам! Не уповая на твою милость. Не мечтая о твоем отцовском поцелуе. Мне есть чем гордиться. И пусть в моих словах сквозит грусть, пусть слезы полны могильных червей.

Я расскажу тебе, Господи, одну полуисторию. Хорошую полуисторию с правильным концом. Жила-была на свете семья. Про такую в книгах пишут и песни поют. Он — словно молоденький дуб. Сильный, по венам не кровь — огонь течет. Глаза подобны ночи в разводах причудливых теней от звездного неба, дыхание напоминает шум листьев березы, а тело, кажется, высечено из мрамора. Она — словно грациозная кошечка. Молоденькая, умненькая, красивая, как летний закат. Александр и Ольга.

Ольга и Александр.

И была у них дочь. Вероника. Карие глаза от отца, узкая полоска рта от мамы. Пела малышка словно ангел. И вот песни её привлекли бесёнка. Несколько вечностей он прятался под землей, потому что кожу обжигало солнце, а ветер мог сломать тоненькие кости. Но прослышал бесенок от братьев своих, что живет себе на свете девочка Вероника с таким чудесным голосом. И захотелось ему увидеть малышку.

Что делать?

Долго думал бесенок, но все-таки нашел выход из ситуации. По вечерам незаметно он вселялся в тело папы девочки, чтобы послушать её дивный голос.

А как чудесно она пела!

Понял бесенок, что не может жить без малышки и остался в теле её отца. Да ведь только и другие духи захотели послушать пение девочки!

Так и появился я, Господи.

Я — дитя, родившееся не от женщины, но от любви. Я — человек без тела. Я тот, кто появился на свет в круговороте мокрых запахов леса под уханье филинов. Я тот, кто никогда не пробовал теплого материнского молока. Я одиночка, не видевший настоящего солнца. Я — ребенок без детства, которому пришлось стать взрослым в первую секунду жизни.

Я.

Благослови, Господи, бесов! Ведь именно им я обязан своим существованием. И хочется верить, что когда-нибудь бесы освободят меня из плена чужого сознания. Ведь так несправедливо ни разу не увидеть бег молочных барашков по синеве неба, не услышать шум прибоя, не коснуться любимой девушки.

Я видел лишь искусственный мир, созданный бесами, чтобы контролировать сознание папы Вероники. Мне придумали колючее прошлое и режущее настоящее. Зачем? Не знаю.

Я стал Дохляком. И место, куда меня отправили продираться сквозь сопротивляющиеся ветки ненастоящей жизни, оказалось отравлено болью и отчаянием. В том месте коробки мертвых домов вылезают из бескрайних полей асфальта, а небо по цвету напоминает плоть мертвеца. Там чайки с металлическими кольцами на шеях кружат над гигантской пирамидой мусора в поисках съестного. Там зомби питаются расплавленной пластмассой, чтобы утолить голод. Там по ночам из провалов магазинов и нор выползают человекоподобные твари с мушиными хоботками.

Город.

Мое короткое детство прошло в этом месте. Но если бы у меня появилась возможность вернуться, то я бы согласился без промедления. Ведь несмотря на некоторые ужасы, Город идеален для такого, как я. Только я мог оценить исполинскую красоту звездного неба под крики мертвецов, с которых сдирали кожу. Только я, вытянув дрожащие руки, мог касаться пальцами искусственных солнечных лучей и наслаждаться их теплотой. Только я мог вглядываться в алмазные очи чаек и мысленно просить птиц о смерти.

Только я.

Господи, прости меня грешного. Подари тело, в котором бы мне не пришлось делить его с другими псевдодушами. Ведь ты можешь, я знаю. Зачем ты обрекаешь меня на страдания? Скажи! Скажи, в чем моя вина? Не я выбрал родителей. Почему я должен страдать? И если ты, Господь, не хочешь со мной разговаривать, не хочешь слышать мои елейные речи, то убей меня. Сотри мою душу.

Не мучай меня. Я готов служить тебе, убивать ради тебя.

Господи, помилуй!

Я существовал в Городе и тешил себя искусственными воспоминаниями о семье. Я сам не заметил, как кричащая пустота съежилась в глазах и отступила.

В один прекрасный день в моей голове появился голос несуществующей жены. Алена, милая Алена, ты не представляешь, как повлияла на меня, как изменила мою душу и гниющее тело. Долгое время молчавшее сердце забилось в клетке ребер. В давно мертвых нервных окончаниях вновь забегал электрический ток. Плоть моя ожила, и с каждый часом я все больше и больше превращался в человека. Мне уже не надо было глотать расплавленную пластмассу.

Твой голос, Алена, я буду всегда вспоминать в темные ночи. Кто бы тебя ни послал, для меня ты навечно будешь многоочитым ангелом. Я никогда не увижу сияния твоих глаз, никогда не почувствую дрожь тела во время экстаза, никогда не прикоснусь к твоему карманному гребешку для волос. Никогда. Звучит как приговор. Вряд ли я смирюсь с тем, что ты, моя маленькая нежность, была лишь недолгим сном.

Прости меня, Господи, грешного. Молю о пощаде. Если ты не хочешь принимать мои молитвы, то обрати свой всевидящий взор на Алену. Сделай хотя бы её человеком. Ведь она мать! Мать не существовавшего ребенка. Она не знает, что Машеньки никогда не было.

Почему ты так жесток? Откуда в тебе, Господи, столько злости? Смягчи свое сердце, подари хотя бы намек на шанс спастись, как подарила мне Алена. Она привела меня к Маше. Только представь, что почувствовал я, увидев в заброшенной станции метро комочек живой плоти.

Слезы застилают мне глаза, а грудь словно сжимают тиски. Больно вспоминать. Я помню в луже мое, исковерканное сквозняковой рябью, дрожащее, тусклое лицо. Помню, как нашел Машу, лежащую без сознания, возле эскалатора. Её лицо и одежда были измазаны грязью, на лбу красовался большой лиловый синяк. Мне и в голову тогда не пришло, как сильно Машенька напоминала другую девочку. Веронику. Если вдуматься, то малышки похожи друг на друга, как капли воды. Различие лишь в том, что Вероника существовала в действительности, тогда как Маша — лишь в моей черно-синем мире.