Страница 18 из 33
Всё произошло так, как и предполагал г-н де Тревиль. Находясь между жизнью и смертью, Бернажу не мог скрыть истину. И он рассказал всё так, как оно произошло на самом деле.
Только к этому и стремился де Тревиль. Он пожелал Бернажу скорейшего выздоровления, простился с де Ла Тремулем, вернулся к себе домой и немедленно же послал сказать четырём друзьям, что ожидает их к обеду.
У г-на де Тревиля собиралось самое лучшее общество — сплошь противники кардинала, кстати сказать. Понятно поэтому, что разговор в течение всего обеда вертелся вокруг двойного поражения, понесённого гвардейцами его высокопреосвященства. А так как д'Артаньян был героем обоих сражений, то именно на него посыпались все хвалы, которые Атос, Портос и Арамис рады были уступить ему не только как добрые товарищи, но и как люди, которых превозносили настолько часто, что они на этот раз могли отказаться от своей доли.
Около шести часов де Тревиль объявил, что пора отправляться в Лувр. Но так как час, назначенный для аудиенции, миновал, он уже не испрашивал разрешения пройти с малого подъезда, а вместе с четырьмя своими спутниками занял место в приёмной. Король ещё не возвращался с охоты.
Наши молодые друзья ждали уже около получаса, как вдруг все двери распахнулись и было возвещено о прибытии его величества. Д'Артаньян затрепетал. Следующие минуты, по всей видимости, должны были решить всю его дальнейшую судьбу. Затаив дыхание, он впился взором в дверь, в которую должен был войти король.
Людовик XIII показался на пороге. Он опередил своих спутников. Король был в совершенно запылённом охотничьем костюме и в ботфортах. В руках у него была плеть. С первого же взгляда д'Артаньян понял, что не миновать грозы.
Как ни ясно было, что король не в духе, придворные всё же выстроились вдоль его пути: в королевских приёмных предпочитают попасть под гневный взгляд, чем вовсе не удостоиться взгляда. Все три мушкетёра поэтому, не колеблясь, шагнули вперёд, в то время как д'Артаньян, наоборот, постарался укрыться за их спинами. Но, хотя король знал в лицо Атоса, Портоса и Арамиса, он прошёл мимо, даже не взглянув на них, не заговорив, словно никогда их не видел. Что же касается де Тревиля, то он, когда взгляд короля остановился на нём, с такой твёрдостью выдержал этот взгляд, что король поневоле отвёл глаза. Вслед за этим его величество, произнеся какие-то нечленораздельные звуки, проследовал в свои апартаменты.
— Дела плохи, — с улыбкой произнёс Атос. — И не сегодня ещё нас пожалуют в кавалеры ордена.
— Подождите здесь десять минут, — сказал г-н де Тревиль. — И, если я к этому времени не вернусь, отправляйтесь ко мне домой: дальнейшее ожидание будет бесполезно.
Четверо друзей прождали десять минут, четверть часа, двадцать минут. Видя, что де Тревиль не появляется, они удалились, очень встревоженные.
Г-н де Тревиль между тем смело вошёл в кабинет короля и застал его величество в самом дурном расположении духа. Король сидел в кресле, похлопывая рукояткой бича по ботфортам. Де Тревиль, не смущаясь, спокойно осведомился о состоянии его здоровья.
— Плохо, сударь, я чувствую себя плохо, — ответил король. — Мне скучно.
Это действительно была одна из самых тяжёлых болезней Людовика XIII. Случалось, он уводил кого-нибудь из своих приближённых к окну и говорил ему: «Скучно, сударь! Давайте поскучаем вместе».
— Как! — воскликнул де Тревиль. — Ваше величество скучаете? Разве ваше величество не наслаждались сегодня охотой?
— Удовольствие, нечего сказать! — пробурчал король. — Всё вырождается, клянусь душой! Не знаю уж, дичь ли не оставляет больше следов, собаки ли потеряли чутьё. Мы травим матёрого оленя, шесть часов преследуем его, и, когда мы почти загнали его и Сен-Симон уже подносит к губам рог, чтобы протрубить победу, вдруг свора срывается в сторону и бросается за каким-то одногодком. Вот увидите, мне придётся отказаться от травли, как я отказался от соколиной охоты. Ах, господин де Тревиль, я несчастный король! У меня оставался всего один кречет, и тот третьего дня околел.
— В самом деле, ваше величество, мне понятно ваше отчаяние: несчастье велико. Но, кажется, у вас осталось довольно много соколов, ястребов и других ловчих птиц?
— И никого, кто мог бы обучить их. Сокольничие вымирают. Я один ещё владею искусством соколиной охоты. После меня всё будет кончено. Будут охотиться с помощью капканов, западнёй и силков! Если бы только мне успеть подготовить учеников… Но нет, господин кардинал не даёт мне ни минуты покоя, твердит об Испании, твердит об Австрии, твердит об Англии!.. Да, кстати о кардинале: господин де Тревиль, я вами недоволен.
Де Тревиль только этого и ждал. Он давно знал короля и понял, что все его жалобы служат лишь предисловием, чем-то вроде возбуждающего средства, в котором он черпает решимость. Только теперь он заговорит о том, о чём готовился заговорить.
— В чём же я имел несчастье провиниться перед вашим величеством? — спросил де Тревиль, изображая на лице величайшее удивление.
— Так-то вы выполняете ваши обязанности, сударь? — продолжал король, избегая прямого ответа на слова де Тревиля. — Разве для того я назначил вас капитаном мушкетёров, чтобы ваши подчинённые убивали людей, чтобы они подняли на ноги целый квартал и чуть не сожгли весь Париж? И вы ни словом не заикаетесь об этом! Впрочем, — продолжал король, — я, верно, напрасно сетую на вас. Виновные, вероятно, уже за решёткой, и вы явились доложить мне, что над ними учинён суд.
— Нет, ваше величество, — спокойно ответил де Тревиль, — я как раз пришёл просить суда у вас.
— Над кем же? — воскликнул король.
— Над клеветниками, — сказал де Тревиль.
— Вот это новость! — воскликнул король. — Не станете ли вы отрицать, что ваши три проклятых мушкетёра, эти Атос, Портос и Арамис, вместе с этим беарнским молодцом как бешеные накинулись на несчастного Бернажу и отделали его так, что он сейчас, верно, уж близок к последнему издыханию? Не станете ли вы отрицать, что они вслед за этим осадили дом герцога де Ла Тремуля и собирались поджечь его — пусть в дни войны, это было бы не так уж плохо, ибо дом этот — настоящее гнездо гугенотов, но в мирное время это могло бы послужить крайне дурным примером для других. Так вот, скажите: не собираетесь ли вы всё это отрицать?
— И кто же рассказал вашему величеству эту сказку? — всё так же сдержанно произнёс де Тревиль.
— Кто рассказал, сударь? Кто же, как не тот, кто бодрствует, когда я сплю, кто трудится, когда я забавляюсь, кто правит всеми делами внутри страны и за её пределами — во Франции и в Европе?
— Его величество, по всей вероятности, подразумевает господа бога, — произнёс де Тревиль, — ибо в моих глазах только бог может стоять так высоко над вашим величеством.
— Нет, сударь, я имею в виду опору королевства, моего единственного слугу, единственного друга — господина кардинала.
— Господин кардинал — это ещё не его святейшество.
— Что вы хотите сказать, сударь?
— Что непогрешим лишь один папа и что эта непогрешимость не распространяется на кардиналов.
— Вы хотите сказать, что он обманывает, что он предаёт меня? Следовательно, вы обвиняете его? Ну, скажите прямо, признайтесь, что вы обвиняете его!
— Нет, ваше величество. Но я говорю, что сам он обманут. Я говорю, что ему сообщили ложные сведения. Я говорю, что он поспешил обвинить мушкетёров вашего величества, к которым он несправедлив, и что черпал он сведения из дурных источников.
— Обвинение исходит от господина де Ла Тремуля, от самого герцога.
— Я мог бы ответить, ваше величество, что герцог слишком близко принимает к сердцу это дело, чтобы можно было положиться на его беспристрастие. Но я далёк от этого, ваше величество. Я знаю герцога как благородного и честного человека и готов положиться на его слова, но только при одном условии…
— При каком условии?
— Я хотел бы, чтобы ваше величество призвали его к себе и допросили, но допросили бы сами, с глазу на глаз, без свидетелей, и чтобы я был принят вашим величеством сразу же после ухода герцога.