Равная солнцу

Ни единая складка на кушаках знати не шелохнулась от дыхания — они ждали, что он скажет, но Хайдар замялся.

— Прошу на секунду вашего снисхождения, — наконец промямлил он и скрылся за занавесом.

Мы расслышали тихое бормотание женщины.

— Похоже, там его матушка, — шепнул я Баламани.

— Если он на собрании не может без ее помощи, как он будет править? — проворчал Баламани.

Зал загудел, но снова прогремел голос Салим-хана, и все умолкли.

Хайдар выскочил из-за занавеса слишком быстро, едва не упав, будто его толкнули в спину. Рука сжимала великий золотой меч династии Сафави, прекрасно выкованное оружие, украшенное изумрудами и рубинами. Пояс на его талии сверкал красными и зелеными лучами, когда Хайдар поворачивался.

— Итак, я провозглашаю себя вашим новым шахом и требую вашей верности до самой вашей смерти! — закричал Хайдар. — Кто будет служить мне, будет вознагражден; кто будет противиться мне, ответит за это. — Он попытался воздеть меч над головой, но клинок был для него слишком тяжел, и рука остановилась на полпути.

Зал будто взорвался. Сидевшие вскочили — некоторые вопили от неожиданности, а другие кричали, поддерживая царевича.

— Уймите свой шум! — громыхнул Салим-хан, и постепенно зал стих.

Дядю Хайдара по матери, Хакабери-хана, просили признать племянника; он встал, чтоб помочь ему:

— По какому праву ты заявляешь это?

Хайдар передал тяжелый меч Салим-хану. Из-за пазухи он достал свиток и поднял его, чтоб все могли видеть.

— По воле моего отца, — сказал он.

Глухой, но мощный ропот недоверия пронесся по залу.

Развернув документ, Хайдар прочел его вслух. В бумаге он именовался единственным законным наследником шаха Тахмасба и всех призывали явить ему верность как избранному его отцом.

— Я знаю руку шаха лучше своей собственной, — возразил мирза Шокролло, хранитель казны, чья длинная седая борода тряслась, когда он говорил. — Дайте мне взглянуть на свиток.

— Вот он! — отвечал Хайдар, взмахивая бумагой, но не выпуская ее из рук, так что Шокролло пришлось подойти к возвышению.

Через несколько минут он изумленно сказал:

— Готов поклясться — это написано шахом.

Дядя Пери, Шамхал-черкес, поднялся, чтоб высказаться:

— Всем известно, что во дворце есть женщина, чей почерк похож на шахский. — Его указательный палец устремился вверх для значительности. — Как можно быть уверенными, что это не ее рука?

— Пусть вы сомневаетесь в почерке, но печать моего отца знают все, — отвечал Хайдар, указывая на завещание. — Уж ты, конечно, не станешь отрицать, что это она?

— Любую печать можно подделать, — не уступал Шамхал.

— А эта подлинная, клянусь, — уверял Хайдар.

— В таком случае пусть принесут печать шаха для сравнения, — настаивал Шамхал.

Мне случалось видеть, как шах использовал печать для самых важных писем; он носил ее на цепочке вокруг шеи. Мирза Салман Джабири, глава всех дворцовых служб, включая и резчиков печатей, был отправлен казначеем в погребальные покои сделать оттиск шахской печати на чистом листе.

Тем временем Салим-хан приказал подавать угощение. Целая армия слуг вбежала с подносами горячего кардамонового чая, а другие несли блюда орехов, фиников и цукатов. Среди всей этой суматохи главный евнух Султанам, гигант с шеей борца, выскользнул из зала.

— И что ты думаешь? — спросил я Баламани.

— Думаю, Хайдар лжет. Если бы шах решил выбрать его, почему не провозгласил о выборе при жизни?

— Но тогда Хайдару пришлось бы опасаться покушения.

Баламани фыркнул:

— А сейчас ему опасаться нечего? Он точно ягненок, которого вот-вот прирежут.

Пока мы пили чай, мирза Салман вернулся в комнату с влажным оттиском печати на чистом листе. Он передал бумагу Салим-хану, который развернул ее.

— Я уверен, что это та же печать, что и на завещании, — объявил он и передал ее по кругу, чтобы все могли взглянуть.

Знать рассматривала оттиск, а тем временем евнух Султанам вернулся, чуть запыхавшись, и прошептал что-то на ухо ее брату Амир-хану-мовселлу. Глаза его расширились, и, прежде чем евнух договорил, он встал.

— Одна из скорбящих жен посетила шаха ранним утром после его кончины, — сказал он. — Причитая над его телом, она случайно наткнулась на печать у горла и нащупала на ней остатки мягкого воска. Это предполагает, что печать недавно использовали или, возможно, сняли с шеи шаха, а потом вернули на место.

Зал опять взорвался криками. Салим-хан потребовал тишины и велел привести стражников мертвого шаха. Первый, чьи ширина плеч и немалый рост были почти одинаковы, поклялся, что за ночь печать не снимали, а за ним поклялись остальные. Но все понимали, что стражу можно было подкупить, и страсти в зале накалились, когда стало ясно, что ответа на вопрос о подлинности завещания нет.

Перебранка ширилась, и Баламани смотрел на это с отвращением:

— Этого я и боялся. Каждая кучка будет стоять за того, кто облагодетельствует их племя, а не за человека, который станет лучшим шахом.

— И кто бы это мог быть?

— Великий визирь Низам аль-Мульк писал, что после смерти все правители будут приведены перед лицо Бога со связанными руками. Только тех, кто был справедлив, развяжут и введут в рай. Остальные будут ввергнуты прямо в ад и вечно бичуемы по рукам.

— Как верно!

Я подумал, что Махмуд был бы куда лучшим правителем, чем Хайдар, пусть и он тоже не слишком опытен, чтоб править самому. Но оставил свое мнение при себе: как слуга Пери, я должен поддержать ее выбор.

Салим-хану потребовалось время, чтоб восстановить порядок; он гремел так яростно, что его могли слышать за толстыми стенами дворца. Багровый от гнева и усталости, он смотрел на придворных, не желавших униматься.

Когда все стихло, Хайдар снова заговорил.

— Обещаю всем, что мое правление воссияет справедливостью для каждого народа и каждого человека, — возгласил он.

В доказательство созванные им слуги выкатили тележки, полные сокровищ. Он запускал туда руки и раздавал подарки. Амир-хан-мовселлу получил тяжелый серебряный самовар, так тонко изукрашенный, что нельзя было и вообразить в нем такую обыденную вещь, как чай. Мирза Салман стал обладателем двух огромных бело-голубых фарфоровых ваз из самого Китая. Придворные помоложе получили парадные шелковые халаты, настолько драгоценные, что их можно будет носить лишь по самым торжественным случаям. Дары складывали возле каждого из знатных, пока зал не стал напоминать базар.

— Он грабит казну, еще не получив ее! — громким шепотом обличал Шамхал-черкес.

Но когда подарки были розданы, общее настроение смягчилось; все придворные задумались о своем грядущем благе.

— Благородные господа, спрашиваю вас опять: могу я ожидать вашей поддержки? — Хайдар выглядел куда увереннее, чем прежде.

Как печально, что даже богатых можно подкупить пустяками!

— Моей — можете, — сказал Хоссейн-бег, вождь остаджлу.

К нему присоединился хор голосов, чьи владельцы, однако, не спешили показаться. Все помнили о риске угодить не на ту сторону. Посланник, вбежавший в зал, шепнул что-то на ухо Салиму, и тот прервал речи остальных, чтоб возгласить:

— Добрые люди, командующий шахской стражей мне сообщает, что из-за нынешних событий караулы, расставленные за дворцовыми вратами, отказываются уходить, пока не будет решения о преемнике. Никому не будет разрешено покинуть дворец или войти в него.

Хайдар отступил назад на возвышение и огляделся, как онагр, завидевший цепь охотников. Левый глаз его замигал так отчаянно, что я отвернулся. Выслушав пронзительное бормотание из-за занавеса, он скомандовал:

— Открыть врата!

— У меня нет полномочий приказывать армии, что делать, — ответил Салим. — Это право шаха.

Он будто сам изумлялся тому, что говорил. Разве Хайдар только что не объявил себя нашим повелителем?

Баламани придвинулся ко мне:

— Сегодня четверг, значит в карауле у ворот Али-Капу стоят воины племени таккалу. У Хайдара в голове мозги или рис?