Страница 20 из 23
— 5 -
Во время перерыва к капитану Хаустову подошел старпом «Королевы Виктории» Киронн. Николай Гаврилович заговорил первым.
— Вы когда-нибудь берете лоцманов? — спросил у Киронна.
— Мы сами лоцманы. О, поверьте, Николай Гаврилович, — сказал Киронн, — рано-поздно у нас, моряков, исчезает последний детский романтизм и последнее честолюбие. И мы делаемся готовы работать в любой луже на пароме, чтобы только видеть чаще свою семью и иметь твердый заработок. И к вам придет такое время.
— К чему вы это?
— А вот слушаю ваши эффектные слова о даче аварийного хода… Краббе дал средний назад. Вы — три раза телеграф… Но мы-то с вами, мистер Хаустов, понимаем, что можно дать малый назад, можно аварийный, но результат один. Ведь слишком мало секунд было для того, чтобы двигатель среверсировал и развил полные задние обороты. Если бы вы не дали аварийный ход, его потом, после реверса, при наличии времени, дал бы и сам Краббе. Услышал бы и увидел, что машина начинает забирать назад, и опустил рукояти телеграфа назад до конца. Я прав?
— Может быть, вы и правы, но аварийный телеграф подстегивает механика, прибавляет ему…
— …торопливости, — закончил Киронн. — А торопливость, как у вас говорят, полезна при ловле блох. Когда судно идет в узкости, самый недисциплинированный механик отработает неожиданный задний ход со всей возможной для него скоростью и четкостью. Его подгонять только вредно и, если хотите, даже опасно.
— Сколько процентов правды в том, что говорит мистер Киронн, Николай Гаврилович? — спросил Маслов, когда они остались одни.
— Сто, — сказал Хаустов.
— Черт бы вас, моряков, побрал! — сказал Маслов и засмеялся. — Иногда кажется, что понимаешь в ситуации уже абсолютно все, и вдруг оказывается, что ни черта не понимаешь.
— Ваш главный козырь в том, что вы не боитесь в этом признаться, — сказал Хаустов.
— Но ведь и вы не стали спорить с Киселевым-Киронном!
Беседу капитана и Маслова прервал редактор «Сан-Франсиско хроникл» Фотеригэм. Шумную трепотню канадского редактора и капитану, и послу не раз доводилось читать. И хотя журналист был любезен, Хаустов предпочел уйти от разговора с ним в сторону.
— Не могу сказать, мистер Фотеригэм, что канадская пресса вызывает мое восхищение, — сказал Маслов журналисту, отлично зная, что его фамилия не Фотеригэм, а Галушкин; украинец, по-русски говорит отлично; через два часа после столкновения уже тиснул колонку о том, как большевики раздавили канадский паром, убили двух женщин и новорожденного ребенка, а теперь собирают вещи, чтобы отправляться в Сибирь…
— О! Только не путайте, пожалуйста, прессу моими репортажами! — воскликнул мистер Фотеригэм. — Одной из самых ужасных сторон репортерской работы является возможность угодить в ад еще при жизни, мистер Маслов! И, угодив в ад, еще давать оттуда репортаж. Я имею в виду бесконечные судебные процессы, когда дело выходит за рамки обычного. Да, да, мистер Маслов, однажды вы окидываете взглядом свой офис и вспоминаете, что не видели, например, Флаэрти уже полтора месяца. И мелькает мысль: не удрал ли он, в конце концов, с машинисткой? Нет, говорят вам, он облекает в удобопонятную и изящную форму стенограммы судебных заседаний. И каждый добрый человек вздохнет в знак глубокого сочувствия, когда услышит об этом.
— Вероятно, капитан Хаустов не будет вздыхать, — ответил Маслов. — Хотя его трудно назвать злым.
— Вы меня не так поняли, мистер Маслов! Я говорю вообще о судьбе репортера на затянувшемся судебном процессе. Где-то на восемьдесят третьей корреспонденции бедняга начинает все чаще задумываться: а действительно ли публика еще интересуется марафонским делом? И от страха перед заскучавшей публикой репортер начинает подпускать в репортажи всякую клубничку…
— В нашем случае вы с нее начинали, не правда ли?
— Мы печатали рискованные заявления официальных лиц, но воздерживались от собственных комментариев, мистер Маслов! А вообще этот процесс для нас явился феноменом! Вы видите, что у публики не замечается никакой усталости от процесса? Не правда ли? Мой коллега Барри Броудфут говорит, что за двадцать два года различных расследований убийств, судов и допросов он никогда еще не сталкивался с таким постоянным и глубоким интересом со стороны общества. Повсюду, куда бы он ни шел в городе, из него выжимают сведения: «Что вы узнали еще о расследовании?», «Кто прав?», «Кто выиграет дело?», «Кому, вы думаете, достанется?» Его останавливают на улицах и в ресторане, мистер Маслов! Ему звонят домой по ночам и спрашивают его мнение, да-да, по ночам! И незнакомцы! Конечно, везде есть циники и циничная пресса. Пусть простит меня Бог, но «Торонто глоуб» и «Мэйл» — это циничные газетки: они дают свои безграмотные комментарии, вместо того чтобы давать факты. Они сделали на этой трагедии хорошую игру, пусть простит их Всевышний! Даже какой-то репортер французского радио неожиданно появился на сцене в роли дающего какие-то показания…
— Скажите, пожалуйста, мистер Фотеригэм, как относятся юристы, специализирующиеся в морском праве, к такому широкому интересу публики и неспециалистов к сложному и специфическому с технической стороны делу?
— Они поражены!
— Чем вы сами объясняете такой интерес? Тем, что в дело вовлечены мы, русские?
— Конечно, мистер Маслов, вы-то убеждены именно в таком объяснении, но я не согласен! Да-да, не согласен! Знаете, здесь, в приморском городе, каждый читатель воображает себя моряком и экспертом в мореплавании. И не только воображает, черт возьми! Они и кое-что понимают! И знаете, что выходит по предварительному голосованию тех, кто пристает к Броудфуту?
— Конечно, не знаю, мистер Фотеригэм.
— По предварительному голосованию тех, кто по ночам звонит к коллеге Броудфуту, — здесь толстяк Фотеригэм перешел на шепот, — наш паром виновен больше!
— А что думает сам Броудфут? — этак невинно интересуется Маслов.
— Как хороший репортер, он держит свое мнение при себе. Вы от меня ничего не услышите, кроме того, что я неплохо знаю двух нервных кабинет-министров, которые были слишком голословны в своих суждениях о столкновении в проливе Актив Пасс, когда совали эти суждения в газетные передовицы. Сегодня мои друзья, несомненно, жалеют, что сделали это…
— 6 -
Времена морского братства прошли вместе с необходимостью длительных совместных физических усилий в борьбе со стихией. Особенное чувство единения возникало на палубах, мачтах и мостиках тогда, когда спасение завоевывалось в опасной, даже отчаянной работе при соприкосновении локтями в прямом смысле этого слова. Физический контакт человеческих организмов, маленькой кучки человеческих организмов, отъединенной от остального человечества водой, льдом, огнем или иной чертовщиной.
Сантьяго Хеновес, профессор университета в Мехико, участник плаваний на «Ра» вместе с Ю. Сенкевичем, изучал на собственной шкуре особые ощущения, возникающие у членов изолированной группы людей в Атлантике.
Вот его выводы:
1. Совместный (тяжкий) труд — более надежный способ узнать друг друга, нежели словесное общение.
2. Культурный уровень во взаимоотношениях людей значит много больше, чем лингвистические, национальные, политические, религиозные и другие различия.
3. Расовые, национальные и прочие биологические отличия в их экспедициях не имели никакого значения.
4. Не возникало никаких конфликтных ситуаций из-за разницы в возрасте (он колебался от 29 до 57 лет).
Когда люди глубоко узнают друг друга, когда суровые обстоятельства заставляют их сбросить привычную маску, которую они носят в обычной жизни, то такой непосредственный, тесный контакт между людьми ведет порой к конфликтам. Но зато между этими людьми устанавливаются особые, нерасторжимые связи, вроде тех, что существовали между членами человеческих сообществ в далекие времена напряженной борьбы за жизнь. Подобного вида связи, распадающиеся и исчезающие в наше время, стоят того, чтобы ради них пойти на почти невыносимые испытания.