Русский садизм

Так маленькая боль вытекает из большой, и уже не важно, где болит, важно то, что невозможно смотреть на этот мир, на эту бедную, истерзанную страну без мучительного чувства сострадания…

Господи, Боже мой, мне так часто хотелось мстить, хотелось ненавидеть, хотелось объяснить своим близким то, что невозможно объяснить, хотелось повиниться перед Тобой за свои поступки, я вспыхивал, гневался, спорил, злобствовал, выходил из себя, повышал голос, желал ближнему зла, обижался, злорадствовал, проклинал… Впрочем, Ты знаешь всё и без этих стенаний, это Твое участие спасало меня в темных закоулках совести… Как хорошо, что Ты есть, ведь человеку каждое мгновение своей жизни необходимо помнить о Твоем присутствии во Вселенной, о Твоем месте в бесконечной бездне, куда после долгих странствий можно, наконец, придти и, опустившись перед Тобой на колени, уткнуться непутевым лбом в Твой теплый живот, с каким-то вкусным запахом, и ощутить на своей голове Твои добрые, мягкие ладони…

ЭПИЛОГ

Спасибо, Тебе, Господи, за то, что дал мне никому не нужные возможности: я вижу парящий в синеве лист и, застывшую на тонком стебельке стрекозу, слышу ход воды в глубине земли, легкий треск лопнувшего семени, шелест опадающих в саду яблоневых лепестков… И соки дерева чувствую ладонью, и невесомое касание паучьих лапок, и едва ощутимый шлепок упавшей с неба капли. Там арбуз, согревающий пальцы своим разнеженным на солнце боком, а там колючие пыльные колосья и изящно изогнутые конусы зеленых груш, там смородиновый запах, долго остающийся на пальцах от прикосновения к шершавому листу, а там отражающие предвечернее солнце доски дачного сарая, к которым так приятно прижаться холодной щекой. Спасибо, Тебе, Господи, и за то, что дал возможность и умение все это описать, за то, что научил владеть великим русским языком, тончайшим инструментом духа, способным на удивительные извороты, немыслимые в иноземных языках. О, этот язык! Он так могуч, что может двигать целые народы. Его возможности не измерить, они сближают континенты, люди, говорящие на русском, становятся добрее, их душа теплеет, потому как русский язык располагает к любованью миром, он может описать его подробно, зримо, ласково. В нем столько ласкательных суффиксов, такое изобилие синонимов… А идиомы! Какая образность, какой тонкий, порой изощренный юмор! А оттенки смысла! А эмоциональные нюансы! Русский язык переливчатый, напевный, его мелодии разнообразны; то тихой речкой текут они от человека к человеку, то гремят грозным паводком, обличая ложь и лицемерие, то ластятся, словно кошечка, когда хотят дойти до сердца. Какой он разный, русский язык! В нем столько напластований, словно это и не язык вовсе, а геологический разрез: идут в нем параллельными слоями диалекты, говоры, жаргоны, вот пласт канцеляризмов, житийный пласт, эпистолярный, газетный, вот блатная феня, вот летописный пласт, и сколько летописей — столько стилей, вот — учительское красноречие, вот «Слово о полку…», церковно-славянские евангельские тексты, «Великие Минеи Четьи», вот огненное слово протопопа Аввакума, русское барокко, вот Пушкин… И дальше бесконечно… И эти параллельные слои… пересекаются! Сколько красоты, сколько неизведанного чувства, сколько певучей музыки в обычном русском слове! Благодарю Тебя, Господь, за то, что поселил меня в России, в этой изумительной и изумляющей, ни на что не похожей стране, за то, что и погрузил в стихию языка, который пламенеет на пьедестале между иными языками, в стихию бурлящую, клокочущую, ежеминутно рождающую такие перлы, какие и не снились завоевателям миров!

Но я пишу не от радости и не от счастья, а потому что Ты, Господь, сподобил меня видеть тайное. Это тяжело, это заставляет думать, а думать у нас, увы, не всякий любит. Хотел бы и я предаться праздности; вот заработал много денег и брошу размышлять о судьбах Родины, а своя судьба мне и вовсе безразлична. Что бы ни совершил я в жизни, какие бы подлости ни сотворил, сколько бы ни налгал — ничто меня не трогает, ничто не волнует. Вот мечта моего соотечественника, впрочем, и моя тоже. Но нет, нет… Господь дал путь, на котором надобно осмыслить прошлое, на котором необходимо тысячу раз споткнуться и упасть, и разбить себе колени в кровь и, нетвердо стоя на своих окровавленных коленях, молить небо о пощаде и без конца задавать и задавать вопросы, на которые Ты, Господи, не хочешь отвечать. Благодарю Тебя за верную защиту и за приятие молитв, а на проклятые вопросы придется отвечать уж самому. И самый главный среди них стучится в душу уже много лет, и связан он с мучительною памятью русского народа. Читая летописи или их переложения, я всякий раз содрогался от чудовищного садизма наших предков.

Вот Олег, тот самый вещий Олег, что, решив покончить с непонятной географией, сколотил Киевскую Русь. Уж как он ее колотил, только Тебе, Господи, известно. Догадаться, впрочем, не составляет труда. Что нужно, чтобы покорить какие-то там славянские народы? Ну, убить десятка два-три соплеменников, поджечь жилища, изнасилить девок… пограбить, — это уж как «здравствуйте». Подтверди, Господь, что так оно и было. И Аскольда с Диром Олег приговорил.

Не лучше и Игорь, Рюриков сынок, убивал и грабил, пока его древляне не порешили. Дикий мир, что еще сказать:

А Ольга, первая русская святая! Возле тебя, Боже, чье имя Милосердие, вот уже тысячелетие обретается садистка и убийца. Ведь Тебе известно, как она живьем похоронила посольство князя Мала, как сожгла сватов-древлян, а третьим разом аккурат рядом с могилой мужа коварно повырезала среди пира гостей на своей якобы помолвке. А история с птичками? Это же удумать нужно — так хитро подпалить древний Коростень! Кстати, кто не сгорел в той осажденной крепости, тех по приказу Ольги порубали да порезали.

А Красно Солнышко! Святой Равноапостольный! За что же Господи, он канонизирован? За братоубийство? Ведь кровь Ярополка вопиет! За распутство, за блуд? Боже, подтверди, что наш святой изнасиловал Рогнеду, а потом на ее глазах вырезал ее семью! Я знаю, знаю, Боже, что он канонизирован за крещение Руси. За то, что, бия язычников-славян, его дружинники цепями тащили нехристей в Днепр, в Волхов и в другие, менее известные реки. За то, что насильно заставляли идолопоклонников отречься от своих богов, за то, что учили предавать, идти на компромиссы с совестью, закладывать родных. А кто не подличал, не отрекался, кто бежал от грубой силы в лес и пытался переждать княжескую милость, тех просто убивали, резали, жгли. Речено же: «Огнем и мечом!». Точно как в двадцатом веке: мы ведь для вас стараемся, слышите, народ, для вашего блага, ведь христианство — благо: эта милосердная, человеколюбивая религия учит смирению и послушанию, уважению и почитанию, отрицает то, чего не позволительно в цивилизованном обществе, обещает неисчислимые блага и чудеса, изобилие и процветание, что ж вы противитесь, это все вам, возьмите — не пожалеете! Ну, а не хотите — пеняйте на себя! Несогласных будем просто убивать. В общем, «железной рукой загоним…» и так далее. Вот тебе, Господи, Твой Равноапостольный Святой!

Был у нас и еще один братоубийца — Святополк, сын Солнышка. Яблоко от яблони… только он в деле братоубийства папашу трижды превзошел. Сначала иконных мучеников Бориса и Глеба коварно лишил жизни, позже — Святослава, менее известного. А о простых, подлого звания людишках, пострадавших от щедрой длани Святополка, Тебе, Господи, и без меня известно.

А то вспомним Ярослава Мудрого. Покуда был он не Мудрым, а Хромым, — задолго до того, как занялся писанием законов, — сам творил чудовищные беззакония. Не дай мне соврать, Господи, подтверди, как порешил законник наш, даритель «Русской правды», в Новгороде целую толпу народа, человек под тысячу! Да и потом не однажды вволю русской кровушки попил! Правда, перед смертью как будто осознал свои грехи и будто бы даже покаялся. Что истинно и достоверно, так это его завещание сынам: живите, дескать, в мире и любви, и Бог воздаст. А Ты, Господи, не воздал, потому что не выполнили они завещание отца; слова словами, а живой-то пример перед глазами, вот они и грызли дружка дружку почем зря. Ой, крови извели, вспоминать не хочется! Сколько было их, родственников кровных, которые самозабвенно резали друг друга, а пуще того — мучали, как будто бы мучением можно достичь справедливости или идеала. Как Ты, Господи, для примера, мог спокойно взирать на пытки Василия Ростиславича? Взирал и не вмешался. А бедного Василия, как сказано в летописи — Василька, презрев крестоцелование, сунули в ковер и придавили досками, сломав при этом ребра, а мясник, исполнитель княжьей воли, исполосовал ему ножом лицо. Сколько в этой сцене безмозглой страсти и тупой жестокости, как вопиет она об отсутствии человеческого в человеке! Кажется, что и был в те времена на Руси один лишь нормальный управитель — Владимир Мономах, бежавший кровопролит. Зато после него чуть не целый век русские резали друг друга. И еще бы резали, да на татаро-монголов отвлеклись, не то не дожила бы Русь до Октября семнадцатого…