Заложник (ЛП)

После очередной успешной попытки съесть хлеб я надеваю чистую одежду и иду на улицу. Я подходу к больнице, где нет никого, кроме Эммы. Она находится в задней части комнаты и проверяет высокие стеллажи, которые вмещали сотни пергаментов.

- Доброе утро, - ободряюще кричит она, сияя.

Видимо пиво не подействовало на нее как на меня, разрушая действительность.

- Доброе утро.

Я опускаюсь на стул и потираю виски. Она протягивает мне отврати-тельно пахнущий пучок трав, который выглядит так, как будто состоит только из сорняков.

- Это поможет от головной боли. Моя прошла.

Значит, она все-таки чувствовала себя плохо утром. На вкус трава еще хуже, чем выглядит, но я заставляю себя ее проглотить, и через пару минут головная боль, в самом деле, проходит. По-видимому, я выгляжу гораздо лучше, потому что Эмма плюхается на стул, который стоит напротив меня, и бросает мне один свиток.

- Это ее бумаги, - объясняет она.

Мне кажется свиток очень маленьким, и я подавленно смотрю на Эм-му.

- Больше ничего нет, - добавляет она.

Я разворачиваю пергамент, ставлю глиняный стакан на край, чтобы он не свернулся. Эмма и я склоняемся над ним и начинаем читать. Все записи - это длинный список: даты с сопутствующими заметками, которые вносили Картер и разные ее помощники за прошедшие годы. На самом верху стоит имя моей матери, Сары Бурке:

«11 год, 3 января: родилась здоровой. Мать Сильвия Кейн.

14 год, 10 февраля: проведен осмотр из-за сильного кашля.

14 год, 13 февраля: снова из-за кашля проведен осмотр, пациент идет на поправку.

21 год, 14 августа: вследствие падения сломано запястье, наложен гипс.

29 год, 23 июня: родила здорового мальчика (Брейн Везерсби)

30 год, 23 июня: родила больного мальчика (Грей Везерсби), требуется до-полнительный уход.

44 год, 8 ноября: проведен осмотр, высокая температура и кашель.

44 год, 1 декабря: поставлен диагноз воспаления легких.

44 год, 21 декабря: состояние ухудшается, уход на дому.

55 год, 27 декабря: пациент умер».

На этом записи заканчиваются. Ни одна запись не углубляется, нет ни-каких заметок по краям. Я убираю вес с документа, и он сворачивается об-ратно.

- Я же сказала: не думаю, что ты что-то найдешь, - говорит Эмма уныло. - Мы не ведем особенно детальных заметок, только то, что очень важно, что отразится на генеалогическом древе пациента.

- О, отличная идея. Можно, я сверю эти данные с моими? И с данными Блейна?

- Я не понимаю, что это тебе даст.

- Пожалуйста. Это не может быть все.

Эмма вздыхает, но снова подходит к полке и вытаскивает два перга-мента. В пергаменте Блейна стоит только две заметки: о его рождении, как в документах нашей матери, и о его Похищении. В моем же после даты рождения, ровно на год позже, чем у Блейна, еще дюжина заметок. Первые тринадцать документируют посещения на дому, когда я был больной, слабый маленький ребенок. Я читаю следующие заметки, которые описывают мои прошлые посещения больницы из-за ранений на охоте и несчастных случаев, и думаю, насколько Блейн был здоровее меня. Тут Эмма прерывает мои размышления.

- Грей? - я поднимаю взгляд и вижу, что она сидит за столом Картер.- Ты должен это увидеть.

- Что это?

- Ты что-то сказал о том, чтобы сравнить заметки, и я подумала, что должна проверить пару заметок моей матери.

- Она ведет личные заметки?

- Ее тетрадь для личных посещений, - она поднимает обтянутую кожей книгу, на которой стоит 29 год. - Она берет их с собой, вносит всю важную информацию, а затем вносит в пергамент. Так ничего не забывается и не теряется, если в день у нее много визитов до того, как она вернется в больницу.

- Супер, давай посмотрим, - говорю я.

Эмма медлит и сжимает губы, как будто хочет что-то сказать, но молчит. Она переворачивает страницу и передает, наконец, мне книгу в протянутые руки.

- Прочитай это.

Я осторожно беру тетрадь, и когда мой взгляд падает на слова, я внезапно понимаю, почему Эмма так потрясена. Не сразу могу понять слова, которые стоят передо мной: «29 год, 23 июня: на свет появились близнецы (Блейн и Грей Везерсби), оба здоровы».

Я застываю. Трясу головой. Этого не может быть. Какое-то сумасшествие. Я читаю заметку еще раз и встаю на колени, держа книгу в руках. Не могу понять, злюсь я или удивлен. Скорее чувствую себя опустошенным. Потрясенным.

Вероятно, это объясняет очень многое. Почему мы выглядели настолько похожими. Почему у меня было чувство, что часть меня потеряна, когда его забрали. Почему мы могли читать мысли друг друга, прежде чем слова слетали с губ. Это объясняет многое, и я могу это понять. С точностью до мельчайшей детали.

- Если это правда, ты просто не мог бы находиться здесь, - говорит Эмма. - Если вы с Блейном были близнецами, тогда тебе уже восемнадцать, а значит, несколько недель назад ты должен был быть похищен. Вместе с ним.

- Я знаю, - это часть, которая не имеет смысла, элемент, который я не могу исследовать.

- Возможно, эта запись ошибочна, - предполагает она.

- Почему она должна быть ошибочной? Записала бы твоя мама что-то, что в действительности не происходило?

- Нет, - соглашается она. - Но почему она что-то записывает в свою тетрадь, но по возвращении в больницу вносит в документы Сары что-то совершенно другое?

- Не имею понятия.

- Ты думаешь, это то, что твоя мама хотела рассказать в письме к Блейну? Что вы близнецы?

Я думаю о последних словах письма, которое уже знаю наизусть после того как читал его снова и снова. «И потому говорю тебе следующее, сынок: ты и твой брат не то, во что я учила вас верить. Грей - это…»

Грей - это твой брат-близнец. Должно быть, это так. Идеально подходит. Это и есть ответ, который я искал, тайна, которую прятали от меня. Я понимаю это как факт. Одна мысль охватывает меня и проникает в мозг через каждую клеточку моего тела. Я его близнец и по-прежнему здесь - единственный юноша, который после наступления восемнадцатого дня рождения избежал Похищения. Но почему? Потому что мой возраст хранился в тайне?

- Мы должны спросить твою мать, - наконец, говорю я. - Она же вписала эту запись в тетрадь, и я хочу знать, почему она изменила запись в документах.

В панике Эмма трясет головой.

- Нет, мы не можем. Тогда она узнает, что мы копались в ее личных записях.

- Эмма, это имеет огромное значение. Возможно, мне уже восемнадцать, и каждый заслуживает знать, что меня не забрали, - я чувствую, как мое сердце стучит все быстрее.

- Но это же ключевой возраст, Грей, - говорит Эмма опечаленно. - Если бы тебе вправду было восемнадцать, тебя бы похитили. Запись ошибочна.

- Если мы спросим твою мать, мы будем знать точно.

- Что вы хотите у меня спросить? - Картер стоит в дверях больницы и дер-жит в руках свою большую сумку.

- Ничего, - бросает Эмма быстро. - Грей и я только что пришли, чтобы уйти с солнца.

Затем она хватает меня за руку и тянет к выходу. Когда Картер поворачивается к ней спиной, Эмма оставляет тетрадь на столе.

Глава 9

Большую часть двух следующих дней я провожу в лесу наедине со своими мыслями. Я забираюсь на северный склон, чтобы просто посмотреть на Стену. Я думаю, ответы на мои вопросы находятся по ту сторону. Они разрываются внутри меня и призывают перебраться через Стену. Они говорят мне, что все, что я хочу знать, лежит сейчас по ту ее сторону. То, что там может быть больше, чем кто-то из нас знает, начинает сводить меня с ума. Что, если Похищение - это не то, что мы о нем думаем, неизменное и неизбежное, как смерть от старости? Не я ли живое доказательство, что на самом деле происходит что-то большее?

Если я не брожу по лесу, то сижу с пергаментом. Снова и снова я читаю письмо моей матери. Я ищу в библиотеке и изучаю каждый исторический манускрипт. Я вновь прокручиваю разговор с Эммой в лесу и постоянно думаю о Блейне, как он при прощании подмигнул мне. Хотел он что-то этим сказать?