Страница 12 из 15
– Гудзь, Смага! Выдвигаемся в поселок, немедленно.
Услышав свою фамилию, я вздрогнул. Такое внимание со стороны офицера совершенно не радовало, однако солдату должно не раздумывать, а подчиняться приказу, и я послушно поплелся следом. Быстро шагая через лагерь, Фишбейн на ходу раздавал приказы бойцам:
– Петренко! Связь держим, как я учил. По пустякам не тревожить, вызывать только в крайних случаях. Загорский! Новички на вас. Дайте отдохнуть, объясните задачи и пристройте к делу. Григорьев! Усилить караулы возле объектов, – Барух Иосифович мотнул головой, в сторону мешков со шкурами, которые, при ближайшем рассмотрении, оказались неподвижно сидящими людьми.
Человек десять, в мохнатых, бесформенных одеждах, увешанных сотнями разнообразных побрякушек и оберегов, украшенных лисьими и собольими хвостами. Мужчин – а среди сидящих определенно не было ни единой женщины, – кроме пола объединял лишь возраст. Все они были глубокими стариками. Разных национальностей, разных типажей. Разные узоры украшали их одежды. Но при этом присутствовала в них некая внутренняя схожесть, неясная, напитанная скрытой силой тревожность. Рассмотреть диковинных старцев подробнее мне не удалось. Так и получилось, что, отмаршировав десять километров от Диксона до странного стойбища, я мчался обратно, едва поспевая за командиром, оказавшимся весьма легким на ногу. Бегал Барух Иосифович, словно спортсмен-легкоатлет. Кожаный ранец, плотно прилегающий к прямой, как палка, спине, постоянно маячил шагах в двадцати впереди. Я изо всех сил старался догнать неутомимого майора, но лишь сильнее сбивал дыхание. Рядом, пыхтя, как помирающий без воды кит, тяжело топал сапожищами Гудзь. Покрасневшее от бега лицо сержанта в остальном оставалось невозмутимым. Он знал Фишбейна дольше моего и наверняка уже привык к подобным выходкам.
Долго выдерживать подобный темп не смог ни я, ни сержант. Спустя пару километров мы, не сговариваясь, перешли на шаг. Сразу, точно спиной почувствовав, что мы отстаем, сбавил скорость энкавэдэшник. Он бросил через плечо неодобрительный взгляд, однако понукать не стал. Но и дожидаться не стал тоже, пошел впереди, словно полководец маленькой армии. Я тут же засыпал сержанта вопросами, благо тот оказался настроен добродушно.
– Товарищ сержант, а зачем стариков там держат? – Я мотнул головой в сторону оставленного стойбища. – Нешто нас сюда из-за них пригнали?
– Этих-то? – Гудзь задумчиво почесал кончик сизого носа. – Так колдуны же, вот и стерегут. За ними чуть недоглядел – потом в два ковша не расхлебаешь.
Чего угодно ожидал я, только не такой глупости. Стало немного обидно, что сержант разговаривает со мной, как с ребенком.
– Шутите, товарищ сержант?
– И рад бы, братец. Рад бы… – Тяжелый вздох у сержанта получился очень даже натуральным. – Да только какие уж тут шутки. В июле их сюда пригнали, аккурат двадцать пятого дня. Как раз в субботник угодили. Этих десять человек, да пятнадцать бойцов охраны, да майор наш. А при ем, значит, бумага с самого верху, чтобы всяческую поддержку оказывали и прихоти выполняли. С тех пор и носимся с этой шайкой, как дурни с писаной торбой.
– И что ж, много народу с тех пор заколдовали? – Я решил поддержать шутку сержанта.
Тот, однако, юмора не оценил, угрюмо зыркнув на меня из-под седых бровей.
– Зря не веришь, паря. Оно, конечно, понятно – я сам попервой не очень-то верил. Бойцы, те, что с Фишбейном приехали, говорили, что колдунов этих со всего Союзу собирали – якутов, бурятов, карелов. Даже здесь, на месте уже, пару ненцев прихватили и одного долганина. Баяли, мол, даже самурая какого-то везли, да тот, паскуда косоглазая, себе шею скрутил по дороге. И, скажу я тебе… как тя звать-то?
– Макар, – отрекомендовался я. – Макар Смага.
– Так вот, скажу я тебе, Макар, большое благо, что Фишбейн их из поселка увел. Трех дней не прошло, как там, в излучине кочевье стало, туда они всем скопом и перебрались. А до тех пор в Диксоне такая чертовщина творилась, что не только в колдунов, в Господа бога уверуешь!
– Я атеист, – на всякий случай сказал я.
– Атеист, не атеист, а поваландаешься с этим жидом с мое, тоже во всякую чертовщину верить начнешь, – сержант смачно сплюнул, обозначив свое отношение к майору. – И еще тебе скажу, не к добру он на тебя глаз положил.
– Это почему не к добру?
– Да потому что он сам колдун, еще пострашнее тех, кого сторожит!
Не зная, как реагировать на упорство попутчика, я промолчал. Шутка, и в самом начале не казавшаяся смешной, начинала приедаться.
– Не веришь, значит? – сдвинув брови, Гудзь пытливо оглядел мое лицо. – Хорошо… А слышал, что он себе под нос бормотал, когда я ему про крейсер выдал?
– Что-то про помполита и пожар?
– Ага, оно самое. Так вот это, брат Макар, последняя радиограмма, которую мы приняли с тонущего «Александра Сибирякова». Слово в слово.
Что сказать на это, я решительно не представлял, ведь совершенно точно – майор узнал о потопленном ледоколе одновременно с нами. Видимо, недоумение на моем лице отразилось так явно, что Гудзь, выплюнув изжеванный ус, невесело хохотнул.
– Так-то, паря! Необычный он человек, Фишбейн наш. А временами так вовсе задумаешься – а человек ли? Знаешь, что он про тебя сказал? Разум, говорит, простой и чистый, прекрасно, мол, подойдет.
– Для чего подойдет? – Я глупо моргнул.
– Поди знай? Если так интересно, сам у него и спроси. А теперь давай-ка в галоп, а то наш лупоглазый уже зыркать начал.
И, оставив меня в глубочайшем смятении, сержант перешел на тяжелую трусцу.
– «Адмирал Шеер», по классификации – тяжелый крейсер. По факту – «карманный линкор». Две орудийные башни, на три ствола каждая. Три крупнокалиберных зенитных орудия. Два гидросамолета…
В кожаном ранце нашелся странной конструкции бинокль с незнакомыми мне пиктограммами, нанесенными прямо на линзы. Его товарищ Фишбейн сунул в мою руку. Сам же он следил за кораблем, слегка щурясь за стеклами своих удивительных очков. Прильнув к окулярам, я сперва отпрянул в испуге, настолько близкими и реальными показались фигуры немецких матросов. Но вскоре, с осторожностью повторив опыт, я восхищенно наблюдал, как снуют по далекому кораблю люди, точно находился на расстоянии вытянутой руки от них.
– Экипаж – чуть больше тысячи офицеров и матросов…
Характеристики линкора товарищ Фишбейн зачитывал, словно перед ним находилась подробная инструкция. И откуда только брались эти знания? Вообще, если верить Гудзю, так же безэмоционально майор мог выдать всю подноготную любого бойца нашего отделения, да и вообще любого служивого человека, с кем ему приходилось сталкиваться. И это чертовски пугало. Безобидный с виду, товарищ Фишбейн уже нагонял на меня неконтролируемую жуть. Первые робкие ростки беспокойства, взошедшие после разговора с сержантом, существенно подросли уже в Диксоне. Прибыв на место, мы, против ожидания, отправились не к главе поселковой администрации, а прямо к береговой батарее. Там майор достал из ранца старинную стеклянную чернильницу и принялся чертить на пушках странные символы, бормоча под нос неразборчивые слова. Он, как собака, обнюхивал орудия, ощупывал каждый миллиметр, чуть ли не пробовал их на зуб, заглянул даже в 158-миллиметровые жерла обеих пушек и что-то прошептал в бездонную смертоносную черноту. Оседлав стволы верхом и удерживая равновесие одними ногами, Фишбейн обмакивал кисточку в чернила и старательно вырисовывал чарующе-сложную узорчатую вязь.
Я всегда робел в его присутствии, но считал, что это обычная робость подчиненного перед высоким начальством. Когда же майор пояснил, что в чернильнице не краска, а кровь, и что значки, которые он чертит на пушках, нужны для улучшения технических характеристик орудий, я решил, что это, скорее, естественные опасения нормального, здорового человека, находящегося рядом с сумасшедшим. И только когда я увидел, как береговая батарея один за одним кладет снаряды прямехонько во франтовато гарцующий на волнах немецкий линкор, сама же при этом оставаясь неуязвимой, я начал испытывать к странному энкавэдэшнику уважение, круто замешанное на мистическом ужасе.