Страница 57 из 73
— Все, — тупо соглашается Антон. — Из-за собаки…
— Братва! — Числов поднимается на ноги. — Можем сопротивляться — всех побьют, можем спуститься, как они велят, кое-кому, возможно, подфартит — не мне, конечно, — все обойдется для иных-некоторых. Что будем делать?
Лалаян первый кричит:
— Сдаваться!
И все угрюмо повторяют, отводя глаза:
— Что делать — надо спускаться. Сдаемся.
Числов наклоняется над обрывом:
— Начальничек, ключик-чайничек! Можно ли на вас довериться, что не побьете, не убьете? Мы сейчас не суда опасаемся — вашего гнева боимся!
Майор Гукасян снизу отвечает:
— Ничего вам от нас не будет, Числов. Выходите с оружием по одному, руки над головой.
— Генка-корешок, — шепчет Антон, — мне как быть? Скажи слово — с тобой пойду хоть до самой вышки!
— Нет, Антон, ты не с нами сюда пришел и не с нами уйдешь. Ступай в укрытие, где нас ожидал, и схоронись, чтоб тебя не заметили. Полюбуешься, что от нас оставят!
Пять минут истекло.
— Братва! — Геннадий Числов берет автомат. — Я вас сюда завел — я первый и на расправу выхожу. Ежели меня не тронут — идите и вы следом. А случится что со мной — отбивайтесь, чтобы не даром пропала ваша молодая жизнь.
Он поднимает автомат и кричит пронзительно, так, что его слышно и вверху и внизу:
— Погиб Генка Числов за то, что волю любил!
С автоматом, который он держит над головой обеими вытянутыми руками, он идет по тропинке.
На него смотрят и сверху и снизу.
Вот он входит в круг людей, которые ловили его, настигли, и бросает автомат на снег. А сам остается стоять с поднятыми руками. Он знает, как надо себя вести.
И в эту первую минуту, когда никто толком не понимает, что нужно сказать и что сделать, из круга выходит конвоир Павлов.
— А у тебя, гада, дети есть? — спрашивает он сквозь зубы и наотмашь бьет Числова по лицу.
— Правильно! — лихо, весело кричит Генка Дьякон. — Бей меня, конвой, за то, что я тебя жить оставил, когда у меня в руках твое оружие было. Теперь ты меня бей.
— Отставить, Павлов! — грозно командует майор Гукасян. Только люди, которые его близко знают, могут понять, как он разозлен. — И уйди, Павлов, с глаз моих. Не хочу я тебя видеть!.. Как я сказал тебе, Геннадий Числов, — говорит он спустя минуту, — так все и будет. По суду примешь, что дадут, а без суда — ничего. Можешь опустить руки.
— Эх, начальничек! — Дьякон горестно трясет бородой, обрамляющей его враз похудевшее лицо. — Я в одном художественном театре запомнил умную песенку: «Пусть неудачник плачет!» Теперь пришел мой черед быть неудачником и плакать, дорогой начальничек, ключик-чайничек.
— И что ты все вихляешься, Числов, что уж ты так ломаешься? И как же тебе хочется героем выглядеть! А не вышло у тебя, нет. Не герой ты. Жалкий ты и глупый, вот это да! — Майор Гукасян качает головой. — Дурень ты, Геннадий. Какого ты в себе человека загубил!
Он дает знак — и с горы спускается с автоматом Васька Короткий. Он неразговорчив, как всегда. Да и о чем тут говорить? Бросает автомат, отходит на указанное место.
Идет пружинящей походкой, чуть приседая, чуть наклоняясь вперед, седой волк, по кличке «Минька». Он и хотел бы перекинуться веселым словцом с начальником, но майор Гукасян отворачивается. У Миньки берут пистолет. Он сейчас послушный и кроткий, Минька.
Сошли с поднятыми руками все двенадцать.
— А где же ваш тринадцатый? Где Федор Пузанков?
«Вот чего я не предусмотрел! — думает Числов. — Они подымутся на площадку искать Федю и найдут Антона. Пропал Антон!»
— Федор отстал от нас по дороге. Не захотел с нами…
— Он сильно отстал от вас. Вы пока еще здесь, а он уже на том свете. Кто его убил, хотелось бы узнать?
Вот она, первая страшная минута для Миньки!
— Федю убрали по закону. Вы в это дело не мешайтесь, гражданин начальник!
— По какому закону, Числов?
— По нашему, воровскому, начальник.
— Такого закона советские люди не признают, Геннадий Числов. Такой закон хуже любого беззакония.
С этими словами майор Гукасян отворачивается от Числова. Больше разговаривать он не хочет.
— Ведите их!
Конвоиры сзади, конвоиры спереди, конвоиры по бокам. Бандиты идут привычно — чуть наклонившись вперед, а руки за спиной, словно связаны веревкой…
Путешествие кончилось!
— Товарищ майор! — У Андрея круто ходят скулы. — Моя собака ранена.
Дикарь лежит на снегу, закинув голову, глаза закрыты. Дышит тяжело. Время от времени высовывает длинный, тонкий язык — подбирает снег. Хочет пить. Значит, жар у него.
На майора Гукасяна это не производит особого впечатления.
— Жаль, товарищ проводник! Но собака свое дело сделала. И хорошо сделала. Я так и в Управление милиции сообщу. А ты скажи спасибо, что никто из людей не пострадал.
Подходит участковый уполномоченный.
— Ай, жалко, погибла служебная собака. В Караджуре акт составим, чтобы в питомнике вы могли отчитаться…
Андрей знает, что его не поймут. И все-таки говорит:
— Я понесу его до машины. В Ереване вылечат.
— Зря! Только животному лишние мучения.
— Понесу на руках!
— Как хочешь.
Андрей поднимает пса на руки. Дикарь тяжко вздыхает и роняет узкую морду на плечо хозяина. Глаза у него мутные, виноватые.
«Вот до чего дошло! Ты меня несешь. Я тебе в тягость, хозяин!»
— Ничего, Дикарь! Я тебя вылечу!
Пес явно стыдится своей слабости и лижет розовым языком лицо Андрея.
Отряд ушел уже далеко вперед. Здесь в снегах — только Андрей с измученной собакой. Никто их не услышит. Можно говорить что хочешь.
— Дружище, ты держись! Ты сам не знаешь, как стал мне нужен в последнее время!
«Я держусь, хозяин. Я стараюсь».
Голова беспомощно поникла. По телу прошла судорога.
— Дикарь, ты что?!
«Плохо, хозяин».
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ
Доктор, обслуживающий питомник, взглянул на Дикаря и определил: «Жить не будет».
Андрей помчался в ветеринарную лечебницу. Там сказали: «Привезите собаку, мы посмотрим, заочно лечить нельзя». Он долго добивался, чтобы ветеринарный врач поехал с ним в питомник. Врачом работала пожилая женщина, привыкшая лечить лошадей и коров. В запальчивом споре с Андреем она договорилась до того, что собакам вообще не следует уделять много внимания, так как они не занимают ведущего места в нашем животноводстве. Собаки должны выздоравливать сами. А если нет, пусть с ними происходит то, что обусловлено естественными законами природы. И так собак развелось больше чем достаточно. Только и видишь, как по городу ездят фургоны и подбирают бродячих псов.
Женщина была усталая, издерганная. Требование Андрея казалось ей бессмысленной прихотью.
Андрей мог бы пойти к директору или главному врачу и, конечно, добился бы своего, но он терпеливо объяснил ей, какую трудную ночь провел Дикарь, что он сделал и почему ранен.
Женщина отступила:
— Тогда это совсем другое дело. Едем!
Осмотрев Дикаря, она пришла к выводу:
— Все перенесет, будет жить!
Но и тот врач, который обрек Дикаря на смерть, и этот, обещавший ему жизнь, сошлись на одном: им с собакой делать нечего, нужен хирург.
А пока что Дикарь лежал на подстилке в кабинете Геворка, тяжко дышал и нехотя открывал глаза.
Снова Андрей помчался на мотоцикле в город. В последнюю минуту он настиг в зооветеринарном институте известного профессора, собиравшегося идти домой, поругался с ним, потом помирился и сумел убедить, что ученый должен немедленно ехать в питомник. Конечно, он ничего бы не достиг, если бы профессор не почувствовал его отчаяния.
— Вам так уж дорога эта собака?
— Это служебная собака, профессор. Очень ценная.
— Вы за нее отвечаете или это у вас душевная привязанность?
Андрей не любил таких разговоров. Ему было стыдно, объясняясь с мужчиной, употреблять неудобные, непривычные слова, какие можно только читать в книгах, но нельзя произносить в обычной жизни. Душевная привязанность! Два этих слова никак не выражали его отношения к Дикарю.