Эффект преломления

К концу дня Эржебета уже всей душою ненавидела будущую свекровь.

К концу недели она ненавидела замок, со всеми домочадцами.

К концу месяца ненавидела самую жизнь.

К концу лета она поняла, что все ее горести суть пушинки одуванчика, дунь — и разлетятся.

Потому что на свете есть Ференц.

Он влетел в ворота на гнедом скакуне. Соскочил, кинул поводья конюху, быстро пошел через двор. Эржебета вместе с Оршолей вышла на крыльцо, жадно разглядывала юношу, о котором прежде лишь слышала.

Он был высок и широкоплеч, кудрявые черные волосы опускались на воротник зеленого кафтана. Черные, почти как у Эржебеты, глаза смотрели колюче. Смуглым скуластым лицом, густыми бровями, крупным горбатым носом, тяжелым подбородком Ференц походил на отца, и лишь тонкие губы напоминали материнские.

Он взбежал на крыльцо, поцеловал Оршолю, почтительно поклонился Эржебете. От него пахло конским потом, пылью дорог, полынью, костром… и ко всему этому букету примешивался слабый, едва заметный металлический аромат крови.

Один короткий взгляд, равнодушный, может быть, почти пренебрежительный — но и его хватило, чтобы у Эржебеты подкосились ноги. Ференц был великолепен. Безоговорочно, бесконечно. Это был ее мужчина — сильный, уверенный, жестокий.

В тот момент она и полюбила будущего мужа. Сразу, крепко, навсегда. При одной мысли о нем обдавало жаром, а в животе словно скручивался тугой клубок. Увы, Ференц не торопился отвечать взаимностью. Что ему странный бледный ребенок? Ему, шестнадцатилетнему мужчине, знаменитому воину, через руки которого прошли десятки покорных пленниц с горячими соблазнительными телами?

Как почтительный сын, Ференц не стал возражать матери, которая главным счастьем любого человека мнила крепкую семью. В самом деле, почему бы нет? Эржебета обещала вырасти в красавицу. Да она и сейчас была красавица. Зная мать, он был уверен: все странности девочки вскоре будут уничтожены. Ну а соблазнительные формы… Ференц надеялся, что и это — дело наживное. В конце концов, свадьбу играть лишь через четыре года.

Спустя неделю он уехал, расцеловав мать, небрежно кивнув нареченной, оставив ей сладкие воспоминания и надежды. Эржебете казалось, теперь никакие назидания Оршоли не выведут ее из прекрасного мечтательного состояния.

Не тут-то было! Заметив, какое впечатление произвел Ференц на юную невесту, Оршоля удвоила усилия по воспитанию, не забывая в конце каждого поучения добавлять что-то вроде:

— Ты должна быть достойна такого мужа, как Ференц…

— Ференц, несомненно, будет доволен твоими успехами…

Это вызывало у девочки приступы ярости. Ей хотелось заорать: «Он и так будет мой, без твоих глупых наставлений! И плевать мне на то, как пересыпать белье лавандой!» — схватить нож, вонзить его в горло Оршоли. Она так ярко представляла себе, как мать Ференца будет захлебываться собственной кровью, что на мгновение становилось легче. Жажда убийства, ненависть отступали. Впрочем, лишь до очередного нудного поучения.

Вся жизнь Эржебеты в Шарваре была борьбой с ненавистью. Спасалась юная невеста лишь в библиотеке. Как ни странно, туда Оршоля подолгу не лезла с замечаниями. В семействе Надашди уважали образование, и стремление девочки к знаниям было приятно будущей свекрови.

Только вот Эржебета, оставшись в одиночестве, усаживалась за стол и предавалась грезам о любимом Ференце. Вдоволь намечтавшись, вместо богословских книг или философских трактатов выбирала спрятанные на дальних пыльных полках труды по алхимии и медицине, принималась их старательно штудировать.

В замке Шарвар она сделала для себя множество удивительных открытий. Узнала, чем металлы отличаются от остальных веществ, что такое акциденциальные и эссенциальные формы и как от красной серы и живого серебра зачинается в чреве земли золото. Что есть четыре тинкториальных духа, и в чем разница между эликсиром и ферментом, и каковы истинные имена веществ, и какие хвори можно излечить с помощью корня мандрагоры, выкопанного из-под ног повешенного.

Ей хотелось выбеливать квасцы, готовить универсальную соль и винный камень, заниматься возгонкою киновари и делать еще огромное множество вещей, описанных в старинных трактатах. Но для этого требовалась лаборатория. Так что пока Эржебета лишь осваивала теорию, копила знания на будущее.

Когда же наконец Оршоля все-таки прерывала ее занятия, призывала к изучению домашнего хозяйства, девочка скрипела зубами от ненависти, мечтая залить ей в глотку расплавленный свинец или от души подсыпать в еду мышьяка.

Это же советовал сделать и Черный человек, который по-прежнему являлся к Эржебете каждое полнолуние.

ГЛАВА 3

Владивосток, май 2012 года

Осведомитель скинул мне протоколы опознания, осмотра мест происшествия, опросов родственников потерпевших и свидетелей. Этого вполне хватило, чтобы представить безрадостную для меня картину. Никто ничего не видел, никто ничего не знал. В первом случае родители не подозревали об увлечении детишек, по сути произошедшего ничего сообщить не смогли, никто не видел, как подростки лезли в подземелье. Во втором — убили немолодого мужика, который вечером вышел из подъезда к ларьку, и тоже никаких свидетелей не нашлось.

Можно было бы попытать счастья самому, но мое появление с расспросами вызвало бы подозрения, а начальство велело не высовываться.

Я решил сосредоточиться на местах преступления: эксперты там уже поработали, все что положено — собрали, никому мое появление помешать не могло. Мне же нужны были несколько иные улики — упыриные следы, заметные только глазу чистильщика.

Первым делом поехал на Гоголя, туда, где произошло первое убийство. Долго крутился между домами, искал вход в подземелье.

Владивосток построен на сопках, поэтому здания во многих районах стоят одно над другим. Между ними — лестницы для удобства пешеходов. Весь город в них. Здесь даже байка есть такая: мол, местные девчонки такие стройные и ногастые, потому что вся их жизнь — сплошная тренировка. Может, это только шутка. Но тучных людей во Владивостоке действительно мало, не выдерживают они пробежек по лестницам при стопроцентной влажности. И девушки здесь вправду хороши.

Огибая сопки, серпантином вьются дороги, от них ответвляются подъезды к каждому дому. Окна нижних этажей выходят на заросшие травой склоны, из которых часто торчат люки, трансформаторные будки, какие-то другие хозяйственные постройки. Встречаются и бомбоубежища — старые совсем, полуразрушенные.

Одно такое, почти на самом верху сопки, стало местом гибели двух подростков. Я с трудом его нашел — три раза проехал мимо провала в земле, из которого торчал осколок бетонной плиты. Наконец догадался заглянуть, оказалось, за дыркой находится неплохо сохранившийся коридор.

В лицо пахнуло сыростью. Неудивительно: дождь лил не переставая уже месяц, и от полного затопления бункер спасала только плита, козырьком нависавшая над входом. Я вернулся к машине, взял фонарь, кольт и уж тогда полез в подземелье.

Под ногами чавкала жидкая вонючая грязь. Сделав несколько шагов, я остановился. Вот здесь они лежали, судя по фотографиям с места происшествия.

Конечно, никаких видимых следов не осталось — ни пятен крови, ни меловых контуров. Даже если что было, все сожрали грязь и плесень. Я водил фонариком, внимательно осматривая стены и потолок. Ничего. Только интуиция, которая утверждала: здесь был упырь.

Двинулся вглубь. Узкий коридор забирал чуть вверх, оттого дальше было суше, шагов через двадцать грязь исчезла. Зато теперь появилось много следов людей, которые в начале подземелья испачкали обувь. Отыскать среди них отпечатки ног подростков было бы затруднительно.

Напади на них вампир, и он оставил бы следы самых обычных подошв. Но вурдалак — а я подозревал именно его — вряд ли был в ботинках или кроссовках. Обычно оголодавшие до потери человеческого обличья упыри избавляются от одежды и обуви.