Страница 25 из 57
О чем это она сейчас подумала? Что ей с Мишкой повезло? Определенно, у Тани не все дома, а если дома, то спят… Чего бы тогда ей бежать от него? Неужели человека нельзя прощать, пусть даже и за серьезный проступок. Разве что кроме убийства…
Однако если уж на то пошло, можно вспомнить стихи по случаю: «Убивали любовь, убивали в четыре руки…» Нет, ну почему в четыре? В две руки. Таня вообще здесь ни при чем… «Я не я, и лошадь не моя, и я не извозчик!» Если опять цитировать прабабушку.
Вспыхнувший яркий свет люстры заставил ее вздрогнуть.
— Мама, ты чего сидишь в темноте?
Это Шурка, вернувшаяся из университета, удивилась тому, что в окнах нет света да и входная дверь открыта.
— Я, честно говоря, даже испугалась, — говорила она, — нигде света нет: ни у нас, ни у тети Маши… О, ты купила новую мебель? Ух ты, и телевизор! Я знаю, он очень дорогой… Мы получили наследство?
— Отец… Леонид Сергеевич дал мне деньги, чтобы я покупала все, что захочу. Посмотри, что в твоей комнате делается! Можешь заглянуть и в пакеты, что лежат на мягком уголке. Надеюсь, мама тебе угодила…
Александра ушла к себе. Таня с улыбкой слушала через приоткрытую дверь ее ахи и радостные взвизгивания. Потом наступила тишина. А через некоторое время Саша вернулась и спросила напрямик:
— Мам, а откуда у Каретникова такие деньги?
Глава десятая
Ну вот, как ни старалась Таня не думать о том, откуда Леонид раздобыл деньги, но вопрос, как говорится, все равно стоял на повестке дня. Она могла бы рассказать дочери то, что рассказала себе, когда сама же на такой вопрос отвечала, но Александра — человек дотошный. Это у нее от отца — до всего докапываться. Таня никогда не могла отделываться от Мишки односложными ответами, он требовал подробностей.
На мгновение у Татьяны мелькнула мысль, что этот вопрос дочь Александра задала по причине своего неприязненного отношения к отчиму.
Дочь с самого первого дня не шла с Леонидом на контакт, как ни пытался он девчонку задаривать.
— Называй его папой, — вначале требовала Таня, но дочь упрямо возражала:
— У меня есть свой папа.
Девочка старалась к отчиму вообще не обращаться, а когда это делать приходилось, никак его не называла. Обходилась односложными предложениями. А в разговорах с матерью называла его по фамилии. И дело тут было не только в преданности Саши родному отцу.
Наверное, она что-то чувствовала в Леониде. Какую-то неправильность. Может, его преступные наклонности. Или вообще то, что он был как бы из другого мира по отношению к семье Карпенко. Наверное, надо было его очень сильно любить, чтобы принимать таким, как есть. Или делать вид, что ничего особенного не происходит. Ну принес муж деньги и принес. Он вполне взрослый, может за свои поступки и сам отвечать…
Обвинять Сашу в пристрастности глупо. Она всего лишь задала вопрос, какой должен был задать просто честный человек. Кажется, молчание затянулось. А дочь стоит и ждет от нее ответа.
Если нет ничего удивительного в том, что он принес Тане неизвестно откуда взявшиеся деньги, то почему она промолчала про сто тысяч и про тот дом-призрак? Наверное, она сама, как и Ленька, не считала их семью полноценной, а потому и спрашивала с него не как с мужа, а как со случайного мужчины, неведомо откуда появившегося в ее доме, да еще и неизвестно почему предъявлявшего на нее какие-то права. В таком случае не все ли равно, как он эти деньги раздобыл!
А если он их у кого-то украл? Или совершил разбойное нападение, как пишут в газетах. И милиция приедет и спросит ее: «Как это вы, гражданка, не догадывались, что такие деньги нельзя заработать честным путем? Почему вы не заинтересовались их происхождением?»
Вот и получается, что Таня не кто иная, как соучастница преступника… Что она сказала — преступника? Разве речь идет не о ее муже, с которым она живет уже шестой год? И что же, до сих пор так и не поняла, с кем живет?
В любом случае Шурке знать об этом вовсе не обязательно. Таня подумала, что они с Мишкой вырастили порядочного, честного человечка, которая даже в такую минуту восторга — какая женщина останется равнодушной к модным вещам — все же поинтересовалась в отличие от матери на какие деньги все это куплено.
— Видишь ли, Саша, когда мы только поженились, — с некоторой запинкой стала пояснять она дочери, — у Леонида Сергеевича на окраине города был недостроенный дом. Все эти годы он пытался потихоньку закончить его строительство, но так недостроенным и продал. Часть из них дал нам с тобой. Может, он и прав: разве плохо хоть раз почувствовать, что ты можешь позволить себе купить то, на что прежде и не смотрел по причине отсутствия неких хрустящих бумажек…
Объяснение Тани выглядело правдоподобным, и Шурка вроде бы потеряла ко всему интерес. Пробормотала только:
— Ну что ж, примем эту версию за основу.
— Что ты сказала? — изумилась Татьяна.
— Да так, ничего. Мама, тетя Маша сегодня во вторую смену?
— У нее прием с двух до восьми, — кивнула Таня. — Пойдем, я тебя покормлю.
Она обняла дочь за плечи и повела на кухню.
— Так ты успела и обед приготовить? — удивилась Шурка.
— Еще вчера я сделала просто потрясающие голубцы, — до чего дошло, собственную кулинарную продукцию приходится рекламировать, — но за сутки, кажется, их так никто и не попробовал.. Почему домой обедать не приезжала?
— Мы с девчонками в блинную зашли, — призналась Александра, большая любительница блинов, что, к счастью, пока никак не отражалось на ее стройной фигуре. — Ты не дашь мне на завтра рублей двадцать, а то на две порции мне не хватило, за меня Инга заплатила.
— Дам, конечно, — рассеянно сказала Таня и пошла за своей сумочкой, сначала не вслушиваясь в слова дочери. — Две порции? Ты съела две порции блинов?
— Ой, что там есть! Порция — два тонюсеньких блинчика.
— А сколько съела Инга?
— Она худеет.
— Ясно, Инга съела одну порцию. Она дала дочери сто рублей.
— А мельче нет? — озаботилась наивная девчонка.
— Сдачи не надо, — махнула рукой Таня.
— Как говорит папа: дают — бери, а бьют — беги, — с набитым ртом проговорила дочь.
Таня согласно кивнула, думая о своем. Она старалась понять, откуда в ней проклюнулось беспокойство, которому она никак не могла дать определения.
Саша поела и положила тарелку в раковину.
— Я потом помою, ладно, мама? Мне кассету дали посмотреть на один вечер.
— Иди, иди, — сказала Таня, — сегодня я за тебя помою, но будешь должна.
— Само собой! — Дочь звучно чмокнула ее в щеку и ушла к себе в комнату.
Таня рассеянно вышла из кухни и думать забыв о посуде. Правда, выключателем машинально щелкнула. Прошла в гостиную, легла на диван и уже привычно погрузилась в воспоминания.
— Прости, Котенок, — сказал Мишка, — я изменил тебе.
Таня по инерции еще продолжала улыбаться, она даже не представляла, что сообщения о конце света произносят таким будничным тоном, но потом вдруг ощутила странную болезненность этой улыбки, как будто она разрывала пополам ее лицо. Губы тоже растягивались с трудом, болезненно, как живая, но тугая резина.
Наверное, поэтому ей так трудно было повторить это слово:
— Изменил?
Мишка называл ее Котенком за цвет волос, пепельно-русый, и не любил, когда Таня связывала волосы в хвостик. Он опять распускал их по плечам жены при любой возможности.
— Ты ее любишь? — спросила она.
Собственно, ей совсем не хотелось спрашивать, но она думала, что так положено. Должна же она как-то ответить на его сообщение. Может, надо вскочить, дать ему пощечину по виноватой физиономии, что-нибудь разбить, закричать, а она сидела на стуле в полном отупении и никак не могла осмыслить то, что с ней произошло.
Мишку, видимо, испугала ее неподвижность. И этот застывший взгляд. И ее странная молчаливость… Ах да, она спросила, любит ли он ту, с кем ей изменил.
И он заговорил, быстро, сбивчиво — то, что Таня вслух не возмущалась, не шумела, казалось ему добрым знаком: значит, она поймет. И простит. Ей надо только потолковее объяснить, как глупо все это произошло.