Страница 69 из 71
Тепло улыбнувшись умирающему человеку, осенница поднесла к губам артефакт своего народа, подобный свернутой спиралью раковине со дна моря.
Первые же ноты, тягучие, протяжные, остановили сумеречных существ, которые с неистовой яростью пытались взобраться по высоким каменным стенам, невзирая на усилия защитников города. Остановили – потому что вызвали невыносимую тоску и горечь утраты, от которых хотелось выть и кататься по земле, силясь выдрать из груди сердце… или то, что заменяло его, только бы не ощущать этой безысходности.
А Рог все пел, поддерживаемый с одной стороны слабой и почти безвольной рукой человека, а с другой – хрупкими пальчиками осенней ши-дани. Песня заставляла вспоминать о доме, которого никогда не было, о прошлом, которое осталось далеко позади, о том, что когда-то существовало место, куда хотелось возвращаться снова и снова даже свободолюбивому фаэриэ. Место, где можно было быть свободным без оглядки на ненавистные Условия.
Тоска цвета аметиста, цвета грозовых облаков, стремительно превращающаяся в злость, в ненависть к тому, что вызывало это глубоко ранящее ощущение.
Вспышка молнии, сизая плеть небесного огня, шарахнувшая в землю в двух шагах от крохотной женской фигурки, на коленях которой лежало окровавленное, бесчувственное человеческое тело. Хватит… Хватит!!!
Тугая плеть урагана сместилась, хобот смерча коснулся земли, вздымая в воздух мелкий сор, комья глины и захватывая внутрь бешено вращающихся потоков ветра сумеречных тварей, не успевших вовремя убраться с пути почти утратившей разум стихии.
Зов Рога загремел над лугом, на миг перекрывая даже громовые раскаты, и по обе стороны от фигурки осенницы будто бы из-под земли выросли две черные гончие, которые отгоняли от женщины всякого, кто осмеливался к ней приблизиться.
Смешно. Эти – мне не помеха. Все что угодно, только бы этот гимн безысходности наконец-то замолчал! Разбить, разорвать – только бы наступила тишина… Седовласый всадник на коне темнее мрака, появившийся следом за гончими, холодно улыбнулся, косой шрам на щеке исказил усмешку, превратив ее в презрительный оскал.
Защищают… Фиорэ?
Что же ты творишь, печальная моя королева? Во что ты превращаешь нас?
Ради чего заставляешь… желать убить тебя?
Тугая петля ветра ослабла, бережно окружила хрупкую фигурку ши-дани непробиваемой броней, прочной воздушной крепостью. Теплые, почти неощутимые, невидимые пальцы Рейалла осторожно огладили ее бледные щеки, коснулись дрожащих смеженных век, скользнули по разноцветным волосам, в которых все шире становились пряди цвета снежного серебра.
Острые саблевидные когти, полоснувшие по стене ветра, паучье тело, будто покрытое звенящими стальными латами, с безумной злобой ударилось о выстроенную Грозовым Сумраком защиту. Обломок его собственной сабли из холодного железа, управляемый волей Мэбвэн, в бессильной ярости пытался проникнуть между потоками вихря, пробиться сквозь тело смерча, чтобы достать до того, что скрывалось в «глазу бури», в тщательно охраняемом сердце живого шторма.
Отнять, растоптать бесценную осень, разрубить ее на куски, чтобы кровь ши-дани пропитала землю. Сломать хрупкую янтарную спицу, золотой мост, ведущий к Дому, к свободе, равной которой нет и не будет.
Туда, где Условия, гнетущие каждого из фаэриэ, просто перестают иметь значение.
Алый нож с золотой янтарной капелькой в оголовье, брошенный потоком ветра, по самую рукоять вошел точнехонько в сочленение паучьего и человечьего тела, дернулся из стороны в сторону, расширяя рану, – а потом вдруг полностью скрылся внутри Мэбвэн.
Крик сумеречной взлетел к небесам, где черный диск, закрывающий солнце, уже медленно сдвигался, выпуская первые и потому кажущиеся особенно яркими после густого мрака золотые лучи… Долгий, протяжный, но оборванный так резко, словно Королеве Мечей с одного удара снесли голову.
Она так и застыла – с запрокинутым к небу лицом, по которому стекали капли стихающего дождя, с прижатыми к зияющей на животе ране узкими ладошками, с широко распахнутыми глазами и раскрытым в крике ртом, полным иглоподобных зубов.
Отзвучала последняя нота Зова, высокая и отчаянная, после которой наступила звенящая тишина.
Рука Фиорэ бессильно упала, треснувший пополам Рог выскользнул из ослабевших пальцев ши-дани и человека, мягко свалился на пожухлую траву, разом утратив сияние лунного луча и перламутровый блеск. Теперь это был обычный витой рог, старый, потемневший от времени, и только оправа из тусклого серебра с почти стертой чеканкой не давала ему развалиться надвое.
Воздушная крепость пропала, осыпалась захваченными смерчем каплями воды, сломанными ветками деревьев и оборванной листвой, ветер свился в кольцо, обрел форму и плотность человеческого тела, бережно придерживающего ши-дани за безвольно опущенные плечи.
А сумеречные уходили. По доброй воле покидали мир людей, скрываясь в стремительно тающих густых тенях.
Уходили домой, куда звал их волшебный Рог из благословенного Холма…
Я осторожно провела кончиками пальцев по сухой морщинистой щеке глубокого старика, в которого превратился Кармайкл, бережно убрала седые волосы от его лица. Он отдал все, что у него было, чтобы Рог как можно меньше отнял у меня, понимая, что ему не выжить после нанесенной раны, даже если я успела бы забрать его в Холмы…
– Малыш… Мой храбрый, очень храбрый малыш…
Истончившиеся до прозрачности старческие веки дрогнули и приподнялись – на меня смотрели зеленые глаза, не утратившие своей яркости и молодого блеска, улыбка тронула тонкие губы, выпачканные кровью.
– Госпожа… светлая… Я тебя обманул… я не смогу вернуться…
– Не говори глупостей! – Я наклонилась, легонько поцеловала соленые от человеческой крови и моих слез губы, которые еле ощутимо дрогнули, отзываясь. – Я заберу тебя с собой в Холмы, и там ты вновь будешь молод, здоров и полон сил. Я покажу тебе золотой рассвет над синим озером, сыграю на флейте, а ты будешь сидеть рядом… обнимать меня обеими руками и рассказывать о мире, в котором живут люди. Ты ведь столько еще должен мне рассказать… Ты еще не пробовал яблоки, которые растут в моем саду. Я выращу одно дерево специально для тебя, и на нем будут расти самые сладкие плоды. Ты будешь встречать меня на пороге нашего дома, а я буду с радостью возвращаться, и так каждый день, который будет разным… Ты только не бойся… Все будет, как раньше… И георгины по-прежнему будут цвести у меня под окном, и пламя в очаге согреет тебя, если ты замерзнешь прохладным осенним вечером…
Просто поверь мне, человек с сердцем, в котором больше тепла и ласки, чем в солнце, согревающем ши-дани внутри Алгорских холмов. Улыбнись мне, не бойся того холода, что подступает к тебе со всех сторон, холода, от которого не спасут мои объятия и поцелуи. Я знаю, куда направляются пронзительно-алые души-птицы, там еще лучше, чем в Холмах или мире людей, ты сам все увидишь, то, что я не смогу объяснить, – ведь сама понимаю далеко не все. Но там нет ни боли, ни страха, нет сомнения и тоски. Там есть безмятежное спокойствие для каждого, кто хочет отдохнуть. Утешение, если застарелая боль так и осталась беспокоящей ледяной занозой, радость – если печаль сковывает острые стрижиные крылья невидимыми оковами, не давая взлететь как можно выше.
Не бойся уходить… Я провожу тебя…
Я обнимала Кармайкла, осторожно укачивала его в объятиях, как ребенка, чувствуя, как все реже, все труднее биться его сердцу, как все тише становится хриплое дыхание и стремительно тускнеет жизненная искра внутри человеческого мага. Обнимала до тех пор, пока искрящееся солнечное золото его сердца окончательно не погасло, а пепел не обратился в крошечную острокрылую бабочку-птицу, которая легко и беззаботно выпорхнула из мертвого тела, сделала круг над моей головой… и вдруг опустилась на мою протянутую руку.
Не уберегла… не успела…
– Прости, что не пришла раньше, – тихо шепнула я, боясь даже шевельнуться, чтобы не повредить прозрачные алые крылья, ласковым теплом щекочущие мне пальцы.