Большая Сплетня

Занимался бы лучше своими рыбками!

— Нет, знаешь, Лернер уже не тот, — возражает Терехин. — Он Крысанова боится, потому и избавляется от компании.

— Да кто такой этот Крысанов? — фыркнула Губасова. — Обычная чиновничья пешка! Что он сделает против Фукиса? Против этой американской акулы с его миллионами?

— Есть сотни методов! — высокомерно усмехается Попик. — Тем более что у Фукиса рыльце в пушку... Можно, к примеру, натравить на него ФБР!

— У ФБР на Фукиса ничего нет, иначе он давно бы видел мир в клеточку... «Стандард Ойл» практически у него в кармане.

— Ну, я бы так не сказал... Компания может продать активы, может выпустить дополнительную эмиссию акций, можно, наконец...

Я уважительно посматриваю на Попика: чего только в его огромную голову не понапихано, а этот увалень рыбками интересуется!

В перерыве набираю номер Галактионова. С нежным придыханием в голосе спрашиваю:

— Ты ждал моего звонка, правда? Скажи, что ждал!

— Ну что еще? — мрачно интересуется он.

— Тут у Даны идея возникла... Без твоей помощи нам не справиться...

Витек быстро соглашается на встречу.

Чтобы подразнить его, намекаю на клюквенный пирог. Спрашиваю: «А ты думал обо мне?» Протяжно вздыхаю в ответ на лживое «Да, конечно»... Ласково шепчу в трубку:

— До вечера, Витюша... Буду тебя жда-ать! Давлюсь от беззвучного хохота, нажав «отбой». Я так близка к осуществлению своих планов, что даже Ромшин не сможет им помешать! Правда, сейчас он увлечен своим жениховством и проходит мимо меня с потусторонним лицом. Не видит, не смотрит, не замечает...

Но я-то замечаю все! Замечаю собачью преданность, которую выражает его лицо при появлении Якушевой, замечаю тщательно ретушируемую тревогу, которую не скрыть бравадой, замечаю подкожный страх, заставляющий его вздрагивать и ежиться, когда к нему обращаются с вопросом. Чего он боится?

Мне это пока не известно, но я обязательно узнаю!

Галактионов сомневается в эффективности предложенного лекарства — равно как и в успехе всей затеи.

— Да, мы уже составляли проект дополнительной эмиссии, — скучно тянет он. — Но Лернер не захотел принять акции в счет погашения долга, и выпуск бумаг заморозили.

— Почему не захотел? Это же выгодно!

— Откуда мне знать? — Витек пожимает плечами. — К нему в голову, знаешь ли, не залезешь. Выпустить бумаги просто, а вот продать... Долго и нудно!

— Если бы нам удалось уговорить Лернера! Если нам удастся его уговорить... — Я раздвигаю губы в мечтательной улыбке, посматривая на своего визави. — Не хотелось бы загадывать так далеко, но... но, по-моему, тебе светит пост председателя совета директоров!

— С чего ты взяла?

Я демонстративно молчу. Многозначительно молчу.

Это сказала я — разве ему мало?

Вечерний пряный пар зримо густел в овражных логах, травы томились, наливаясь соком, вдали молодецки ухала электричка, с разбегу подлетая к платформе.

Фирозов слушал меня не перебивая.

Мы сидели на мосту через протоку, под ногами мягко журчала текучая вода, привнося в разговор нотку зыбкости, неуверенности, тревоги...

— Ты сама это придумала? — оборвал он меня, глядя расфокусированным взглядом в розовеющую закатную даль.

— Ну... — замялась я. — Как-то связалось все в единый узел... Так вы поможете мне?

— Ну, — вздохнул он. — На Каймановых островах тепло и сыро и все цветет пышным цветом... Мне не хотелось бы все потерять...

— Если собрание закончится в пользу Лернера, акции новой эмиссии значительно поднимутся в цене против номинала. Вы заработаете кучу денег.

— А если нет? — спросил он.

Мы помолчали.

— А ему не позавидуешь, — обронил он вполне равнодушно. — За что ты так ненавидишь его?

Я поняла, о ком речь, но отвечать не стала.

— Если уговорить Лернера... — переменила тему.

— Об этом не волнуйся! — усмехнулся Фирозов. — Лернер согласится — я уверен.

Я вскинула на него удивленный взгляд.

— Для него нет большего удовольствия, чем натянуть Фукису нос, — объяснил Фирозов. — У них давние нелады.

И поведал вполне обычную историю.

Все началось, когда Лернер и Фукис учились в одном институте. В молодости они были друзья неразлейвода, вместе ездили на картошку и в стройотряд, вместе влюблялись в признанных факультетских красавиц. Во всех делах — как мушкетеры, даже куда ближе и благороднее. Как пальцы одной руки, как зубы в одной челюсти, как два близнеца в одной утробе! До тех пор, пока не встал вопрос об аспирантуре на престижной кафедре — что-то там про углеводороды и методы их переработки. Ведь место было всего одно!

И не надо думать, что Лернер скромно удалился в сторону, уступая своему другу звание аспиранта. И не надо думать, что из благородства Фукис отказался от дружеской жертвы и, завернувшись в плащ, отошел в сторону, чтобы достойнейший последовал путем избранных.

Однако и не надо думать, что друзья, некогда бывшие как два пальца в одной варежке, два зуба в одной челюсти и два близнеца в одной утробе, изменили своим нравственным убеждениям и стали кляузничать и доносить друг на друга, интриговать и наушничать. Нет! Фукис неизменно утверждал, что Лернер конечно же более достоин занять это место, а Лернер на это отвечал, что никто, как Сема Фукис, не сможет принести отчизне большей пользы на ниве переработки углеводородов. Друзья неизменно проявляли чудеса благородства и душевной чистоты. Даже злые языки, утверждавшие, что дружба между немцем и евреем похожа на дружбу между водой и пламенем, оторопело умолкали.

Фукис убеждал, что он даже не станет поступать в аспирантуру, чтобы не создавать конкуренции своему приятелю, а Лернер божился, что на экзамен явится только для проформы, а отвечать нарочно станет неверно, чтобы дать возможность своему другу занять вожделенное место.

Руководителем кафедры, куда одновременно баллотировались друзья, был старенький профессор, подозрительный по своему еврейскому происхождению. Не то бабушка его была из Гродно, не то брат когда-то проживал на оккупированных территориях — об этом толковали как-то смутно. И наверное, не то в силу своей бабушки, не то в силу подозрительного брата профессор Фельдман постепенно стал склоняться на сторону Фукиса. Отвергнув честные принципы соревновательности, он открыто высказывал предпочтение ласковому как телок Семе, тогда как Лернеру, менее ласковому и не имевшему достославной бабушки из Гродно и брата на территориях, а происходившему из поволжских немцев, профессор ничего такого не высказывал, отделываясь сомнительными сентенциями насчет того, что всякое место службы почетно, особенно если место это находится где-то в Туруханском крае. Для такого блестящего юноши, как Лернер, лучшего и сыскать нельзя.

Август, выслушивая профессорские наставления, тихо свирепел.

Неизвестно, чем закончилось бы противостояние справедливости и протекционизма светловолосого ария и рыжеголового иудея, потомка славного Вильгельма и потомка не менее славного Соломона, как вдруг внезапно профессора вывели из игры силы, независимые от нашего повествования. Кто-то накатал на него телегу куда надо, да к тому же в несколько разных мест для верности, обвиняя мученика науки в том, в чем принято обвинять его соплеменников, после чего профессора внезапно и без предупреждения отправили на пенсию, заслуженную, разумеется, а аспирантское место отдали некоему славянину, безупречному как по расовому, так и по социальному происхождению, хотя бы в силу своего потомственного алкоголизма.

В результате оба пальца в варежке и оба зуба в челюсти остались без диссертаций, а углеводороды остались без обработки.

После этого Сема Фукис в три месяца, пользуясь одним лишь самоучителем и не оставляя письменных записей, позволивших бы заподозрить его в шпионаже, выучил английский язык. Через каких-нибудь полгода он уже осматривал Колизей, Авентинский холм, фонтан Треви и прочие исторические развалины Рима, где находился перевалочный пункт для эмигрантов из Союза на историческую родину и далее везде.