Страница 40 из 64
Маркус делил палату с майором средних лет, тридцатилетним капитаном и молоденьким лейтенантом. Мама сказала, что они наверняка поладят друг с другом.
Маркусу оказали радушный прием. Из палаты часто доносился смех, а сестры соревновались за удовольствие ухаживать именно за этой четверкой.
Аннабелинда взяла эту палату под свою опеку.
Она называла ее своей и много раз за день посещала. Конечно, она пользовалась успехом у мужчин.
Я не могла побороть раздражение: ведь я так долго предвкушала появление Маркуса.
Маркус мог выходить в парк и полюбил сидеть на лужайке под яворами. Мне редко удавалось остаться с ним наедине. Всегда через несколько минут появлялась Аннабелинда.
Я не понимала, разделяет ли Маркус мое негодование по этому поводу. Он ничем не выдавал его, но ведь он и не мог бы вести себя иначе.
Аннабелинда щебетала, задавая вопросы о сражениях и не слушая ответов. Она говорила, как замечательно, когда то, что ты делаешь, приближает победу, и о своем восхищении храбрецами, сражающимися во имя Англии. Потом мы вспоминали наше путешествие: эпизоды, выглядевшие тогда далеко не смешными, а теперь казавшиеся довольно забавными.
Маркус часто говорил нам, как он счастлив, что находится в Марчлэндзе.
— Бывало, лежу я на своей узкой больничной койке и думаю, доведется ли мне когда-нибудь попасть в Марчлэндз, — говорил он. — Недели шли за неделями, а меня все не выпускали из госпиталя.
— Наверное, вы были очень больны, Маркус, — отвечала я.
— О, вовсе нет. Это все из-за того упрямого врача. Чем больше я рвался уехать, тем больше, казалось, он укреплялся в своем намерении удержать меня.
— Вы такой мужественный! — говорила Аннабелинда. — Вы несерьезно относитесь к своим ранам. И наша радость, что вы у нас в руках, вдвое превосходит вашу от пребывания здесь.
— Это место я предпочел бы любому другому.
— Я так рада, — говорила Аннабелинда, серьезно глядя на него, — что военные не могут отнять вас у нас… по крайней мере, пока. Мы постараемся удержать вас здесь до самого окончания этой глупой замшелой войны.
— Вы слишком добры ко мне, — отвечал ей Маркус.
— Вы еще увидите, какой доброй я могу быть, — говорила Аннабелинда, и ее глаза обещали очень многое.
Как-то раз я застала майора под явором в одиночестве.
— Как чудесно! — воскликнул он, — Мне почти никогда не удается увидеться с вами наедине.
— Вы всегда выглядите вполне счастливым.
— Сейчас я счастливее, чем обычно.
— Вы всегда говорите людям то, что им хочется услышать. Ваши слова правдивы?
Маркус накрыл мою руку своей.
— Не всегда, но в данный момент да.
Я засмеялась.
— Для вас льстить так же естественно, как дышать.
— Ну, людям это приятно… и что здесь плохого?
— Но, если вы так думаете…
— Лесть полезна. Как я уже сказал, она радует людей. Вы же не хотите, чтобы я ходил и огорчал их?
— Это очень похвально, но ведь со временем люди увидят вашу неискренность.
— Только такие умные, как… вы. Большинство с жадностью проглотят ее. Если им хочется это услышать, почему бы не выполнить их желания?
Но с вами я буду абсолютно правдив, уверяю вас.
При вашей проницательности бесполезно вести себя иначе. В данный момент я счастлив находиться с вами наедине и видеть, что вы стали очень привлекательной молодой леди. Вы были совсем ребенком, когда мы встретились впервые.
— Теперь я почти на два года старше.
— Вот-вот достигнете волшебного возраста. Но не взрослейте слишком быстро, хорошо?
— По-моему, вы сами торопили меня.
— Я хочу, чтобы вы сохранили эту цветущую невинность. Прелесть шестнадцати лет. Хорошо сказано! Не спешите узнать о безнравственности этого мира.
— Думаю, за последние два года я узнала довольно много.
— Однако это не испортило вас. Вы сохранили вашу восхитительную свежесть. Скоро вам исполнится семнадцать. Когда ваш день рождения?
— В сентябре. Первого числа.
— Почти через три месяца.
— Но будете ли вы здесь еще?
— Непременно. В случае необходимости буду симулировать. Заморочу голову доктору Эджертону, и он настоит, чтобы меня оставили.
— Но к моему дню рождения вы наверняка выздоровеете?
Маркус улыбнулся и коснулся своей груди.
— Пуля, попавшая сюда, что-то натворила. Старушка нога еще станет более или менее нормальной, она мало беспокоит врачей и не позволит мне задержаться здесь. Но вот о другой ране я должен задуматься.
— Меня это даже радует, ведь тогда вы не вернетесь на фронт.
— Вам так этого не хочется?
— Конечно. Я много думала о вас, когда вы были на Галлиполийском полуострове.
— Жаль, я не знал.
— Но вы, наверное, догадывались. Мы все думали о вас… и о дяде Джеральде.
— Вы думали обо мне, и это главное…
Мы ненадолго замолчали, а потом я сказала:
— Вы знаете очень много обо мне и моей семье, а я о вас почти ничего.
— Рассказывать особенно не о чем. С восемнадцати лет я в армии. Такова традиция в нашей семье.
— Дядя Джеральд что-то говорил о вашем древнем роде.
— Все мы из древних родов. Бог знает, в каких далеких временах можно найти наших предков… возможно, тогда они все жили на деревьях или в пещерах.
— Разница в том, что вам известно, кем были ваши предки и чем они занимались века назад. Вы из тех, которые…
— Пришли вместе с Завоевателем? Вы это имеете в виду? Полагаю, что да. В нашей семье всегда было достаточно спеси… и тому подобного.
— Традиций, — подсказала я.
— Вот именно. В нашем роду на протяжении веков всегда занимались лишь определенными вещами. Мы должны помнить это и продолжать в том же духе. Второй сын всегда становится военным.
Старший, конечно, управляет имением. Третий посвящает себя политической деятельности, а если есть еще и четвертый, то бедняга становится священником. В прошлом это означало, что мы имели представителей семьи во всех влиятельных сферах.
Так мы участвовали в управлении страной. Так было в шестнадцатом веке, так должно быть и в двадцатом.
— И вы все смиренно подчиняетесь?
— Попадались и мятежники. В прошлом веке один занялся торговлей. Неслыханно! Он сколотил состояние, восстановил разрушившееся родовое поместье, поставил семью на ноги. Но они продолжали считать, что в его жизни есть что-то позорное.
— Ну, по крайней мере, вы исполнили свой долг и не стали белой вороной.
— Но и не совсем черной.
— По-моему, семья должна гордиться вами.
— Нет… Я уже должен стать фельдмаршалом или хотя бы полковником. А у меня нет никакой надежды. Война — это время для повышения в звании. Но я устранен от участия в ней.
— Разве ваша семья этого не понимает?
— О да, но в действительности это не принимается во внимание. Я должен был хотя бы получить медаль, желательно Крест Виктории.
— Бедный Маркус! Может, лучше родиться в обыкновенной семье, такой, как моя?
— Она далека от обыкновенной. Возьмите вашу мать. Превратить свой дом в госпиталь!
— Вас не тяготит необходимость следовать таким высоким образцам? спросила я.
— Нет. Ведь я не всегда следую им. Привыкаешь к компромиссам. Таков наш тайный девиз.
Соблюдение внешних приличий — это все, что требуется.
— Но вы же стали военным.
— Это в какой-то степени меня устраивало. В восемнадцать лет я был слишком бездумен для собственных честолюбивых желаний.
— А сейчас?
— О, я до конца своих дней останусь правоверным Мерривэлом. Я буду служить, пока не выйду в отставку, потом, возможно, обоснуюсь в деревне.
Там есть красивый старый дом, не такой впечатляющий, как наше родовое поместье, но на протяжении веков его всегда занимал кто-нибудь из младших сыновей. Мой дядя, который жил в нем, недавно умер, и теперь там обитает его сын. Думаю, в его планы входит перебраться в одно из наших более мелких поместий на севере. Тогда этот дом станет моим… Когда я выйду в отставку, я смогу обосноваться там и помочь брату с родовым имением. Такая жизнь мне подойдет.