Страница 44 из 47
Все, что здесь произошло, произошло так внезапно, что до сих пор мне трудно рассказывать об этом по порядку. Кажется, за стеной чайханы заплакал ребенок, и женский голос сердито крикнул, чтобы напоили быков. Кочевники уже собирались в дорогу. Нужно было что-то делать немедленно, — может быть, просто закричать: «Хватайте этих людей» — и я вскочил и открыл глаза. И первое, что я увидел — это человека в дверях чайханы, державшего винтовку навскидку, и рядом с ним Бостана, который указывал пальцем в угол.
Было очень тихо. Шварке стоял, всем телом навалившись на стол, а Мамед медленно поднимал руки к потолку.
А затем лампа со звоном обрушилась на стол и погасла, и при вспышке выстрела я увидел чьи-то ноги, взметнувшиеся на воздух перед моим лицом, и вспышки ответных выстрелов, три подряд, и когда выстрелы вдруг оборвались — снова пустой четырехугольник дверей и в потолке, в раскиданном тростниковом настиле, совсем уже утреннее небо.
Я понял одно: Мамед и Шварке бежали — и с криком выскочил из чайханы. Мимо меня на неоседланном коне промчался милиционер, причем я разглядел только то, что он бос и крест-накрест перепоясан патронными лентами; метались овцы, и кочевник с двустволкой в руках стоял на дороге, свистом созывая бесновавшихся вокруг него псов. Я не удивился, каким образом Бостан, все время сидевший рядом со мной в чайхане, вдруг оказался на дороге с кочевниками и откуда здесь, в безлюдных горных лесах, появился этот странный милиционер, босой и с патронными лентами. Я тряс Бостана за плечо и требовал, чтобы он сказал мне одно: куда бежали те двое?
— Убирайся к черту! — крикнул он мне, отошел и лег ничком на землю. Конечно, не стоило спрашивать, куда они бежали. Густые заросли орешника вплотную подступали к чайхане. Над зарослями поднимался каменистый горный скат, замыкавшийся вдалеке почти отвесным обрывом, посредине которого, на одиноко выступающей скале, стояла ханская крепость.
Никто ничего не понимал, что случилось. Молодой человек, похожий на студента, чтобы скоротать ночь, рассказывал о хане, сражавшемся с персами на узкой горной тропинке, и вдруг — выстрел, и со звоном падает лампа, и двое гостей бегут, раскидав крышу. Больше всех сокрушался чайханщик. Второй год он заведует этой чайханой, и никогда, никогда не случалось ничего подобного. Каждую ночь напролет ночуют у него колхозники и экскурсанты и ученые люди, изучающие природу окрестных гор, и все, все под утро расстаются друзьями.
Я рассказал чайханщику и его гостям о том, кто были эти двое гостей. Меня слушали недоверчиво, но, когда я подтвердил все сказанное моим честным словом и сослался на Бостана, все стали, кричать и наперебой ругать милиционера за промах. Чайханщик даже вооружился длинным кинжалом, которым он резал овец, и первый кинулся в заросли искать следы, но ничего не нашел и скоро вернулся обратно.
Теперь я все-таки узнал, как все это произошло. Вместе с семьей кочевников, отставшей от своего племени, шел кочевой милиционер. Я никогда до этого не слыхал, что на кочевьях есть свои милиционеры, кочующие вместе с племенами, охраняющие их, отличные наездники и стрелки. Когда я вышел из чайханы, Гумай (так звали кочевника-милиционера) спал, накрывшись буркой, и я его не заметил. Потом я опять сидел за столом и, притворяясь спящим, ломал себе голову над тем, что же мне предпринять, а Бостан в это время вышел за дверь, натолкнулся на спящего Гумая, рассказал ему, что за люди сидят в чайхане, и потребовал, чтобы он задержал их.
Я не стал слушать дальнейших пересудов и повалился на землю рядом с Бостаном. Вдруг пронзительно завизжал чайханщик:
— Вон, вон они!
Он визжал и махал своим длинным кинжалом, указывая на горный скат, где из зарослей выступали белые известковые скалы. Два маленьких человечка (такими они казались на расстоянии) карабкались в гору. Они уходили не торопясь, и тот, что шел слева, заметно прихрамывал. Кочевник свистнул, схватил одну из овчарок за шею и указал ей пальцем на двух человек, поднимавшихся в гору. Тотчас же вся свора бесшумно ринулась в заросли. За собаками побежали мы все — кочевник, милиционер Гумай, хозяин чайханы, молодой человек в очках и я с Бостаном.
Подъем был крут. Никто не сказал ни одного слова, пока мы пробирались кустами в гору, и скоро уже всем не хватало дыхания, но никто не останавливался и не отставал. Потом высоко над нами несколько раз щелкнули револьверные выстрелы, и хотя мы не видели, что там происходит, но поняли, что это овчарки догнали беглецов. Свирепые псы нападали исподтишка, без визга и тявканья, и так же тихо умирали. Потом поредели заросли и открылся голый каменистый скат.
— Здесь! — восторженно прокричал чайханщик.
Теперь двое беглецов были хорошо видны. Они по-прежнему шли не торопясь, и Шварке (тот, что был пониже ростом) прихрамывал еще заметней. Что-то серое, мохнатое дергалось позади них на горе, и видно было — по крутому скату струйкой осыпается песок и мелкие камни. Они перестреляли собак.
— Стреляй! — крикнул чайханщик Гумаю. — Стреляй, милый человек, или дай я выстрелю!
Гумай припал на одно колено и дважды выстрелил, но беглецы уходили, даже не прячась. Расстояние между нами было еще слишком велико, и солнце, поднимаясь из-за горы, било нам прямо в глаза.
Мы уже высоко поднялись на гору, когда я вдруг почувствовал под ногами тропинку. Полого уходя вверх, она опоясывала гору и в полукилометре он нас делала крутой поворот и пропадала в скалах. В гору мы карабкались цепью, здесь нам пришлось пойти гуськом — впереди Гумай и кочевник с двустволкой, позади них — чайханщик, еще отступя — мы с Бостаном и в хвосте — молодой человек, наш ночной рассказчик.
Теперь мы не шли, мы почти бежали, и, видимо, это обеспокоило беглецов, потому что один раз они остановились и перезарядили револьверы. Гумай заметил на песке капли крови и сказал, что, по-видимому, стрелял в чайхане не зря и одному из них, тому, что хромает, все-таки досталось.
В это время те, за кем мы гнались, подошли к повороту тропинки и скрылись за ним. Тогда молодой человек, наш рассказчик, ни с того ни с сего начал смеяться. Я еще раньше заметил, что он на бегу бормочет что-то под нос себе, будто бы спорит сам с собой, и слышал его невнятные восклицания: «Ну, конечно, это так. Ах! Дураки! Вот опрометчивые люди! Неужели они сами не могут догадаться?»
— Что случилось? — окликнул его чайханщик, но он продолжал бежать, не отвечая и посмеиваясь про себя, с непонятной веселостью.
Нам все труднее и труднее становилось продвигаться дальше. Тропинка сузилась до полушага. По одну ее сторону стеной поднимались отвесные скалы, по другую был обрыв. Ночной переход с караваном муллы приучил меня гулять по таким местам, по которым в былое время я бы не отважился пройти ни за какие подарки, но когда тропинка сузилась до полушага, я на бегу посмотрел себе под ноги, — мне пришлось остановиться и отвернуться лицом к скале.
— Вперед, мальчики, вперед! — торопил нас веселый молодой человек. Но не мне одному становилось не по себе. Милиционер и кочевник, привычные к высотам, давно уже опередили нас, но все чаще Бостан косился под ноги и боком жался к скале чайханщик.
— Я, кажется, здесь отстану, — слабо сказал он и повернул к нам свое бледное лицо. — Я всю жизнь прожил на равнине, и такие путешествия не для меня, нет, не для меня. Куда ведет эта чертова тропинка?
— Куда? — переспросил и опять рассмеялся молодой человек. — Увидишь сам. А впрочем, лучше отдохни здесь, потому что дальше она будет еще уже.
Осторожно, держась друг за друга, мы разошлись с чайханщиком, и он лег на тропинку к скале лицом. Я думаю, что он был, в общем, храбрый человек, но высоты могут бояться и храбрые люди, — это дело привычки.
Скоро мы дошли до поворота, где нас поджидали Гумай и кочевник. Здесь было что-то вроде широкой площадки, на которой свободно могло поместиться десятка полтора человек. Дальше, у поворота, тропинка опять сужалась.