Страница 2 из 2
Я горел до зари, пока не затухла лампа. В слезах, дописывал:
Теперь я вспомнил, что за мщенье
Считает честный человек!
Молю, отец… молю прощенья,
Готов молить его весь век!..
Я уже не мог заснуть, я видел: Ятамар встречает жалкого старика, набравшего хворосту, чтобы согреться, грозит ему, хватает вязанку и бросает в реку. Старик рыдает. Проходит пять лет. Весна, всё ликует, скоро ледоход. Сын лесника идет из школы. Лед трогается. Из леса выходит старик и кричит: «мост рухнет, остановись!» Лесник бранит старика и велит сыну переходить. Мост рушится, ребенок тонет. Старик бросается и после долгой борьбы со льдами спасает мальчика. Лесник падает в обморок. Старик… Боже, как хорошо!
«Твой сын здоров! очнись, лесник!»
Лесник вскочил и зарыдал:
«Благодарю, о, старец честный!
Теперь, теперь я увидал,
Что ты святой, что я бесчестный…»
Пора в гимназию. Немец на 4-м, как долго ждать!
__________
Стихи − у сердца. Немец «выводит» за 3-ю пересадку…
− От-то Федрыч… позво-льте поправиться!..
− Я сказал, сажайтесь… кругли драй! Ви нетофольни?!..
− Но я перевел стихами! Пусть драй… но я хочу прочитать, стихами!..
Он пучит стеклянные глаза. Я показываю листочки, они трепещут…
− Ну, ка-ашо. Будем стлюшайт… стики. Штиль! Шетверть кончен.
− А мне всё равно…
В руках он нес ветвей вязанку,
Их собирал он целый день,
Тащил к себе домой, в мазанку,
Устал и сел на старый пень.
− Ошень ка-ашо… сел на пень? Ка-ашо! − и удивленно оглянулся.
Вскипел старик, увидя старца,
Схватил за шиворот рукой…
− За ши…ши-ворот? Этого нэт, но… ошень ка-ашо!
«Я задушу тебя, мерзавца!
Эй, говори, кто ты такой?»
− «Я честный человек», − сказал
Старик несчастный Ятамару, −
«И топоров моих удару
Никто в лесу здесь не слыхал.
Сегодня рано я поднялся,
Бродил голодный целый день…»
− Та, та… голедни и холетни… − прошептал Отто Федорыч, и на его лице я уловил сострадание.
«Ты лжешь, старик, пустой бездельник!
Еще в запрошлый понедельник
Я липу старую срубил,
А ты, презренный лжец, обманщик,
Украдкой сучья обрубил?..»
Лицо немца всё больше напрягалось. Он прошептал − «ушасно!» − и посмотрел через мою голову, моргая.
«Охотник, Бог тебе судья!
Порубок ты нигде не видел,
Напрасно ты меня обидел…».
− Та, та… о, шю-стфо, шюстфо!
Немец моргал всё больше. По его доброму лицу я видел, что он жалеет несчастного старичка. Нет, он вовсе не фальшивый… и тогда… − «унд мо-эн ист Файертаг»… − он вздыхал искренно… нет, он не фальшивый! И я продолжал, с жаром:
Старик несчастный прослезился,
Рукой дрожащей шляпу снял
И на колени опустился…
И горько-горько зарыдал…
. . . . . . . . . .
…Вязанку взял у старика,
Взмахнул рукой полоборота
И бросил в глубь водоворота.
И в миг исчезло всё в волнах…
Немец прошептал − о!.. − и из ясного его глаза, как будто, выкатилась слеза: он вынул платочек в розовых клеточках и ткнул в глаза. Вот никогда не думал… Но − дальше:
Прошло лет пять. Весна настала.
Вода на речке скрыла лед.
Семейство лесника уж ждало,
Что вот, наступит ледоход.
Сын лесника под вечер раз…
Начиналось самое страшное. Немец вытянул палец…
− Ви… ти писал драма… большой драма!
«Постой, постой!» − раздался крик,
Ребенок вздрогнул, обернулся,
Взглянул − и в страхе отшатнулся:
Из леса выходил старик.
«Меня не бойся, я не злой,
Не зла, добра тебе желаю», −
Сказал старик, − «и заклинаю:
По мосту не ходи домой!»
Мальчик колеблется, лесник… −
«Ага, тебе старик проклятый
Такие страсти насказал?
Ага, мошенник бородатый,
Опять ты здесь? − лесник вскричал…
− О, Поже мой… и мальшик итет… и… − ужасно!..
Мост дрогнул, жутко заскрипел.
Взломался лед, погнулись балки,
С ребенком вместе рухнул мост…
……кипит и пенится вода,
И шепчут волны, злобой полны:
Погиб твой сын, и навсегда!
Немец тычет в глаза платочком. Губы его скосились…
«Мой сын», − кричал отец несчастный,
«Мой сын, мой сын… приди сюда!..»
Не слышен вопль под рев ужасный,
Гудит, кипит, шипит вода.
. . . . . . . . . .
Но, вот и берег. Слава Богу!
Старик приплыл. Ребенок жив.
С тревогой в сердце, понемногу
Ребенку чувства возвратив,
Он на колени опустился
И молча, горячо молился…
«Твой сын здоров… очнись, лесник!».
Немец… закрылся платочком в розовых клеточках…и вдруг, взглянув на меня сияющими, влажными глазами:
− О, шю-ство, шюство! У тепья… руски душ… немецки душ, фесь душ! Тут… − ткнул он в Бертэ, − сукой слово… у тепья шюство, фесь!..
И тут… − мог ли я думать! − он схавтил перышко, ткнул − проколол чернильницу, уронил огромнейшую, густую кляксу, чего никогда не случалось с ним, и всем своим плотным телом поставил мне… думаете − фир? Нет: фюнф! Мало того: соскочил с кафедры и крепко пожал мне руку. И взял у меня листочки, чтобы читать всем классам.
Соколов, в крахмальном воротничке, с масляным хохолком, наклонил в книжку голову: я стал первым! Потом я, правда…
Сестра не поверила, когда я крикнул − «немец − фюнф!» Я перекрестился.
− Вот видишь, что значит воля! Мы все, с самого начала…
Я кричал, что это стихи, мои… чего в книжке-то не было!.. Она не верила. Однако, всё это правда.