Я вас жду

— Галина Платоновна, дайте мне вашу руку. Спасибо… — Она опускает веки, и из-под ресниц выступают две слезинки, медленно катятся по впалым щекам. — «У нас с Галкой…» — хорошо. Спасибо… Я вот умру…

— Зачем так?..

— Не надо, Галина Платоновна, — подняла руку Лидия Гавриловна. — Я умираю спокойно. Теперь у Руслана есть материнская ласка, в которой он так нуждается. — Она коротко кивнула, очевидно, самой себе. — А за Трофимушку я не тревожусь: он у меня серьёзный, не возьмёт в дом лишь бы кого.

Лидия Гавриловна опустила веки, умолкла, а я полотенцем принялась вытирать её вспотевший холодный лоб. Затем, сложив руки на коленях, с терпеливым ожиданием стала следить, не уснула ли.

— Посидите ещё минутку, — просит Лидия Гавриловна.

Если б её глаза не были затуманены предсмертной поле ной, она бы увидела, как я побледнела.

Свирепствует вьюга, словно стая разъярённых зверей напала на нашу хату и бесцеремонно царапает стёкла, ломает в саду вишни, пытается сорвать калитку. А в комнате тихо, уютно, весело потрескивают в печи дровишки, ставший за день Руслан спит, а я, открыв свой дневник, обдумываю, как отразить пережитое за последние дни. А переживаний было предостаточно!

Прежде всего смерть Лидии Гавриловны. Мать профессора Багмута умерла сразу, как только мы покинули её палату, но об этом мне стало известно лишь утром следующего дня. Выйдя из больницы, помню, я сразу же нашла телефонную будку и позвонила тёте Ане.

Продолжительные гудки, никто не отзывается. «Моя хозяйка, наверное, включила телевизор на всю мощность», — решаю.

Через стекло наблюдаю за профессором и его сынишкой. Трофим Иларионович угрюм, задумчив, а Руслан стоит с понуренной головой. Переживает мальчик, о бабушке думает, о расставании вспоминает. Ну и пусть!

Я категорически против слащавости, против всякой умилённости и ложной трогательности, — но позвольте! — почему мы так ужасаемся, если на глазах у детей выступают слёзы, когда они чем-то взволнованы? Колобок не попал в зубы к лисе, Баба-Яга добрая, симпатичная старушонка… Вздор! Дети любят, ценят правду и неплохо разбираются в ней.

— Ал-ло. Слу-ша-ю.

Тётя Аня. Наконец-то! Интересуюсь её самочувствием и спрашиваю, можно ли мне остановиться у неё денька на два-три.

В ответ слышу знакомый хриплый хохоток:

— Дал топор — дай топорище? Так следует вас понимать, товарищ Троян? Между прочим, здесь не гостиница и я не дежурный администратор.

Хочу бросить трубку — стесняюсь Руслана, Трофима Иларионовича. Что делать? Безвыходное положение! Остановиться у Багмутов я заранее отказалась, да и сам профессор не очень-то настаивал. Куда же теперь? В гостиницу? Останавливаются же где-то люди…

— Ал-ло! Га-лоч-ка!

— Слушаю…

— Что, Галочка, — слышу весёлый голос. — Когда надо — «родненькая, милая», а взяла своё — «извините, мы не знакомы»?

— Да-да-да, — повторяю машинально, растерянно, встретившись с настороженным взглядом Трофима Иларионовича. — Простите, я найду, мир не без добрых людей, — продолжаю лепетать.

— Вот чего не ожидала, так не ожидала. Приходи, глупенькая, где ты там?

Как же я забыла, что тётя Аня любит «брать пробу»?

Такси останавливается у подъезда знакомого дома на Репинском. И тут происходит такое, что глазам собственным не верю: из машины вслед за мной выходит и Руслан.

— До свидания, папа.

— Руслан, ты куда? — восклицает крайне удивлённый Трофим Иларионович.

— Я с Галкой.

— А домой?

— Я с Галкой, папа.

Казалось бы, я должна была этому радоваться — не может, мол, мальчик без меня. Однако, встретившись с растерянным и грустным, беспомощным взглядом профессора, я вся как-то внутренне сжалась и, посмотрев на него с дружеским участием, подумала: судьба наносит ему удар за ударом: единственный сын, далеко не ребёнок, одиннадцать скоро будет! — предпочитает остаться у чужой женщины, в чужой квартире.

— Руслан, у тёти Ани полно квартирантов, — решилась я на обман. — Ты же слыхал, я еле её уговорила…

Мальчик опустил глаза и молча кивнул.

— Ладно, — махнул он рукой, усаживаясь обратно в машину. — Созвонимся, Галка, да?

— Обязательно.

Он звонил почти ежечасно, находя каждый раз для этого веские предлоги. А на следующее утро позвонил Трофим Иларионович и упавшим голосом сообщил, что Лидии Гавриловны уже нет. Не верилось, хотя внутренне я была подготовлена к такой вести.

— Вот так, Галина Платоновна, — произнёс профессор. — Вот так, — повторил он, когда я разрыдалась.

Тут же стояли тётя Аня и ещё не раздевшаяся с дороги, в пальто, Оксана Ивановна.

— Трофим Иларионович, — наконец произношу с трудом, — примите мои соболезнования… Анна Феодосьевна и… Оксана Ивановна тоже…

— Благодарю.

Я подумала: сейчас начнутся хлопоты, похороны, одному не справиться. Была б дома его сестра, а то она всё ещё читает лекции в Америке! А что, если я заберу сюда Руслана, а Оксана поможет профессору?

— Трофим Иларионович, я бы забрала Руслана сюда, к тёте Ане…

— Руслана действительно не мешало бы забрать отсюда, — соглашается Багмут. — Тем более, что он немного простужен. Что касается помощи… Поблагодарите Оксану Ивановну и, пожалуйста, не беспокойтесь — я не один. Есть у меня друзья, товарищи.

Похороны состоялись во вторник. За гробом Лидии Гавриловны шли не только преподаватели педагогического института, но и студенты. Музыка, десятки венков. Венок несли и мы с Оксаной.

«О чём сейчас думает Оксана? — пыталась я угадать. — О том, что сразу же вслед за нами кинулась сюда, чтобы не оставить любимого человека одного в беде, а он открыто отстраняет её руку помощи? А может, она не теряет надежды, надеется, что Трофим Иларионович, оставшись совсем одни с мальчишкой, трезво посмотрит на жизнь, разберётся, кто ему на деле друг?»

В том, что Оксана любит Багмута сильной и бескорыстной любовью, сомнений нет. Как ей помочь, как облегчить её страдания — она, болезненно самолюбивый человек, явилась туда, куда её не звали, где её не ждут! Трудно вытеснить из сознания душевную боль неудовлетворённого стремления, по и смягчённая, ослабленная она продолжает в нас жить.

…С той минуты, как траурная процессия вступила на кладбище, Трофим Иларионович стал всё чаще и чаще прикладывать платок к глазам, а Оксана до того разрыдалась, что идущие впереди оборачивали головы, глядели на неё кто сочувственно, а кто с укором.

— Оксана, возьми себя в руки, — умоляю её. — Успокойся.

После похорон многие, в том числе Оксана, поехали на улицу Куйбышева, а я к тёте Ане, ведь там — Руслан. Мальчик ждал меня с нетерпением. Он знал, что произошло. Плача, он без возражения согласился не участвовать в похоронах. Теперь мы с ним, обнявшись, молча сидели на диване.

Руслан в те минуты думал (он мне в этом потом признался) о том, что мы с ним одинаковые, но не совсем: у него есть отец, тётя, у меня же, кроме него, Руслана, никого. А я думала об Оксане, о том, как она обрадовалась, когда после похорон к ней подошла аспирантка, сказала: «Мы вас, Оксана Ивановна, и поныне считаем членом нашего коллектива» и пригласила вместе со всеми поехать к профессору Багмуту домой.

— Оксана, потолкуй с Трофимом Иларионовичем о Руслане, — шепнула я ей, когда мы уселись рядом в автобусе.

— О чём? — взглянула она на меня встревоженно.

— Ну, как быть с мальчиком. Не забирать же его обратно, в Сулумиевку. Я занята, работа, учёба, нагрузки.

Пока я говорила, Оксана смотрела на меня с нарастающим возмущением.

— Ты серьёзно?! В такой час отказываешься?..

— Сама бы взяла.

Её лицо совсем посерело, взгляд потух.

— Ты же прекрасно знаешь… Руслан меня видеть не может! — вырвалось у неё.

— Что же будет?

— Что? — переспросила Оксана и бросила: — Будет, как было: он останется у тебя.