Полигон смерти

Детишки на моё присутствие в большинстве своём вообще не обратили внимания, словно участие взрослого в детском конкурсе в этом химическом царстве было нормой.

Справа «рабочее место» пустовало, слева заседал шустрый вихрастый бутуз, весьма талантливо рисующий вороватого Фредди Крюгера-трансвестита (чудище было в гротескном сарафане с меховой оторочкой, с огромным мешком на плече, и от кого-то убегало, затравленно озираясь).

Бутуз проявил некое подобие беспокойства.

— Ты тоже подарок хочешь? — Он кивнул в сторону коробки с заветными пакетами и напористо сообщил: — Там на всех не хватит. Там только детям. И путевки тоже детям.

— У меня будет другой подарок. — Я кивнул в сторону Кати, но вовремя понял, что бутуз всё равно ничего не поймёт, и скорректировал посыл: — Эмм… В общем, это подарок для взрослых. Я на ту коробку не претендую. И на путевку, кстати, тоже. Я вне конкурса, сам по себе.

— А, ну тогда ладно, — успокоился бутуз. — Я Денис.

— А я Саша.

— Саша, тебе ластик подарить? У меня лишний есть.

— Спасибо, ты настоящий Бэтмен…

Через четверть часа я понял, что портрет состоялся. Говорю же, я сегодня в ударе, обычно всё получается гораздо труднее, со скрипом и истериками в формате «эту позорную мазню надо сжечь!!!».

Катя вроде бы ненароком просквозила мимо, желая подсмотреть, как у меня получается. Я решительно прикрыл «заготовку» своим телом, сказав, что это непрофессионально и нечестно, надо запастись терпением и в указанное время готовый результат будет предъявлен на суд широкой общественности.

— Да нормально получается, — успокоил её Денис-бутуз. — Он хорошо рисует, лучше всех здесь.

— Не коряга? — совершенно серьезно уточнила Катя. — В смысле, не под Пикассо?

— Нет, нормальная такая тётка, — сообщил бутуз. — Даже не страшная. И похожа на тебя.

— И на том спасибо, — кивнула Катя, отходя от нас.

Разумеется похожа, а как же иначе. В своё время арбатский портретист Кожедуб под хорошее вино и умные беседы давал мне мастер-класс и, в числе прочего, поделился несколькими секретами мгновенного схватывания индивидуальных особенностей объекта. Это известный мэтр пятиминутного карандашного портрета; то, что он делает, больше похоже именно на волшебство (это Катя верно подметила), и люди несведущие частенько испытывают шок, видя, как буквально на глазах на мертвом листе появляется их живой образ, со всеми особенностями и чувственными оттенками. Так что мне в этом плане повезло: многие опытные художники всю жизнь трудятся в поте лица, тратя массу времени на тщательную прорисовку портретов, и даже не в курсе, что есть некие особые техники, значительно облегчающие ремесло.

— Должен заметить, у тебя тоже неплохо получается, — заметил я, желая отблагодарить бутуза. — Твой Фредди очень крут, я таких раньше не видел.

— Какой Фредди? — Денис в недоумении нахмурился.

Я ткнул карандашом в его мольберт.

— Саша, ты вроде такой большой… а такой тупой, — неодобрительно пробурчал Денис. — Это Дед Мороз, не видно, что ли?

— Упс… Что ж, маленько промазал, бывает. А что у него в этом здоровенном мешке?

— Всякие подарки. Ты это… посторожи мой рисунок, я в туалет сбегаю.

— А зачем сторожить?

— Чтоб не испортили, — понизил голос Денис и с тревогой посмотрел по сторонам. — Конкурс, сам понимаешь…

Денис быстро вернулся, поднатужился и закончил своего вороватого Фредди-Мороза раньше меня, чем остался очень доволен (как будто мы стартовали одновременно и работали в одном формате).

— Ну ты тут копайся дальше, а я пошел за подарком. Кстати, ты только тёток рисуешь или мужиков тоже?

— Тебя нарисовать?

— Нет, батю моего. Ну, если будет время… Я вижу, у тебя хорошо получается.

— Спасибо, твоя похвала согрела мне душу. Но вот насчёт портрета… Гхм… Понимаешь…

— Мы с ней соседи, — плутовато подмигнул мне Денис, указав на Катю. — На одной площадке живём. И она у меня группу ведет.

— Ух ты! Что ж, это меняет дело. Если будет время, обязательно нарисую.

— Тогда я тебя с предками познакомлю. Надо будет чтобы они разрешили тебе прийти ко мне в гости.

— О как… А без подобного разрешения в вашем городе в гости не пускают?

— «В городе» — не знаю, а у нас точно не пускают. У меня батя ветеран-инвалид, в Чечне воевал. Ещё не знаю, он даст себя рисовать или нет. Надо будет уговаривать.

— Ветеран, говоришь… Синдром присутствует? В смысле, буйствует иногда?

— Нет, он спокойный. Но очень строгий.

— Ну и правильно. А то сейчас развелось всяких… Хорошо, я готов познакомиться с ветераном. Только рисовать будем несколько позже. Сегодня и завтра я буду занят.

— Договорились.

Катя переговорила с Денисом — общались они по-соседски, как свои люди, и пошла в зрительный зал. Я так понял, что пока киндеры рисуют в фойе, их родителей в зале развлекают детской худсамодеятельностью, чтобы не толпились за спинами конкурсантов и не мешали.

А интересно у них тут всё устроено, хоть и кондово, местечково, но в то же время с заботой о людях.

Денис неотрывно торчал возле стенда и охранял свой рисунок, исподтишка бросая тревожные взгляды на правый фланг рисовальщиков. Там сидел толстый веснушчатый мальчуган, не сказать, чтобы на вид явный злыдень и хронический уничтожитель нетленных полотен, но… в сторону Дениса и его рисунка посматривал с явной неприязнью.

О как… Значит это не фобия и не игра детского воображения.

Интересно, вроде бы совсем маленькие, а уже столько нюансов в отношениях, что хоть сейчас садись и пиши книгу по прикладным аспектам детской психологии.

Едва Катя скрылась за дверью зрительного зала, с парадного входа впёрлась та самая активная молодежь, про которую давеча рассказывали местные чекисты.

Их было трое, от обычных обывателей они ничем не отличались, разве что у каждого на левой руке красовалась кумачовая повязка с белыми буквами «ДНД». Лица у ребят были вполне добродушные и даже где-то сельскохозяйственные, с этаким простодушно-сермяжным оттенком. То есть у человека с воображением, приехавшего в глубинку из столицы, сразу могло сложиться впечатление, что это те самые комбайнеры из одноименной песенки Игоря Растеряева. В будни они как следует поработали, а в праздничный вечер, перед тем как основательно принять заслуженную дозу С2Н5ОН, решили добровольно помочь родному городу в соблюдении общественного порядка.

Возглавлял троицу невысокий голубоглазый крепыш, этакий забавный краснощекий боровичок, по местным меркам вполне даже симпатичный, с ответственностью во взоре и с неким намёком на принадлежность к Власти в интонациях.

Хлопнув по плечу Дениса, он по-хозяйски спросил «Где Катюха?» — и, получив ответ, направился было к дверям зрительного зала… но Денис что-то негромко ему сказал и безапелляционно ткнул пальцем в мою сторону.

— Вот так ни хрена себе! — простецки удивился боровичок. — А ну…

Он подошел поближе и с минуту безмолвно смотрел на мою работу.

Портрет был почти готов, осталось нанести завершающие штрихи. Я счёл, что такое красноречиво-молчаливое созерцание — это закономерное восхищение моим талантом, и не стал выговаривать непрошенному соглядатаю за вмешательство в процесс.

Поглазев на портрет, он всё с теми же хозяйскими интонациями уточнил:

— Это для чего?

Как и подобает творческой личности, я воспринял этот вопрос в самом широком аспекте: перспективы, планы на будущее и прочие нюансы, которые внезапно открывает перед Катей внимание великого московского художника, ненароком забредшего в этот забытый богом уголок.

В общем-то понятно, что я не обязан отвечать на такого рода вопросы, но моё развитое художественное чутьё подсказало, что боровичок — это Катин брат. Он был похож на неё и вполне по-братски проявлял заботу о ней, беспокоясь, не повредит ли Кате такое неожиданное знакомство. Поэтому я не стал вставать в позу и задаваться, а запросто объяснил, что Катя — удивительная девушка и для любого уважающего себя художника было бы страшным преступлением пройти мимо такой выдающейся натуры.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.