Страница 5 из 7
Розмари закусила губу – она всегда так делала, когда волновалась, а это случалось часто с тех пор, как в ее жизни появился Дориан. Она почувствовала на себе его холодный взгляд и закусила еще сильнее, так, что выступила кровь. Она знала, что эта невинная привычка приводит его в бешенство. Так пусть она уже не кажется ему такой невинной!
– Если Дориан так хочет, то, конечно, оставайся, – сказала Розмари, стараясь держаться уверенно под взглядом его глаз. – Столько, сколько захочешь, а твой муж, безусловно, может и подождать.
Хелен быстро нашлась, что ответить:
– Мы были долго помолвлены, он научился ждать.
Дориан тихо рассмеялся. Розмари поперхнулась. Он никогда не смеялся над ее остроумными замечаниями, только если она спотыкалась или по-другому демонстрировала свою неповоротливость. Он взошел на помост для натурщиков с видом молодого греческого мученика. Он ненавидел долго стоять без движения.
– Розмари много о вас рассказывала, – обратился он к Хелен, едва шевеля губами, как чревовещатель. – Вы действительно оказываете такое пагубное влияние на людей?
– Прекрасная поза! – сказала Розмари Дориану. Прекрасной она не была – скорее даже чересчур небрежной. Но ей просто необходимо было вернуть его к разговору, который они могли бы вести один на один, опустить стекло между ними и остальным миром, чтобы Хелен оставалось только прижиматься к нему носом снаружи. Ее ревность накаляла все вокруг, как лучи безжалостного солнца. Она принялась рисовать с лихорадочной поспешностью. Последние несколько мазков – и с ним покончено, покончено со всей этой страстью – навсегда! Но другой, жесткий голос внутри ее звучал похоронным колоколом: «И какой после этого будет твоя жизнь? Кто ты такая, Розмари Холл, без Дориана Грея?» Розмари заставила оба голоса замолчать и упорно продолжала работать.
Хелен очень нравился созданный вокруг нее ореол опасности и порока. Почивая на лаврах дурной славы, приписываемой ей Розмари, она рассуждала:
– В наше время люди слишком боятся самих себя. Они забыли о самой главной своей обязанности – обязанности по отношению к себе. Да, конечно, они милосердны. Они дают пищу голодным и одевают неимущего. Но их собственные души обнажены и умирают от голода.
Розмари вспыхнула, услышав слово «обнажены», и почувствовала на себе взгляд Дориана – по-волчьи серые глаза хищника. Ревность зажгла пульсирующий в ее венах огонь желания. Он выбрал правильный момент, чтобы схватить ее. Ее мучило желание посмотреть в эти глаза, но она не могла заставить себя сделать это. Дориан улыбнулся ей, как будто намекая на что-то, и она начала задыхаться в волнах охватившего ее жара. Ее соски напряглись под его взглядом, скользнувшим за корсаж платья, где поднималась и опускалась ее грудь, по линии затянутой в корсет талии и дальше, ниже, бесстыдно срывая покровы бесчисленных юбок. Хелен продолжала болтать, но, казалось, ни Розмари, ни Дориан не слушали ее. В воображении Розмари вставали картины из ночного сна. Она больше не боялась самых диких сцен, она хотела повторить их. Сейчас же. С ним. Нет, конечно, она не могла. Она бы не посмела. Она не для этого берегла свою девственность.
– Я почти закончила, – проговорила Розмари, стряхивая наваждение. – Дориан, вы не могли бы немного повернуть голову вправо?
Дориан подчинился. Повернувшись, он оказался лицом к лицу с Хелен, и это неприятное обстоятельство облегчало задачу Розмари – чем реже она встречалась с ним взглядом, тем свободнее себя чувствовала.
– Лучший способ избавиться от искушения – это уступить ему, – говорила Хелен. – Попробуй только сопротивляться искушению, и в душе проснется тоска по тому, что она сама запретила себе, и стремление к пороку, который стал казаться чудовищным и греховным только благодаря существованию этого бесчеловечного закона. Вас, мистер Грей, в пору белоснежного отрочества и нежно-розовой юности уже посещали страсти, которые пугали вас, мысли, которые наполняли вас ужасом, сны и мечты, одно воспоминание о которых окрашивает щеки румянцем?
Хелен обращалась к Дориану, но ее слова с пугающей отчетливостью отзывались в сознании Розмари.
– Хелен, перестань пугать моего гостя, – сказала она, но ее беззаботный смех был больше похож на крик животного.
– Единственный, кто испуган здесь, это ты, Розмари, – холодно ответила Хелен.
Дориан рассмеялся. «Боже мой, – думала Розмари. – Неужели он на стороне Хелен, которая сейчас изо всех сил пытается поставить меня в неловкое положение?» У нее упало сердце.
Наконец она решила, что должна продолжать работать, как будто все происходящее не имеет никакого значения для нее. Работа – единственное, что может исцелить раны, которые наносят люди; поэтому она так стремилась к уединенной жизни, посвященной искусству. Ее отец овдовел, и у него не было больше детей, кроме этой талантливой упрямой красавицы, которую он умолял изменить свое решение. Розмари всегда отвергала молодых людей, которых приводил к ним в дом отец. Она открыто им грубила, отбрасывала их в сторону, как камешки, мешавшие продолжать путь.
Она углубилась в работу, а Хелен и Дориан были увлечены беседой.
– Вы не пугаете меня, – говорил Дориан. – Вы меня сбиваете с толку. Я не знаю, что вам ответить. Существует какой-то ответ, но я не могу его найти. Не говорите ничего. Дайте подумать. Или лучше я попробую перестать думать.
Хелен понимала, как привлекательны ее рассуждения для Дориана, и замолчала на минуту, предоставляя ему запутаться в сетях ее порочной логики. Она умела выбрать психологически точный момент, когда нужно было замолчать. «Неужели она и вправду воплощение зла?» – думала Розмари. Они были подругами, и она должна была отрицать это. Кроме того, ей было жаль Хелен. Хотя она позволяла себе только намеки, Розмари знала, что Хелен была бесплодна. Ей было почти тридцать лет, и за двенадцать лет брака она не подарила мужу ни одного ребенка. Розмари догадывалась, что цинизм для Хелен был лишь способом защиты. Бог отказал ей в женской мягкости, и это еще больше ожесточило ее. Ни для кого не было секретом, что ее муж беспрестанно изменял ей и был завсегдатаем публичных домов.
Розмари продолжала писать, но поза Дориана становилась все более расслабленной. На него действовали слова Хелен.
– Розмари, я устал стоять, – сказала он. – Мне нужно выйти в сад.
– Дорогой Дориан, простите меня. Когда я пишу, я не могу думать ни о чем больше, – сказала Розмари. «Но с тех пор, как я встретила тебя, я больше не имею права так говорить», – думала она.
– Никогда вы не позировали лучше, – продолжила Розмари, хотя ее притворство бросалось в глаза. Она говорила ему приятные вещи, чтобы избежать нападок Хелен. – Вы были изумительно неподвижны. Мне удалось выражение, которое я стремилась передать, – приоткрытые губы, проницательный взгляд. Полагаю, и комплименты Хелен сыграли свою роль. Но не стоит верить ни единому ее слову.
– Никаких комплиментов она мне не говорила, – заявил Дориан. – Возможно, поэтому я не поверил ей.
Розмари засмеялась – чересчур громко, – таким облегчением было для нее видеть, как Дориан подвергает сомнению слова Хелен. Но Хелен не могла позволить Розмари торжествовать. Она обвела комнату мечтательным, томным взглядом.
– Я тоже выйду в сад, – сказала она. – Здесь ужасно жарко. Розмари, ты не позаботишься о том, чтобы нам принесли чего-нибудь освежающего? С клубникой.
Розмари была в ярости. «Спокойно, – сказала она себе. – Нельзя показать, что ей удается меня задеть. Это только поставит ее в выигрышное положение».
– Конечно, Хелен. Позвони, пожалуйста, и Паркер выполнит твою просьбу. А мне нужно еще поработать над фоном, я присоединюсь к вам позже. Не задерживай Дориана. Я сегодня в настроении писать. Портрет будет моим шедевром. Это уже шедевр.
Дориан потянулся – он ненавидел находиться без движения. Он выгнул спину, и тонкое полотно рубашки натянулось на худощавой груди и волнообразных мышцах подтянутого живота. Розмари наблюдала за ним, и необычное щекочущее ощущение между ног пробуждало в ней жажду чего-то, пока для нее непонятного. Она чувствовала, как пульсирует нерв. Там, внизу. Губы трепетали в ожидании долгого поцелуя.