Страшный суд

Оба они заняты были, что называется, по горло и видеться могли урывками только. Но после того, как наглый второй десант ополченцы, пограничники и казаки сбросили в море, злобная и завистливая соседка взяла, видимо, таймаут. О том, чтобы она отказалась от захватнических затей не могло быть и речи, Япония могла ждать и год, и десять лет, и век…

Но тишиной и возможностью встречаться Стас и Вера могли воспользоваться дня два, не больше. И слава Зодчим, молодые люди не знали об этом. Им попросту было хорошо вдвоем, и двойнику Станислава Гагарина из шестьдесят восьмого года не приходилось в присутствии Веры вспоминать о вселенском одиночестве, на которое был обречен.

Остров Кунашир — прелестное место на земном шаре. Плохо обжит, это верно, убогие дороги, примитивное жилье и дурное снабжение, неразвитое сельское хозяйство и полное отсутствие каких-либо здравниц, хотя здешние минеральные воды разнообразны и уникальны, потягаются по этой части с любыми курортами международного класса.

Про воды, омывающие остров, и говорить не приходится… Кто только не водится в курильских глубинах, бесчисленные рыбьи стада нагуливают здесь жир, а еще ламинария, морской гребешок, мидия и другие, еще далеко не освоенные русскими людьми деликатесы.

А какие удивительные леса, заросли курильского бамбука, гигантских лопухов высотою в два метра… И еще одно удивительное дерево, распространенное и на Хоккайдо с Хонсю, название его Стас Гагарин забыл, а Вере сознаться в этом постеснялся…

Двойник вообще поначалу несколько смущался в присутствии молодой женщины, что на Стаса не было похоже. Порой ему казалось, будто они сто лет знакомы с боевой подругой, а с другой — нечто останавливало его на некоей грани, отделяющей доброе знакомство от несколько более крупных отношений.

Вера же вела себя со Стасом Гагариным ровно. Не останавливала его вполне естественных попыток уделить, что называется, повышенное внимание, знаки его принимала как должное, но и не поощряла штурмана к более смелым поползновениям, увы…

Во всяком случае, отношения Веры и Стаса развивались спокойно, без всплесков и чувственных перепадов. При этом из подсознания молодого штурмана всплывало порой ощущение, будто есть в той растущей теплоте, которую он уже явственно испытывал по отношению к Вере, есть нечто запретное, греховное, что ли… Этот сдерживающий фактор, хоть и не носил абсолютно цензурного характера, напоминал начитанному и достаточно эрудированному Стасу описанную в иных романах ситуацию, когда сын вдруг ощущал в себе влечение к молодой мачехе.

Конечно, здесь никакого эдипова комплекса не было и нет, хотя и отражённо, тенево он присутствовал тоже… Но ведь Стас не знал о том, кем была Вера в жизни старшего двойника!

Порою он вопросительно поглядывал на нее, будто хотел спросить о чем-то и не решался. А Вера отвлекала Стаса от излишних сомнений и дум, собственно говоря, она ведь и роль такую назначила себе сама, и положила не торопиться, не гнать лошадей, они в урочное время доставят влюбленных в необходимое место.

— Не искупаться ли нам в минеральных водах? — предложила однажды Вера, и Стас немедленно согласился: день был прохладным, и окунуться в горячие ванны на склоне вулкана было как нельзя кстати.

Неказистым казалось сооруженное погранцами, в полном смысле слова, доморощенное водное хозяйство, но главное было в том, что оно лечило, а к бытовым неудобствам русский человек привык.

Сбросив одежды, Вера и Стас забрались в запруду из камней, это и называлось ванной, где вода замедляла естественный ход, но всегда оставалась проточной, и штурман оставил на камне часы, чтобы не перележать ненароком, воды на Кунашире были по лечебной силе густыми.

Он вытянулся в горячей, под сорок градусов, запруде, чувствуя рядом стройное тело Веры, вздохнул неведомо чему и посмотрел на голубенькое, под скромный русский ситчик, небо, медленно плывущие на север облака, и подумал, что такое небо сейчас на Белгородчине или в Рязани.

— Тебе нравится Саша? — спросил вдруг Стас Гагарин.

— Какой Саша? — удивленно спросила Вера.

— Филиппович, который… Македонский.

— А почему ты спросил о нем?

— Не знаю… Может быть, потому, что он тоже прибыл спасать Россию, как адмирал Нахимов и партайгеноссе Гитлер. Хотел бы я с ним встретиться тогда. Ведь мы ровесники с царем Александром, я даже немного постарше сейчас, тридцать три года мне уже сравнялось…

— Бог даст — свидитесь, — нейтрально и осторожно ответила Вера.

— У меня есть о чем спросить великого полководца, — промолвил Стас Гагарин и безо всякой связи с предыдущей фразой спросил — Сколько же отмерила нам судьба пребывать на благославенном Кунашире?

— Двадцать четыре часа, дружище, — послышался рядом знакомый мужской голос. — Только одни сутки, начиная с этой минуты… Здравствуйте, камарады!

Штурман резко высунулся из воды, повернулся и увидел в метрах шести от себя, в другой каменной ванне-запруде Адольфа Алоисовича Гитлера.

Фюрер приветливо улыбнулся и традиционным жестом поднял голую руку.

Вера занесла руку над взъерошенной головой, свернувшегося под одеялом Стаса, издавна привыкшего спать в чем мать родила, а через сутки после встречи с Гитлером на острове изрядно заминусило, легонько и нежно провела ладонью по волосам, боясь разбудить усталого друга.

«Скоро ему в путь-дорогу, — подумала она, — только будить его не стану, пусть сразу возникнет там, где ждет его помощи Россия. Прощание с близкими расслабляет героев… Но стала ли я близкой ему теперь?»

И Вера печально, вовсе как земная женщина, вздохнула.

Она высвободила левую руку и посмотрела на часы. Уже пора… Вера склонилась над Стасом, легонько поцеловала в щеку, едва касаясь пробившейся уже щетины, и чуть слышно шепнула в ухо:

— До свидания, милый…

Стас Гагарин не пробудился.

Он пробормотал во сне нечто, принялся было поворачиваться на другой бок…

И вдруг исчез.

Опустевшее одеяло бесшумно легло на тощий матрац, приютивший их на эти сутки. Вера перевела взгляд на походный стул, на котором лежала одежда героя: одежды не было тоже.

— Будет ему хоть одеться во что, — усмехнулась и проговорила вслух молодая женщина. — Забавное кино, понимаешь, сказал бы товарищ Сталин. Ну и приемчики у моих коллег по Совету Зодчих Мира… Прямо как в сказке Пушкина «Руслан и Людмила». Только на сей раз жениха умыкнули…

Вечером 26 сентября 1993 года обстановка в России не разрядилась. Обыватель пребывал в информационной блокаде, ни хрена ему по телику не сообщили, кроме того, что, дескать, краснопресненские затворники дурака валяют в Доме Советов, а ведь народ поддерживает «всенародно любимого» узурпатора и гауляйтера-наполеона.

Методом от противного можно было вычислить, что с поддержкой-то как раз и напряженка. Дважды, вчера и сегодня, толковали, что, дескать, поддерживает клятвопреступника Рязань… Нашелся там некий Молотков, глава администрации, с рожей ломехузистого типа. Но Рязань, при всем уважении к ней, это далеко не вся Россия!

Брожение и в стане Хасбулатова началось. Исправников побежал договариваться с Шахраем-мошенником о компромиссе. Электронные промыватели мозгов, вернее, засорители извилин, на все лады, толковали, какой у нас клятвопреступник добрый, зовет всех на работу, квартиры за депутатами оставляет, и тому, кто захочет уехать, аж на целых десять тонн контейнер для шмоток дадут.

Расчет был ясен: обыватель тут же ушки на макушку… Ё-к-л-м-н! — воскликнет оболваненный гражданин. Аж целых десять тонн… Это ж какую прорву вещичек наворовал в Москве народный избранник!

И все в подобном духе. Низость, пошлость, голый, рассчитанный на пещерные эмоции обман, безудержная, повальная низость и еще раз низость в кубе…

Сегодня за завтраком впервые в жизни возникла отчаянная мысль: а не уехать ли из этой подлой страны к черту на кулички?