Страшный суд

После выступления на тиви президент перебрался в Кремль и объявил древнюю резиденцию русских царей бастионом демократии, гласности, плюрализма, общечеловеческих ценностей и рыночной экономики.

Последними словами безработного президента была сакраментальная, прозвучавшая под общий смех России, фраза: «Заграница нам поможет!»

Но смех смехом, а ситуация возникла непростая. Бывшее Первое Лицо засело за кремлевской стеной вовсе не в одиночку. С ним остался охранный полк, традиционно расквартированный в Кремле, половина гвардейцев из Управления охраны, а это еще десять тысяч отборных головорезов, кое-кто из безопасности колебался, прикидывая, чья возьмет, да и в Министерстве внутренних дел не все шли по разряду поборников соблюдения действующей Конституции.

Положение усугублялось тем, что столичные власти держали руку президента, ибо хорошо понимали: с его падением их в отставку просто так не уволят, многим грозит небо в клеточку, а может быть, и что-нибудь покрепче.

А у вождей с Советской площади как-никак, а двадцать тысяч боевиков, да еще хорошо прикормленный ОМОН, да мафиозные группировки, готовые взаимодействовать со столичными буграми, за которыми паханы, с вооруженными шестерками, давно уже кайфовали как у Христа за пазухой, да простится нам употребление имени Сына Божьего всуе…

Вновь возникла патовая ситуация, когда президента как будто бы свергли, но сдаваться «всенародно любимый» не собирался. Слово было за российской провинцией, и вот тут-то глубинка и показала, как отравила ее гонка суверенитетов, начатая «кремлевским затворником», так немедленно окрестила экс-президента оппозиционная пресса.

Вооруженные патрули двигались на бронетранспортерах по набережной Москвы-реки, выезжали на Манежную площадь, огибали Исторический музей, и по Васильевскому спуску вновь выходили на реку.

До этого пятачка сократилось российское пространство, контролируемое бывшим гауляйтером Среднего Урала.

А в провинции творилось черт знает что. Неожиданно возникла Великорусская республика. Она образовалась в составе Липецкой области, заводилой там оказался гагаринский знакомец, Владимир Федорович Топорков, Орловской земли, где губернатором уже был избран бывший секретарь ЦК КПСС, черноземного Воронежа, сумевшего освободиться от лоботрясов «Демросии», Брянщины, Тулы, Смоленска, Владимира, Твери и Ярославля.

Пока еще шли споры о столице Великорусского государства — были намётки, что таковой станет славный город Орел, но «фэ» свое Москве центральные русаки уже объявили, засвидетельствовав полное неприятие для Отечества президентского режима.

На северо-западе возникла Старая Русь. Сюда вошли Псков и Новгород с Ленинградской областью. Петроградская коммуна, образованная прежде, поколебалась малость и сообщила, что входит в Республику, любезно предоставляя Петроград для резиденции новому правительству.

На правах автономии, несмотря на дикие международные вопли чухонских хуторских политиков, в республику Старая Русь на правах автономного образования влилась, присоединилась исконно русская Нарвская земля.

В Поморскую республику немедленно сошлись заполярный Мурманск, Архангельские земли и Карелия.

Из Кремля исходили по губернаторским факсам грозные указы «затворника», но указов этих, как и прежде, не читали, не говоря уже про их исполненье.

Казалось, Россия развалилась на отдельные, пусть и крупные пока, куски, Москва никем и ничем не управляла, парламент бесконечно заседал, правительство разбежалось. Те из министров и вице-премьеров, кто были явными уголовными преступниками, остались с президентом и дрожали, как осиновые листья, надеясь на зубцы кремлевской стены или на помощь из Вашингтона. Те же, кто, так сказать, не запятнал чести, кто не боялся решительного в стремлении всех посадить вице-президента Руцкого, бездействовали, ибо премьер подал в отставку, а нового Верховный Совет никак не мог подобрать.

В Москве, тем временем, начались массовые погромы комиссионных ларьков, провокаторы поджигали и переворачивали иномарки, били в них стекла, милиция при этом только ухмылялась, и трудно было понять: стихийные ли это проявления злобы к спекулянтам дотерпевшегося народа, либо беспорядки организует и направляет умелая рука, не без ниточек, при этом, уходящих за кордоны.

Однажды ночью вооруженные отряды офицеров заняли здание Моссовета на Советской площади и объявили мэрию и правительство столицы распущенными.

Временное исполнение обязанностей военного губернатора Москвы Комитет офицеров возложил на генерала Филатова и предложил Виктору Ивановичу подобрать себе помощников-министров…

Буквально через полчаса после того, как бывший главный редактор Военно-исторического журнала обратился к населению с призывом соблюдать спокойствие и поклялся в течение суток навести на улицах первопрестольной порядок, с подмосковной Кубинки, где расположена элитная авиадивизия, вобравшая в себя летчиков супер-класса, взлетела эскадрилья истребителей СУ-27. Едва поднявшись в воздух, они тут же оказались над Кремлем, где дернули такой форсаж, что с башен рухнули звезды.

Кто отдал такой приказ летчикам — навсегда осталось неизвестным.

Через час после повергшей всех в шоковое состояние акции на вымощенный брусчаткой двор Кремля грузно уселся боевой вертолет «Серый филин». Летательный аппарат, вооруженный ракетами «воздух-воздух» и «воздух-земля», взял на борт экс-президента с небольшой свитой, оторвал широкую задницу от задребезжавшего по случаю вибрации древнего строения, завис на мгновение над седым Кремлем, видевшим и надменных, дебильных в собственном самомнении ляхов, и французских гусаров-пришмандонов, и твердых марксистов-ленинцев, а теперь вот и неумеренных «демократов».

Вертолет повисел-повисел, примериваясь, и косо вдруг сорвался с гордого холма, стремительно понесся в неизвестном направлении.

— Меня зовут Александром, — улыбнулся, пожимая мне руку, молодой крепыш довольно приличного роста, на целую голову возвышался парень надо мною. — А можно называть и Сашей…

— А по отчеству? — привычно спросил я, полагая фамильярным обращение по имени к тому, с кем не установились еще некая духовная близость, дружеское приятие.

— А по отчеству — Филиппович, — просто, естественным и располагающим тоном отозвался молодой человек, и Станислав Гагарин как-то сразу проникся доверием к нему и расположением души, коммуникабельным казался паренек, пусть и баскетбольного роста.

При этом новый знакомец мой не выглядел верзилой. Сложен был пропорционально, двигался проворно и ловко, смотрел собеседнику, Станиславу Гагарину, по крайней мере, прямо в глаза, прищурив при этом нижние веки.

Его явная приветливость по отношению ко мне ввела Папу Стива в заблуждение, и я принял его за обыкновенного боевика, охраняющего помещение, в котором предстояло совещание привлеченных к разыгравшимся событиям лиц. Потом Александр рассказал мне, что проникся расположением к Одинокому Моряку задолго до встречи со мною, ибо читал мой роман «По дуге Большого Круга» и посчитал сочинение Папы Стива весьма человечной и мудрой книгой.

Он знал, что перед ним автор романа, которого Александр причислил к любомудрам, и потому ученик великого Стагирита загодя проникся к Станиславу Гагарину сердечным расположением.

А вот я не сразу разобрался в этом парне… Он это понял, и насмешливая молния блеснула в проницательных глазах, напомнив мне давнишний взгляд сына испанского генерала-героя, с которым четверть века назад познакомил меня московский лоботряс-критик, абориген столичной литературной запьянцовщины.

По крупному гудежу, находясь в водочном угаре, он обронил некую бестактную фразу в адрес молодого испанца, и тот едва не испепелил его молниеподобной искрою оливковых глаз.

Не знаю, как скоро сообразил бы я, кто находится передо мною, если бы в небольшой конференц-зал фирмы на Пушечной, куда меня пригласил товарищ Сталин, не вошел вдруг Адольф Алоисович Гитлер в неизменной камуфлированной форме, которой он, находясь в России не изменял ни разу, исключая нашу встречу со Збигневом Бжезинским и пикник на Волге.