Страшный суд

Словом, с теми двумя было проще, как ни фантастично выглядели наши встречи и приключенческие крутые контакты.

А тут… Адольф Гитлер, с детства известный как ужасное исчадие преисподней, сидит на ящике с картошкой, готовится пить гранулированный растворимый кофе, отстраненно, непривычно посматривает на хозяина и… молчит.

В голове вертелась дурацкая, невесть как возникшая фраза: «Как вас теперь называть, доктор Зорге?» Но причем здесь доктор Зорге? Разве что он тоже немец… А Гитлер и вовсе австриец. Есть ли между ними разница, уроженцами Рейха и Восточной Империи?

— Почти никакой, — нарушил молчание фюрер. — Вроде разницы между малыми, белыми и великими россами.

«И этот читает мысли? — ужаснулся я. — Ну и дела… Надо завязывать с подобными романами. Этот вот, третий, допишу, и сменю писательскую пластинку».

— Вы правы, камарад Станислав… Позвольте мне вас так называть, отчество у нас не принято произносить. Германский фюрер благодарит вас за объективное изложение событий в романе «Мясной Бор», за то, что вы избежали фальши и карикатурности в изображении Адольфа Гитлера и его храбрых ратников.

«Гм, — хмыкнул я мысленно. — Товарищ фюрер о себе говорит в третьем лице… У товарища Сталина научился?»

Не скрою: похвала Гитлера, его благодарность и даже некоторая смиренность в общении с писателем мне польстили.

Ничто, увы, человеческое мне не чуждо…

Вспомнилось, как маршал Язов сказал мне однажды:

— У вас, Станислав Семенович, самое высокое звание на Земле. Вы — писатель. И выше этого звания быть не может!

Умница Дмитрий Тимофеевич всё еще томится, увы, в камере Матросской Тишины. Старый наивный солдат… Как верил он Меченому Антихристу!

— Сидеть ему осталось недолго, — снова нарушил молчание Гитлер.

— Откуда вы знаете?

— Я всё знаю, — скромно опустил глаза вождь германского народа и генсек рабочей партии.

И тут закипел чайник, в данном случае кофейник… Ведь мы собирались трахнуть бразильского.

Когда задымилась коричневая жидкость в фарфоровых чашках, я принес их из серванта, взяв из лучшего Вериного набора, ошеломленный внезапным соображением, я вдруг сказал:

— Неувязка получается, товарищ фюрер… Не буду скрывать: общение с вами куда как интересно, пусть даже без стрельбы и погони, как в первых двух романах. Хотя, я полагаю, и попистолить нам с вами придется. Но дело, видите ли, в том, что роман «Вечный Жид» мне кончить пока не удалось: «Отечество» возрождаю… Да и суд над Федотовой и ее бандой не закончился. Тьфу, нечистая сила, опять на язык мне сия пришмандовка попалась! И тут являетесь вы… Надо, стало быть, третий писать роман, а я только «Вечного Жида» начал. Вроде как преждевременно пошли вы на контакт, хотя я рад, повторяю… И наша встреча…

Адольф Гитлер как-то дернулся, почернел лицом, а я запоздало вспомнил, как болезненно он самолюбив, душевно раним, крайне чувствителен к бестактности, вроде той, которую Папа Стив только что себе позволил.

— Извините, конечно…

Фюрер резким движением головы откинул нависшую надо лбом чёлку, часто-часто задышал.

— Вы не допускаете, камарад, что я мог просто… Познакомиться… Безо всяких романов… И Йозеф мне о вас так много имел рассказать! Мне вас хотеть видеть без целей прагматик…

Акцент у него усилился, затем он и вовсе перешел на немецкий, произнес на родном языке несколько фраз.

— Да ради Бога! — смущенно воскликнул я, и вдруг Адольф Алоисович Гитлер… исчез.

Оставался на месте ящик с картошкой, а вождя германского народа на нем не было.

— А как же кофе? — растерянно спросил Станислав Гагарин, обращаясь в пространство.

«Во мудак! — подумал я о сочинителе с досадой и в сердцах. — Выгнал гостя за здорово живешь… Как же ты третий роман напишешь?»

Глава вторая

ХРОНИКА СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

Адольф Гитлер крепко, видимо, осерчал на меня. Вообразив себе, что иначе как литературный персонаж Станиславу Гагарину фюрер и на хрен не нужен, германский вождь не появлялся до тех пор, пока я не поставил последнюю точку в романе «Вечный Жид».

Правда, в бурные дни наших с Агасфером приключений партайгеноссе обозначался некоей тенью Сталина, точнее, видением потустороннего мира, мистическим облаком в штанах, об этом я, правда, не упоминаю в предыдущей книге. И в беседах с Агасфером мы не пытались объяснить поведение двух антиподов, заклятых врагов, русского и немецкого партайгеноссен, а теперь, на Том Свете, закадычных приятелей.

Но так материально, зримо, как воскресным днем 13 сентября, австриец Шикльгрубер передо мною не появлялся.

Почему же я не обращался к образу Гитлера непосредственно и, по-моему, даже не упоминал о нем в романе «Вечный Жид»? Во-первых, как будто и повод к этому не возникал. Во-вторых, пророков у меня и без фюрера хватало. В-третьих, после 13 сентября 1992 года, когда товарищ Гитлер так неожиданно появился у меня в доме и таинственным образом исчез, я был уверен, что третий роман обязательно напишу, и уж там у меня будет возможность рассказать о Гитлере такое, чего никто о нем, а может быть, и сам фюрер, не знает.

Надо сказать, что тень Гитлера, о которой я упомянул выше, мелькала скорее не по страницам романа «Вечный Жид», а в собственном моем сознании, поскольку в эти месяцы я прочитал множество работ о вожде германского народа.

Зачем я всё это читал — не знаю.

Ведь тема «Вечного Жида» не требовала получаемых мною знаний о Гитлере. Наверное, я попросту исподволь уже готовился ко второй встрече с фюрером, полагая, что она обязательно произойдет и последний роман трилогии я обязательно напишу, хотя и понятия не имею, о чем это сочинение будет рассказывать.

Изучая монографию Валентина Пруссакова «Оккультный мессия и его рейх», пронизанную мистикой брошюру Жака Бержье и Луи Повеля «Утро магов», работу Эриха Фромма о глобальной, мировоззренческой некрофилии Гитлера и ряд других отечественных и зарубежных исследований феномена Гитлера и национал-социализма, я хотел представить моего сентябрьского гостя не в потустороннем шарме, а в самой что ни на есть земной юдоли, в житейской ипостаси, мне не дано было знать — увижусь ли с фюрером германского народа снова, но интуитивно я надеялся, что Адольф Алоисович на жизненном пути моем возникнет.

Теперь я уже хорошо понимал, что пресловутый сочинительский Imprematur — цензурное разрешение Зодчих Мира писать обо всем, что происходит вокруг, пусть и рискуя собственной шкурой, получен был мною от богов Добра не просто так.

Imprematur, о котором сообщил мне товарищ Сталин, предполагал и обратную связь. Разумеется, я всегда и всюду обязан был об этом помнить. Ведь еще в первый визит Иосифа Виссарионовича в Россию вождь рассказал мне о способностях Зодчих Мира материализовать мои творческие замыслы, поворачивать реальные события и разрешать конфликтные ситуации таким же образом, как развертывались они под сочинительским пером.

Конкретно сие проявилось в заварушке, связанной с захватом бандитами теплохода «Великая Русь» и последующим его освобождением лихими парнями из морской пехоты.

История, которую я описал в романе «Вторжение», явилась прямой материализацией творческого вымысла. В последующем романе «Вечный Жид» напрямую писательские способности Станислава Гагарина Зодчими Мира, как мне кажется, использованы не были, хотя кто знает об истинных намерениях богов, кто может проникнуть в существо поступков тех, кто управляет нами, смертными…

Но в мартовские и апрельские дни, когда ваш покорный слуга лихорадочно — меня едва ли не физически трясет, я работаю как одержимый, если работа над очередным сочинением идет к концу — завершал «Вечного Жида», уже начинали вплотную складываться сюжетные записи романа «Страшный Суд», который по первости я собирался назвать «Гитлер в нашем доме».

Когда же наступило двадцатое апреля — день рождения Адольфа Алоисовича, я объявил этот день творческим и уселся за письменный стол, чтобы всерьез заняться новым романом.