Страшный суд

Так говорил Адольф Гитлер.

Мне помнилось утверждение Гегеля по поводу того, что великие исторические личности — князь Олег, Александр Македонский, Чингиз-хан, Наполеон Бонапарт, Иосиф Сталин и, разумеется, Адольф Гитлер — действовали исходя из принципиально новых параметров, руководствовались вовсе не спокойным, упорядоченным ходом вещей, освященным существующей системой… Нет, они вдохновлялись источником, скрытым от глаз непосвященных, заражались энергией от «внутреннего духа Земли, который стучится в нее, словно в скорлупу, и взрывает ее».

К подобным людям, учит создатель диалектики, глупо подходить с меркой общечеловеческих ценностей, смешно прикладывать к ним расхожие категории скромности и милосердия, человеколюбия и смирения.

Ибо необъемному великану приходится порою, говорит Гегель, раздавить ненароком бедный, невинный цветок, походя разрушить нечто на проложенном для него неведомой нам целью пути.

«Ладно, — думал я, освобождаясь иногда от мыслей о фюрере и трудностях, возникших у сочинителя при формировании его нового образа, — с Адольфом Алоисовичем я как-нибудь со временем разберусь… Ведь он прибыл в Россию для практических дел, вовсе не туристом. По делам и будем судить его определенную Зодчими Мира добрую ипостась.

А вот что мне с собственным двойником прикажете делать?»

Глава шестая

ДВОЙНИК ПАПЫ СТИВА И ПОСЛЕДНИЕ МИРНЫЕ ДНИ

Шестого мая 1993 года я побывал у двух главных редакторов — «Юридической газеты» и «Советской России».

Олегу Александровичу Финько, который одним из первых отозвался на мою просьбу поведать читателям о «Русском сыщике» и с лета прошлого года печатал беседы со мной на эту тему, подписал роман «Вторжение», а затем рассказал о «Вечном Жиде» и о том, как работаю над третьим романом, где действует фюрер германского народа и генсек рабочей партии.

Финько был в восторге.

— Ты даже сам не представляешь, что затеял! — восклицал он, внимательно слушая Станислава Гагарина и не забывая перелистывать обе книги «Вторжения», прочитывая вслух задевшие его внимание куски. — Во-первых, писательская братия попросту обалдеет и озвереет от зависти: ты создал новый жанр, сформулировал иное правило литературы… Во-вторых, тебя переиздадут во всех западных, а может быть, и во всех восточных государствах мира. От души поздравляю! Я всегда утверждал: Станислав Гагарин — немыслимый, потрясающий воображение работник!

Лучшего для меня комплимента главред «Юргазеты» и придумать не мог. Я давно уже оставил помыслы о мировой и даже российской славе, сообразив, что эфемерность эта и связанная с нею суета определена не мне. Но вот признание работником, да еще со стороны человека, которого я искренне уважал, понравилось. В том, что одинокий моряк любит и умеет трудиться, сомнений у Станислава Гагарина никогда не существовало.

Валентин Васильевич Чикин был человеком иного склада, крайне сдержанным и на внешнее проявление чувств скупым. Талантливый журналист и честный труженик, делающий самую правдивую и на редкость объективную газету в Державе, редактор «Советской России» был лишен, увы, коммерческой жилки и никак не мог уразуметь, какой экономический эффект сулит ему мое предложение переиздать на его собственной базе книгу «Так говорил Каганович».

Толковали мы с ним об этом не однажды, на листке бумаги на глазах у Чикина я не раз и не два рисовал волнующие воображение расчеты, но Валентин Васильевич колебался, напирая на необходимость распространения тиража, хотя Папа Стив собирался помочь ему и в этом, ссылался на собственный опыт, пусть возможности у него были куда меньшие, нежели главреда «Советской России».

Во всяком случае, и первый, и второй редактор согласились срочно опубликовать беседу Димы Королева со мной, которая называлась «Сталин в Смутном Времени» и рассказывала о романе «Вторжение». И я был попросту потрясен, когда узнал, что уже восьмого мая упомянутая выше беседа появилась на последней полосе «Советской России» и в ней самым подробным образом сообщалось, как подписаться на «Русского сыщика» и Библиотеку «Русские приключения» — последним названием я замаскировал две дюжины томов Собрания сочинений Одинокого Моряка.

А седьмого мая держал в руках пятый том «Современного русского детектива». Свершилось! Подписка, разрушенная проходимцами и негодяями, была восстановлена…

Теперь дело за почтовиками Нины Петровны Викуловой.

Ведь отправить десятки тысяч посылок по России — это тебе не бык на палочке, архисложное предприятие, мы еще вот и с первым томом «Русского сыщика» не управились…

Заботы и тяготы издательского бремени не мешали мне следить за политическими страстями, которые бушевали и кипели в различных коридорах и актовых залах власти, выплескиваясь на публику через цветную стенку ящика уже густо приперченными ложью.

Десятки раз показывали видеокадры избиения первомайских демонстрантов омоном, но при этом телекомментаторы беззастенчиво заявляли, будто молодцов в касках, вооруженных дубинками и щитами, остервенело избивали — голыми руками?! — хулиганствующие отщепенцы, руководимые депутатами-оппозиционерами…

Вот уже поистине лихие перлы в духе Козьмы Пруткова: если на клетке с верблюдом написано слон, не верь глазам своим!

Наглость и бесстыдство попцовского телевидения и не менее сволочного останкинского канала, как и в дни перед референдумом, достигли предела, вернее сказать, стали беспредельными. Честно говоря, я никогда и вообразить себе не мог, что люди — да и люди ли они?! — могут так беспардонно лгать! Они будто соревновались друг с другом, и в этом мерзком, сплошь покрытом отвратительно воняющим дерьмом информационном, так сказать, пространстве доктор Геббельс казался жалким приготовишкой.

Пахло не только дерьмом. В воздухе, вконец испорченном оборзевшими в усердии потрафить хозяину тележурналистами и горе-аналитиками с откровенно нерусскими фамилиями, в иудином поте искариотского лица отрабатывающими зелененькие западных спецслужб, уже ощущался устойчивый запах крови.

Вечером девятого мая мне позвонили.

Трубку взяла Вера Васильевна и позвала к телефону.

— Голос мужской, — несколько озадаченно сообщила она, — и как будто знакомый…

— Немудрено, — мысленно усмехнулся я, взяв трубку и сообразив, что со мной разговаривает Стас Гагарин, — это же молодой муж с тобою говорил… Выходит, что и голос у меня не изменился?

Для себя я еще не решил, знакомить ли супругу с самим собой из шестьдесят восьмого года.

— Все обошлось, — сообщил мне Стас, хотя я уже знал, что мирная демонстрация в Москве по случаю Дня Победы, прошла мирно. — Партайгеноссе передает вам по случаю праздника привет…

Я вновь собирался поехать в Москву в этот день, но Гитлер предложил посидеть дома.

— Возможны эксцессы, — сказал Адольф Алоисович. — Власти стягивают в город значительные силы. Могут и сорваться… Оставайтесь-ка лучше на Власихе. Потом с молодым другом расскажем вам подробности.

Потому я и находился девятого мая дома.

— А где он сам? — спросил я по телефону Стаса.

— Готовит нам ночлег на сегодня, — отозвался двойник.

…Едва Стас появился в Доме литераторов, я предложил помочь ему в решении бытовых проблем, и деньги предлагал, и на Власиху зазывал, но Стас Гагарин мягко, с доброй улыбкой, вежливо благодарил за проявленное участие, но попытки мои взять его — хотя бы временно! — на содержание категорически отверг.

— Теперь мне куда легче, — объяснил тридцатитрехлетний Станислав Гагарин. — Ведь заботиться придется только о себе…

Я поначалу разделял его опасения за судьбу Веры и Анатолия-сына с дочерью моей, маленькой Ленусей, оставшихся за четвертьвековым порогом: не осиротели невзначай эти трое, если их папаня ходит на первомайские демонстрации девяносто третьего года?