Контрразведчик

— Пока вы были в Одессе, Юрий Алексеевич, — сказал доктор, — я постоянно размышлял над тем, каким был Угрюмый — к моменту своей смерти… Изменился ли он? Ведь, судя по рассказам сослуживцев, жены, знакомых, это был совсем наш человек. И чего ему было ждать, если, как вы говорите, его считали мертвым…

— Он мог не знать об этом, — заметил Леденев. — И наверняка не знал…

— Но тогда он сам бы стал искать связи с тем миром, — возразил Ковтун. — За границей он не был?

— Ни разу, — ответил Юрий Алексеевич. — Это установлено.

— Мы знаем двух Штакельбергов, — сказал Леденев. — Одного в шкуре Угрюмого, матерого разведчика, опасного врага, и другого — в обличье расстрелянного им Миронова. Против второй половины жизни этого человека мы ничего возразить не можем, против внешней ее стороны.

— Интересно, если б Штакельберг явился с повинной, как бы с ним поступили? — задумчиво произнес Ковтун.

— Тогда было бы еще судебное следствие, — сказал Леденев. — После него суд и вынес бы решения о вине Штакельберга и наказании за нее.

Видите ли, Угрюмый носил звание офицера СС, то есть был членом организации, объявленной на Нюрнбергском процессе преступной. Как обычный офицер СС, Угрюмый отбывал бы установленный срок до амнистии, которая была объявлена нашим правительством несколько лет назад. В случае объявления его военным преступником его бы расстреляли, ибо на военные преступления срок давности не распространяется.

— Он казнил себя сам, — сказал Ковтун. — А что же будет с его семьей?

— Ничего не будет, — сказал Юрий Алексеевич. — Доподлинно установлено, что Елена Федоровна абсолютно ничего не знала. Правда, сильно смутила Миронову находка Игоря, но я заверил ее, что к покойному мужу эта вещь отношения не имеет. Елена Федоровна — уважаемый в городе человек. Многие обязаны ей жизнью. Мы долго советовались, как поступить, и решили ради нее и детей оставить все по-прежнему: и надпись на могиле, и фамилию Миронова в паспорте Елены Федоровны. Она, может быть, еще и пережила бы это. Но каково для детей узнать страшную истину?! Пусть все будет как есть. И Сергей Николаевич Миронов согласился с таким решением…

— Замечательной души человек! — воскликнул Ковтун. — Такое вынести и сохранить в себе все подлинно человеческое.

— Вот мы и пришли, — сказал Иван Никитич и, потянув Леденева за рукав, легко сбежал по ступеням к воде.

У их ног грузно ворочался Понт Эвксинский.

Черное море.

Многострадальное Русское море.

История четвертая

НА ПЛЯЖЕ И УБИВАЮТ ТОЖЕ

Вылететь ночным рейсом

Июль в Подмосковье выдался переменный, в смысле погоды переменный. День — дожди, два дня — солнце… Самые грибные условия. На последние дни месяца приходились суббота с воскресеньем, в пятницу Леденев закрыл среднее по трудности дело, «горящего» ничего не предполагалось, и мысленно он ехал уже на автобусе в озерную Мещёру, где знал заповедное грибное место.

Но человек предполагает, а бог, то бишь начальство, располагает…

Время подходило к рубежу, означавшему конец недели, «weekend» — усмехнулся Леденев и принялся собирать бумаги на столе, аккуратно разложил их по папкам, спрятал в сейф, одновременно достав оттуда клубок суровых ниток и оплывшую палочку сургуча. Он готовился опечатать сейф и зажег уже спичку, как в динамике селекторной связи зашелестело:

— Ты не ушел, Юрий Алексеевич?

Ничего особенного в таком вопросе не было, но сердце у Леденева екнуло, интуиция сработала, или что там еще…

— Собираюсь, — односложно, упавшим голосом ответил Юрий Алексеевич.

— Тогда загляни ко мне, — сказал Василий Пименович Бирюков.

В коридорах было оживленно, наступили часы и дни отдыха, и сотрудники, с удовольствием разговаривая на неслужебные темы, спешили к выходу. Не все, конечно, спешили. Были и те, кто останется здесь до поздней ночи, и те, кому и завтра, и в воскресенье предстоит работа. И какая работа! Но в целом и здесь, как в обычном советском учреждении, люди работают до шести, и два дня в неделю отдыхают.

«Вот мне, кажется, не повезло, — подумал Леденев, приближаясь к кабинету Бирюкова. — Ведь не в попутчики же до Спас-Клепиков собирается он проситься ко мне…»

В приемной Василия Пименовича на Леденева недовольно глянул молодой офицер, адъютант Бирюкова.

— Ждет, — сказал он.

Юрий Алексеевич кивнул.

— И я вас буду ждать, — добавил адъютант.

«Все ясно, — подумал Леденев, — А ты еще надеялся, чудак…»

Адъютант тоскливо взглянул на большие часы, стоявшие в углу.

— Опаздываю. Через полтора часа поезд с Савеловского, — доверительно сказал он Леденеву.

И Юрий Алексеевич потянул на себя тяжелую дверь.

Василий Пименович сидел за столом и торопливо писал в настольном блокноте. Услыхав звук открываемой двери, он приподнял седую голову, молча показал взглядом, садись, мол, потянулся и выключил вентилятор.

Стало тихо. Из-за окна едва доносился уличный шум летней Москвы, но шум приходил сюда слабый, какой-то нереальный, призрачный шум.

Леденев сел, приготовился слушать.

— Где бродишь-то, — проговорил Бирюков ворчливым тоном, но Юрий Алексеевич понимал, что шеф напускает на себя эдакую строгость, так всегда бывало перед ответственным заданием.

Он знал Василия Пименовича еще с войны, когда вместе ходили в лихие разведрейды к скалистым берегам Лапландии, и, теперь уловив знакомые нотки в голосе Бирюкова, Леденев окончательно распростился с мыслью о поездке в деревню Ушмор.

— Где, говорю, пропадал, — говорил меж тем Василий Пименович, — уже битый час тебя вызываю.

— Сдавал дело в секретариате, потом в НТО забегал, к экспертам, — ответил Юрий Алексеевич.

— Это хорошо, — сказал Бирюков, и непонятно было, что именно «хорошо», но Леденев не обратил на это внимания, он знал, что сейчас начинается серьезный разговор.

— Ты Корду помнишь? — спросил Василий Пименович. — Алексея Николаевича?

— А как же, конечно, помню. Он начальник горотдела сейчас в этом, как его…

— В Трубеже, — подсказал Бирюков.

— Вот-вот, в нем…

— Это хорошо, что не забываешь старых сослуживцев. Никогда не надо забывать тех, с кем когда-то делил хлеб-соль. А при случае и на помощь надо прийти. А как же иначе? Иначе нельзя…

Бирюков включил вентилятор, в кабинете было душновато, вентилятор зажужжал, Василий Пименович поморщился и щелкнул выключателем.

«Сдал старик, — подумал о Бирюкове Леденев, хотя сам был всего лет на пять моложе. — В лес бы вытянуть его на недельку… Что там с Кордой приключилось? Неспроста ведь разговор затеял».

— Почему именно ты? — неожиданно сказал Бирюков, порою он любил начинать разговор с конца, не объясняя сразу что, как и почему. — Во-первых, Корду знаешь давно, вместе работали, и неплохо работали… Во-вторых, дело связано с комбинатом Трубежникель, а ты у нас известный спец по никелю. Помнишь, как из Скагена зажигалки привозил да Мороза брал на «Уральских горах»?

— Очень вам тогда к лицу была форма старшины пограничных войск, — ввернул Леденев, и это было его маленькой местью за испорченный конец недели.

Бирюков усмехнулся.

— Намек принят к сведению, — сказал он. — А дело там приключилось такое. В воскресный день в озере Высоцком, что под Трубежем, утонула одна молодая гражданка. Звали ее Мариной Бойко, работала режиссером театра при Дворце культуры Трубежникеля. Выпускница, между прочим, Московского института культуры. Да… Поначалу все сочли это заурядным несчастным случаем. А потом… Потом дело повернулось так, что Корда оказался в тупике, вот и ждет теперь твоей помощи, Прочти-ка вот эти бумаги.

Бирюков протянул Юрию Алексеевичу тонкую кожаную папку.

— Он сам просил, чтоб именно я?..

— Сам, не сам, — проворчал Василий Пименович. — Какое это имеет значение? Намекнул, конечно. Большие вы мастера по части намеков. Ты читай, читай! Веселая, я тебе скажу, история.