Неудавшийся эксперимент

— Твой голос тоже не очень звонок. Как термос?

— В чае большая концентрация снотворного. Позже химик скажет, какого.

— Я так и подумал, — вздохнул Рябинин.

— А чего вздыхаешь?

— Надеялся на хорошего свидетеля…

— Отыщем других, — бодро заверил инспектор. — Только не пойму, зачем его спрятали в ковёр.

— Чтобы сон не тревожить, чтобы не закричал, чтобы сразу не вылез, чтобы мы обнаружили его как можно позднее…

— А не хотели его унести вместе с ковром?

— Нет, не хотели — ковёр синтетический.

Рябинин положил трубку и только сейчас вспомнил, что начал вести дело не своей подследственности: ведь сторож не убит. Нужно идти к прокурору.

Сторож спокойно поглаживал пиджак, словно вся эта история его не касалась. Она его и не касалась — он спал. И обокрали ведь не его квартиру, а государственный универмаг.

— Вы снотворное употребляете?

— Таблетки, что ли?

— Да, для сна.

— Ни к чему.

— Неужели не заметили в чае привкуса?

Сторож захотел кашлянуть. Он глянул на угол стола — таволги там не было; тогда перевёл взгляд на другой угол, но тянуться к далёкой вазочке не решился. Рябинин уже знал, что сторож откашливается перед теми вопросами, на которые ему не хочется отвечать. Почему же сейчас не хочется? Ведь его спросили о вкусе чая…

— Ещё раз: почему вы не заметили привкуса в чае?

— Я не этот, не чаёвник. Просто так, для сугрева.

Сторож нагнулся и долго откашливался под стол, в ботинки следователя. Рябинин шевельнул ногами — сторож это воспринял, как приказ вылезать. Когда он поднял голову, то напоролся на острый взгляд следователя, который не верил ему и блестел большими очками, словно они засветились от злости хозяина.

— А дирехтору не скажете? — спросил сторож.

— Смотря что.

— Чай не раскумекал… Мозги у меня были с водкой перемешавшись.

— С какой водкой?

— Маленькую перед чаем употребил.

Вот отчего долгий сон — снотворное с водкой действовало сильнее.

— А где стоял термос?

— В моей будке.

— Кто мог туда войти?

— Все шастают. И продавщицы, и шоферюги, да и с улицы кто мог. Ворота днём не закрыты, а я на часок ране прихожу.

Видимо, Рябинин смотрел на свидетеля недобрыми глазами. Не пей сторож водку, он заметил бы в чае привкус и вылил бы его. Не пей этого чаю, он бы не уснул. Не усни, он бы помешал краже. С вором всё ясно — преступник. Его заклеймит общественное мнение и осудит народный суд. Но вот этот тихий сторож тихо останется в стороне и будет так же тихо потягивать свои «маленькие», пока не найдётся новый охотник до магазинных кладовых.

— Вы книги читаете? — спросил Рябинин, чуть было не спросив, умеет ли он читать.

— Какие?

— Ну, разные, всякие.

— Моё дело сторожить. Ночью в будке, а днём кемарим. Промежду прочим, тоже имеем заслуги. В прошлом годе заприметил гражданина с арихмометром.

— Хорошо, — вяло подхватил Рябинин.

— А в позапрошлом заарестовал мужика с писсущей машинкой.

— Какой машинкой?

— Которая с буковками.

— Прочтите и подпишите протокол.

Сторож медленно и аккуратно расписался под каждым листком, пригладил пиджачные лацканы, откровенно кашлянул перед собой и внушительно сказал:

— Ворог-то был один.

— Откуда знаете? — встрепенулся Рябинин. — Вы же спали.

— Спал-то спал, но сперва мух слышал. Чую, меня один мужик несёт, на кукорках. Я, конечно, легковесный, но двумя тащить на второй этаж способнее. А тут один пёр. Знать, второго не было.

— Логика есть, — задумчиво сказал Рябинин.

— А вот ружья у меня нет, — вдруг обиделся сторож.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Я имею подозрение на молодёжь. Которые с волосами…

Рябинин посмотрел на часы и понял, что сейчас он умрёт от скуки. Или от голода. Или от усталости. И сторож об этом догадался.

Он степенно встал и вежливо попрощался:

— Извините за компанию.

Из дневника следователя.

Допросил сторожа универмага. Семь классов образования. Родился и вырос при Советской власти — ему пятьдесят четыре. Всю жизнь прожил в городе. Ну да, были войны, голод, трудности… Но ведь всегда были газеты, книги, радио, умные люди. Были города, музеи, театры, куда доставит вездесущий туризм из любой точки страны. В конце концов, уже давно появился телевизор. Так можно ли оставаться серым? Простительна ли серость в наше время? И каким нужно быть человеком, чтобы ухитриться не тронуть свой интеллект культурой… Я считаю, что дремучесть и серость в наше время — позор. При любом образовании, при любой должности. За бескультурье надо стыдить, как за мелкую кражу. Впрочем, почему это за мелкую — судить бы надо за серость, как за крупное хищение. Нет, как за преступную бездеятельность.

Но сторож высказал логичное предположение о том, что преступник был один. Что ж: истинная мысль может посетить каждого, даже глупца, ибо она походит на солнечный луч, а солнце заглядывает даже в тёмные колодцы.

Извините за компанию.

Легковая машина отпадала, даже «Волга» не вместила бы столько похищенного. Оставался грузовик или автобус.

Как старший группы Петельников распределил все автобазы, взяв себе самую большую. Просеять триста автомобилей оказалось непросто. Весь день он беседовал с шофёрами, осматривал машины, проверял ночное алиби подозрительных водителей… День кончился, а проверена только половина грузовиков. Многие ещё не вернулись из рейса. И перенести работу нельзя, потому что слухи об этом сыске опередят инспектора. Оставались вечер и ночь.

Когда вечер пролетел, Петельникову вспомнились слова: рибосомы, митохондрии, цитоплазма…

— Устал, — сообщил он сам себе и сухой ладонью потёр лоб, отгоняя эту усталость.

Нужно перекусить. Его аппетит имел загадочное свойство — зависеть от количества предстоящей работы: чем больше предвиделось дел, тем сильнее хотелось есть. Утром перед трудным днём он мог съесть тарелку супа, две пачки пельменей с хлебом, выпить три стакана чая — и до вечера. Эту способность инспектор находил мудрой, усматривая в ней связь со своими предками-крестьянами, которые — перед выездом в поле крепко наедались. Многие звери, например, лев тоже ест впрок, потому что бегает по саванне, вступает в драки, и пища ему подворачивается нечасто. Петельников считал свою жизнь львиной: тоже бегает, тоже вступает в поединки и тоже редко обедает.

Он пошёл в соседний трамвайный парк, где столовая кормила круглосуточно. Видимо, ночью работается хуже. Вот и на поваров действуют биоритмы: окисленные щи, комковатая лапша, посиневшие сардельки, серый кофе. Биоритмы… Это слово опять напомнило ему те красивые слова, которые приходили в голову, когда одолевала усталость. Рибосомы, митохондрии, цитоплазма…

В детстве Петельников прочёл странную книгу. Он не знал, была ли это серьёзная проза, фантастика или научно-популярное издание. Книга поразила его видом: раздёргана и взлохмачена, как макулатура. Эта макулатура сутки держала его без еды и питья — читал, дыша чуть-чуть, словно впал в летаргический сон. В книге рассказывалось, как мрачный профессор занимался пересадкой голов. Сначала он их отрезал и подводил к ним питательный раствор. Головы вращали глазами и говорили. Потом он их пересаживал.

Потрясённый Петельников отправился в медицинский институт. Там объяснили, что головы они не пересаживают, потому что не умеют, да и умных голов мало, а пересаживать глупые нет смысла. Всё-таки после десятилетки Петельников пошёл на биологический факультет университета. Он счёл его подходящим для уяснения биохимических основ совместимости при трансплантации органов.

Где-то в середине учебного года перед первокурсниками выступил известный учёный, только что сделавший открытие: у него что-то с чем-то соединилось, но увидеть это соединённое можно было только в электронный микроскоп. Какие там пересаженные головы… Петельников задал вопрос: сколько времени ушло на открытие? Пять лет. Пять лет? Пять лет! И даже не видно, что с чем соединилось.