Первый среди Равных

Вслед за тем 17 прериаля (5 июня) пролилась кровь и в самом Марселе, в форте Сен-Жан.

Это была наиболее массовая из акций термидорианского террора; она тщательно готовилась и проводилась с ведома комиссаров Конвента.

Уже с 1 прериаля заключенным почти перестали выдавать пищу. У них отобрали складные кровати, ремни от матрацев, ложки и вилки — одним словом, все предметы, которые, как было сказано в инструкции, «можно использовать ради лишения себя жизни в приступе отчаяния, вызванного какими-либо внешними обстоятельствами».

Власти хорошо позаботились, чтобы убийцы не остались без своей кровавой забавы.

Сигнал был дан в пять часов пополудни.

Щеголеватые молодые люди, вооружённые саблями, кинжалами и пистолетами, проникли в форт. Подвергнув для формы аресту помощника коменданта крепости, они начали без излишней спешки обходить камеры…

У камер под номерами 1 и 9 их ожидал неприятный сюрприз: арестованные столь тщательно забаррикадировались, что выбить двери никак не удавалось. Тогда «рыцари Солнца» начали стрелять сквозь дверные решётки и подбрасывать внутрь горящую серу, чтобы вызвать удушье непокорных. Во всех остальных камерах они справились довольно успешно, так что к половине девятого, когда наконец появились уполномоченные Конвента, окружённые стражей, свыше сотни изуродованных трупов уже валялось в коридорах и на дворе форта.

Однако кровавая «работа» ещё далеко не закончилась.

Комиссар Кадруа выразил недовольство:

— Идиоты! Разве у вас не было времени? Что вы так долго копаетесь?

«Молодцы» с окровавленными руками просили?

— Ещё час — и всё будет кончено!

Кадруа, пожав плечами, обернулся к свите:

— Ну что с ними поделаешь?

Затем буркнул:

— Ладно, я ухожу. Кончайте же быстрее…

…К ночи всего было истреблено около двухсот человек — весь наличный состав «террористов», содержавшихся в форте Сен-Жан…

…Лоран захлопнул папку, дальше читать не хотелось. Он думал: слава богу, что Бабёф сидел в то время в аррасской тюрьме — на северо-востоке страны белый терpop прошёл много слабее и не вызвал таких опустошений, как на юге.

Находясь в тюрьме Боде, Бабёф, разумеется, не мог знать всех подробностей белого террора, свирепствовавшего в Лионнэ, Провансе и Лангедоке, но слухи о зверствах «рыцарей Солнца» и «братьев Иисуса» доходила сюда постоянно.

Свою камеру Бабёф делил с журналистом-издателем Лебуа, как и он, доставленным из Парижа. В этой же и соседних тюрьмах находились многие демократы из разных департаментов. Иным из них даже не было предъявлено сколько-нибудь весомого обвинения. Так, молодой гусарский офицер Жермен, с которым Бабёф вскоре особенно сблизился, был задержан лишь за то, что активно посещал заседания народных обществ, а в приказе Комитета общей безопасности просто значилось: «…оставить под арестом для порядка». И вот «для порядка» он томился в одной из аррасских тюрем с середины декабря 1794 года…

Бабёф произвел огромное впечатление на Жермена, решительного и пылкого патриота. Молодой офицер вскоре провозгласил себя учеником трибуна Гракха, заявил о безоговорочной готовности следовать всем его предначертаниям и занялся активной вербовкой «рыцарей ордена Равенства». Почувствовав искренность и энтузиазм Жермена, Бабёф в свою очередь проникся к нему доверием и не скрыл от него своих мыслей.

Жермен был первый, с кем он поделился своим великим планом.

Конечно же план родился не вдруг.

Его идейные истоки — теперь Лоран понимал это прекрасно — уходили ещё в предреволюционную пору, в годы ранней юности Бабёфа.

Лоран часто вспоминал слова друга из неотправленного письма 1786 года:

«Поверьте мне, всё придется разрушать, всё придется переделывать, пока не будет срыта до основания постройка, непригодная для благополучия всех людей, и пока её вновь не примутся воздвигать с самого фундамента, по абсолютно новому плану, в полном соответствии с требованиями свободного и совершенного развития».

Вот когда он впервые заговорил о новом плане!

Конечно, в то время это было лишь озарение, предчувствие будущего. Только теперь план начал оформляться в своих главных чертах; именно здесь, в тюрьме Боде, когда за плечами был уже опыт разных этапов революции и когда сам автор плана получил наконец достаточный досуг для осмысления этого опыта.

Прошедшая революция выполнила первую часть задачи, хотя выполнила и её не до конца; но осталась полностью вторая, главная, созидательная часть — над нею много думал Бабёф и в прошлые годы, над нею особенно много думал он сейчас.

Он всегда был сторонником совершенного равенства. Не в пример руссоистам-якобинцам, мыслившим политическое равенство панацеей от всех зол, он полагал, что только равенство социальное даст возможность человеку труда вздохнуть свободно. Но это социальное равенство он представлял себе не как уравнительство, не как результат «чёрного передела» — наделения всех и каждого равным клочком земли. В отличие от большинства самых смелых мыслителей предреволюционной эпохи и времени революции, он утверждал, что в основе подлинного, совершенного равенства должно лежать не разделение собственности, а объединение, обобществление её.

На этом, и только на этом принципе предстоит строить будущее.

Человечество будущего не станет ломать голову над проблемой «моё» и «твоё»; у него появятся совсем иные проблемы. Земля будет общей, равно как общими же окажутся мастерские и фабрики. Каждый, трудясь, будет думать о других, а другие, соответственно, о каждом; владельцем всех средств производства явится не тот или иной богач, власть имущий, а общество в целом; оно же сможет разумно осуществлять руководство производством и потреблением, согласно принципам строжайшего равенства в затраченном труде и в распределении жизненных благ. Общество, в котором нет ни «верхов», ни «низов», ни «первых», ни «последних», ни богатеев, ни обездоленных, как раз и будет обществом совершенного равенства, или, что то же самое, обществом всеобщего счастья…

Спрашивается, хватит ли на всех того, что даст земля и человеческий труд? При ликвидации нынешнего неравенства и утилизации всех полученных излишков должно хватить, уверяет Бабёф. Конечно, это будет не роскошь старого порядка, не изысканность, в которой купаются нынешние аристократы денежного мешка; это будет скромное довольство, все получат самое необходимое, то, чего бедняки лишены сейчас и без чего жизнь не может называться жизнью; это не много, но и не мало. Впрочем, всё в руках человека: чем лучше он будет трудиться, тем больше материальных благ получит общество, а следовательно, и каждый отдельный его член; несомненно, со временем появятся и излишки, которыми жители разных стран смогут обмениваться в международных масштабах.

Но нечего загадывать о далёком будущем. Важно то, что уже в настоящем люди могут перейти в состояние равенства. К этому ведёт вся логика истории, весь ход событий прошедших лет.

Действительно, что представляет собой развитие французской революции до термидора, если не последовательное шествие по направлению к равенству? Сначала удар по абсолютной монархии и привилегиям знати; потом ликвидация феодализма; наконец, первые шаги к ограничению собственности как таковой, признание Робеспьером, что право собственности не должно наносить ущерба безопасности, свободе и существованию членов общества. Оставалось сделать ещё один шаг, и частная собственность была бы ликвидирована. Но Робеспьер этого шага не сделал — ему не дали. Ложные «друзья Равенства», бесстыдные демагоги, действующие под флагом защиты свободы, а в действительности трясущиеся над своими богатствами, приобретёнными под покровом революции, обманули народ и свергли Робеспьера. Шаг не был сделан, движение приостановилось.