Страница 28 из 79
Поражения воодушевили реакционные силы страны. Противоборство двора и народа усилилось. Эхо этого противоборства доносилось и до Руа.
Трудно в те дни приходилось Бабёфу. Занятый справедливой борьбой крестьян против помещиков, «адвокат угнетённых» продолжал отбиваться от наседавшего на него патрициата. В муниципалитете города произошли кое-какие перегруппировки, отнюдь не изменившие его состава: Лонгекан ушёл на должность мирового судьи, а мэром был избран Прево, смертельный враг Бабёфа, главный виновник его первого ареста. Господин Прево решил любыми средствами выжить Франсуа Ноэля, в особенности после того, как Бабёф составил адрес, бичевавший короля и двор за подыгрывание иноземным врагам.
Неизвестно, к чему привела бы ярость мэра и его соратников, если бы Бабёфа не выручили события 10 августа.
10 августа 1792 года начался новый этап революции. Санкюлоты столицы в союзе с патриотическими батальонами департаментов в ответ на контрреволюционные приготовления роялистов осадили и взяли штурмом Тюильрийский дворец.
Тысячелетняя французская монархия пала.
Вместе с ней была повергнута и антинародная конституция.
Законодательному собранию предстояло уступить место новому органу власти — Национальному Конвенту, выборы в который должны были проходить всенародно, без деления граждан на «активных» и «пассивных».
Лоран вспоминал: какое потрясающее впечатление произвели эти события на современников, в том числе даже на людей, живших вдали от Франции!..
Он, Лоран, тогда всё ещё находился на Корсике.
Его «Джиорнале патриотико» безжалостно бичевала неприсягнувших священников, аристократов и всех прочих врагов французской революции. И враги решили ему отомстить. 12 июня 1791 года реакционеры Бастии, собравшись в церкви Сен-Жан, сговорились проучить «нечестивца»…
Понимая, что его жизнь в опасности, Лоран попытался укрыться в цитадели города. Однако ночью его вытащили оттуда, избили и бросили на корабль, отправлявшийся в Ливорно — становище наиболее оголтелых мракобесов. Только вмешательство Национального собрания спасло Лорана от неминуемой гибели; впрочем, местные власти приказали арестовать его и выслать в Порто-Ферайо, на остров Эльбу.
Конечно же он бежал из-под ареста, пробрался в Геную, оттуда — через Тулон — вернулся на Корсику.
Вот тут-то и пришли известия из Франции, воодушевившие всех друзей свободы и заставившие смолкнуть её врагов.
Да, 10 августа 1792 года стало важным рубежом его жизни.
Родина осудила его на вечное изгнание.
Но он уже рвался на свою новую, будущую родину, гражданином которой должен был стать в ближайшее время.
Начиналась прекрасная пора его жизни…
Сегодня, как историограф Первого среди Равных, он очень хорошо понимал тогдашнее настроение своего друга.
И правда, известия из Парижа привели Бабёфа в восторг. Его предсказание сбывалось — Франция будет республикой.
Лафайет бежал, плутократы и их приспешники получили по заслугам.
Ближайшая задача ясна: он должен стать членом Конвента или, по крайней мере, одним из главных администраторов провинции, чтобы вместе с другими патриотами, подлинными слугами народа, принять участие в управлении кораблём революции. Тем более что теперь-то уж, конечно, билькоки и лонгеканы ему не помеха — республиканский ураган сметёт их, как и прочую нечисть!
Не тут-то было. Через самое непродолжительное время Бабёфу приходится убедиться, что его высокопоставленные враги сумели приспособиться и к новому порядку вещей.
Поразительное дело! Все эти последыши феодализма, выкормыши абсолютной монархии, заправилы презренной судейской касты, как они быстро меняют кожу, как ловко умеют принять защитную окраску при любых переменах! Сегодня все они уже завзятые республиканцы и демократы, мало того, они с успехом ставят палки в колеса подлинным республиканцам и демократам, защитникам прав народа!
Это казалось невероятным, но факты говорили за себя.
В августе-сентябре Бабёф включается в предвыборную борьбу.
После большой программной речи, произнесённой на общем собрании граждан Руа, его делегируют в город Абвиль, где должно состояться избрание депутатов в Конвент от департамента Соммы. И здесь он сразу же сталкивается с грубым сопротивлением шайки Лонгекана. Бывший мэр не дает ему говорить. Под поощрительные выкрики своих клевретов он обвиняет Бабёфа как «бунтаря», пытающегося насильно навязать избирателям свою антиобщественную программу, шельмует его как общеизвестного «врага законов» и «насадителя дурных принципов».
Кандидатура Бабёфа проваливается.
Только с помощью комиссаров из центра удаётся ему кое-как преодолеть обструкцию: его избирают в Генеральный совет департамента Соммы.
Казалось бы, пост достаточно высокий.
Но при распределении обязанностей для Бабёфа не находится иного места в Совете, чем должность… архивариуса! Это для него-то, пламенного борца, рвущегося к активной деятельности!..
Нет, бывший февдист не склонен больше корпеть в пыли архивов. И хотя должность даёт какое-то обеспечение семье, помогает вырваться из тисков нужды, Бабёф задерживается в ней недолго: во второй половине ноября он направляется в Мондидье, чтобы принять участие в избирательной кампании дистрикта.
Мондидье… Не там ли пытались сжить его со свету оба Билькока, не там ли, совсем недавно, он сидел в подземелье? Подобные воспоминания не останавливают того, кто ныне называет себя Камиллом, а вскоре назовёт Каем Гракхом. Бабеф с присущим ему пылом кидается в борьбу.
Его главным соперником выступает все тот же Лонгекан.
При голосовании на должность прокурора Лонгекан одерживает победу, но Бабёфа избирают, хотя и со скрипом, в состав высшего административного органа дистрикта — директории Мондидье. 19 ноября он утверждён и через неделю вступает в новую должность.
Пребывание в ней окажется, как и можно предположить, недолгим: всего два месяца и одиннадцать дней. Но за это короткое время он сумеет сделать немало. Во всяком случае, вполне достаточно для того, чтобы восстановить против себя всех умеренных коллег и превратить их в послушных подпевал Лонгекана.
В центре его деятельности — экономические и социальные проблемы: земля, хлеб, удовлетворение насущных нужд неимущих.
Он чутко прислушивается к голосам из деревень дистрикта и по мере сил оказывает поддержку труженикам и обездоленным. Возвращение крестьянам незаконно захваченных общинных земель, учёт зерна для определения экономических возможностей каждого района, организация общественных работ ради обеспечения нуждающихся в хлебе — этим он занят ежедневно.
Внимание Бабёфа сразу же привлекают земли эмигрантов.
Уже с начала революции дворяне-аристократы побежали из Франции. Победа 10 августа значительно увеличила этот поток. Беглецы оставляли замки и поместья, рассчитывая вернуться после победы интервентов и сил внутренней контрреволюции. Их владения составляли сотни тысяч гектаров. В одной Пикардии владения бывших герцогов Лианкуров, маркизов Сокуров и графов Ламиров охватывали земли, достаточные для обеспечения целой армии бедняков. Между тем местные власти, вопреки всем революционным переменам продолжавшие льнуть к бывшей аристократии, упорно старались оградить земли эмигрантов от каких бы то ни было посягательств. Стремясь поломать эту традицию, бывший февдист добивается конфискации многих поместий бежавших дворян, чем конечно же озлобляет против себя советников директории.
Он понимает: надо, и как можно скорее, демократизировать административный аппарат. Казалось бы, падение монархии должно было привести к подобной перестройке. Но местные билькоки и лонгеканы повсюду — в городах и деревнях — либо саботировали новые выборы, либо протаскивали своих кандидатов. Не имея возможности помешать им на уровне департамента или дистрикта, Бабёф всеми силами поддерживал демократизацию городских и сельских коммун, невзирая на недовольство и противодействие остальных администраторов.