Страница 10 из 21
Утром 17 октября капитан-лейтенант Тугаринов, получив добро от командующего Черноморским флотом адмирала Грейга на переход, снялся с якоря и вышел из Варненского залива в открытое море. Плавание в общем-то предстояло самое заурядное, и настроение находящихся на борту было вполне обыденным.
В продолжение последующих шести суток транспорт без особых приключений, при тихом противном ветре, мало-помалу шел к Одессе. Лавировка, как известно, дело не весьма приятное, однако до порта назначения оставалось не более двух суток хода, а потому никто на это неудобство особого внимания не обращал.
Утром 23 октября ветер начал постепенно усиливаться, и к полудню командир вынужден был оставить только зарифленные нижние паруса. Однако погода продолжала ухудшаться. Ночью налетевшим шквалом изорвало фок. Тугаринов распорядился было вынести наверх запасной парус, но сила ветра оказалась настолько сильной, что о замене не могло быть и речи. Единственное, что удалось сделать, — это вовремя с большим трудом убрать грот и поставить фок-стаксель и бизань, да и то ненадолго. Через час и эти паруса уже полоскались на ветру жалкими клочьями.
К утру следующего дня начался сильнейший шторм. Тяжелогруженый транспорт едва взбирался на огромные водяные волы. Потоки воды почти непрерывно переливались через борт. «Змею» било, мотало и швыряло, словно щепку. Старый натруженный корпус скрипел и трещал, точно собирался вот-вот рассыпаться.
— Долго безвредно выносить такие удары о борт мы не сможем! — прокричал командиру старший офицер.
Тугаринов лишь передернул плечами: мол, что я еще могу?
Вскоре снизу доложили:
— В трюме открылась сильная течь!
— Давай вниз! — велел лейтенанту Колесникову командир. — Ставь всех, кого можно, на помпы, пусть работают непрерывно, иначе не справимся.
— Есть! — коротко крикнул в ответ старший офицер и, улучив момент, когда судно на мгновение выровнялось, кубарем скатился вниз по трапу.
Картина, которую увидел в трюме Колесников, была самая удручающая. Сквозь многочисленные щели тугими струями хлестала вода, быстро заполняя придонное пространство. Обезумевшие от происходившего вокруг раненые в испуге сгрудились у задраенного светового люка. Самых тяжелых кое-как держали на руках, чтобы они не захлебнулись. Кто-то попытался рвануться наверх, но старший офицер ударом кулака сбросил его вниз:
— Ты что, дурак, смерти ищешь?
Расставив матросов у цепных помп, Колесников велел им качать непрерывно.
— Если остановитесь — конец всем!
— Что мы, не понимаем, что ли? — ответили ему матросы, всей грудью налегая на помповые качалки.
Из воспоминаний участника событий: «Кто только мог работать, были поставлены к помпам; употребили все возможные средства для выкачивания воды, но она постоянно прибывала, и к полудню 24-го числа наполнила почти весь трюм, где лежала провизия и пресная вода; достать их не было никаких средств. В первые часы нашего бедствия мы забыли о пище и боролись только против близкой очевидной смерти, потому, что не знали, до какой степени поврежден транспорт, и каждую минуту могли ожидать, что он пойдет ко дну».
Положение меж тем ухудшалось с каждой минутой. Все шлюпки, за исключением маленькой шестерки, были давным-давно сметены в море. От сильной качки в носовой части «Змеи» начали отходить обшивные доски. Из-за непрерывной работы то и дело ломались помпы. В довершение всего тронулся с места балласт и сложенные в трюме трофейные орудия. Поправить ситуацию было просто невозможно. Несколько смельчаков, бросившихся было к катающимся по трюму орудийным стволам, чтобы попытаться их закрепить, были тут же раздавлены. Внутрь судна потоками вливалась вода, надрывно кричали раненые. Все с ужасом ждали, что же случится дальше. Очередной вал с силой ударил в борт транспорта. От удара балласт и орудия резко сместились на противоположный борт, судно сильно накренилось. В это время следующий вал с еще большей силой ударил в борт, и «Змея» стремительно повалилась набок. Крик ужаса пронесся по всему судну. Наступила та минута, когда самый опытный командир и самая лучшая команда уже не в силах была уберечь свое судно от гибели. Наступила минута, когда все зависело лишь от Провидения.
Из воспоминаний участника событий: «Положение наше было в полном смысле ужасное; транспорт на боку, без парусов, до половины налитый водою, страшно качало; редкий вал не переходил через палубу, на которой нельзя было стоять, не привязавшись к борту или мачте. Между тем наступила ночь, ураган ревел».
Хуже всех пришлось, разумеется, раненым, которым никакой помощи в столь критической ситуации оказать было просто нельзя. Они давно сидели по грудь в холодной воде, все больше и больше наполнявшей трюм, и тихо молились. Матросы, вконец измотанные непрерывной работой на пронизывающем ветру, из последних сил старались удержать судно на плаву. Все ждали смерти, но все, как могли, боролись за жизнь и надеялись на чудо.
— Что в трюме? — то и дело запрашивал со шканцев Тугаринов.
— Топит по-черному! — докладывали ему.
Лежавшее на борту в воде судно все больше и больше погружалось, зарываясь носовой частью.
Вскоре ко всем несчастьям, обрушившимся на команду и пассажиров «Змеи», добавились еще два: голод и жажда. Особенно невыносимой была жажда. В горячке борьбы за спасение судна все запасы продовольствия и воды остались в залитом водой трюме, и достать их теперь обессиленным вконец людям не представлялось никакой возможности. По приказу командира собрали все, что осталось, а осталось не густо: несколько пудов подмоченных соленой водой сухарей, шесть ведер пресной воды, три ведра вина да шесть ведер уксуса. Распределять эти крохи командир обязал лейтенанта Колесникова.
— Вино только раненым! — велел ему Тугаринов. — Все остальное делить поровну без различия чинов и званий, а порции самые умеренные!
Чтобы хоть как-то утолить страшную жажду, люди пили морскую воду, разбавляя ее уксусом, но от этого жажда только усиливалась.
Из воспоминаний участника событий: «Некоторые из больных и раненых не могли вынести этих мучений и умирали. Не долги были их похороны: умершего выносили наверх, клали на палубу; привязанный к мачте матрос читал молитву и говорил „Аминь“, когда нашедшая волна уносила покойника. Правду сказать, тогда эти сцены мало действовали на оставшихся в живых: собственная опасность сделала нас равнодушными к другим; мы сами ожидали вскоре отправиться в ту же дорогу».
25 октября, незадолго до полуночи, ветер наконец-то начал понемногу стихать. У людей появилась робкая надежда на спасение.
Кое-как подняли марсель на фок-мачте, но поставить «Змею» на ровный киль так и не удалось. Балласт с пушками упорно не желал переместиться в центр трюма, и транспорт по-прежнему оставался в крайне опасном положении, лежавшим на борту в воде. После колоссальных усилий к утру следующего дня все же удалось направить судно по ветру и взять курс к ближайшему западному берегу. При этом положение «Змеи» почти нисколько не улучшилось — она все так же лежала на боку. Сильная зыбь раскачивала ее корпус самым страшным образом, а вода все прибывала. Волны беспрерывно ходили через палубу. Один из таких валов выбил глухие люки в корме и влился в командирскую каюту, забитую больными и ранеными. Большая часть людей, находившихся там, сразу захлебнулись, остальных кое-как удалось вытащить.
Воду продолжали откачивать помпами, ведрами и просто пустыми бочонками.
— Штурман! — подозвал подпоручика Андреева командир. — Ты можешь определиться?
В ответ тот отрицательно покачал головой:
— С самого выхода из Варны мы не имели ни одного ясного дня и шли только по счислению. Теперь же я не берусь даже сказать, в какой части Черного моря мы сейчас находимся!
— Да, потаскало нас по хлябям знатно! — кивнул Тугаринов. — Что ж, будем ждать, когда откроется хоть какой-то берег; может, тогда что-нибудь прояснится!
— Но ведь мы можем оказаться и у турецкою берега! — подал голос вахтенный мичман Веселаго. — А ведь это верная смерть или плен!