Страница 11 из 36
— Тысячекратно благодарю вас за гостеприимство, сир Ги. Я долго буду помнить тяжелые своды Борэнского замка и решетку, которую вы предусмотрительно поставили на мое окно, — наверное, для того, чтобы я как-нибудь невзначай не вывалился наружу.
— Я делал все, чтобы угодить вам, — ответил нисколько не смутившийся граф Понтьейский. — Хотя, согласен, Борэнский замок — не самое гостеприимное место.
— И притом настолько, дружище, что сокол мой едва ли мог насытиться падалью, которую вы швырнули ему своею щедрою рукой.
— Что поделаешь, сир Гарольд, ведь вы значили для меня куда больше, нежели ваша прожорливая птица.
Англичанин повернулся к Вильгельму и сказал:
— Я у вас в неоплатном долгу, благородный герцог. Что могу я сделать для вас в знак моей признательности?
В этот миг Вильгельм мог бы повернуть ход событий, принудив Гарольда к немедленному подчинению своей воле, а в случае неповиновения — вернуть его графу Понтьейскому.
Однако в ответ он лишь улыбнулся, и после того, как сделка была заключена, а соответствующая хартия подписана и скреплена печатями, мучитель англичанина вместе со своей свитой отбыл восвояси. И мы, ликуя, что все завершилось именно так, тоже отправились домой. Казалось, Гарольд с Вильгельмом уж такие стали друзья — водой не разольешь. Герцог наш старался предупредить малейшее желание гостя, а тот в ответ осыпал его благодарностями и медоточивыми похвалами. На каждом привале герцог поил его всласть, хотя сам ухитрялся едва пригубить из кубка, — таким образом он думал выведать у Гарольда его истинные намерения. Гарольд же, хоть и был изрядно пьян, язык держал за зубами: говорил туманно, давал нелепые обещания, вместо прямых ответов только отшучивался или божился в том, чего отродясь не бывало. В один из вечеров, вернувшись со службы, Герар поведал мне:
— Плод еще не созрел! По-моему, англичанин темнит: болтает всякий вздор, говорит — торопиться, мол, некуда.
— А герцог?
— Покамест терпит все его выкрутасы. Делает вид, будто ничего не понимает и верит в чистосердечие своего лучшего друга — однако, похоже, терпению его вот-вот придет конец. Ты ведь знаешь, что означает, когда он начинает выдергивать бахрому из своего пояса? Ну так вот, от нее уже ничего почти не осталось. Поговаривают, его бесит, что гость бахвалится своим пурпурным плащом, как у истого государя. А еще говорят, сир Вильгельм серчает так потому, что Гарольд превосходит его красотой, статью, роскошью платья и живостью ума — одним словом, потому, что тот ведет себя так, будто уже сидит на королевском престоле. Ну, что скажешь?
— Я думаю, Гарольд превосходно ощущает себя в роли принца, и уверяю тебя, в изяществе манер нашему герцогу Вильгельму нелегко с ним тягаться. Но за всем бахвальством англичанина, скорее всего, таятся его слабость, лживость и вероломство.
— Скажешь тоже!
— Я чувствую это, Герар, а вот объяснить не могу. Гарольд для меня все равно что конь дивной масти и безупречного экстерьера, которым можно только любоваться, потому как ни на что больше он не пригоден.
— И все же он был любезен с тобою!
— Как и со всеми нами. Он хочет понравиться всем, ибо таким образом думает усыпить бдительность герцога.
На подходе к Руану Гарольд, сославшись на усталость — последствие долгих дней, проведенных в заточении, — выказал желание как можно скорее вернуться в Англию.
— Любезный брат, — воскликнул в ответ Вильгельм, — нам с вами грех расставаться так скоро! Каждый день, проведенный вместе, наполняет и обогащает сердца наши уважением друг к другу — по крайней мере, я так полагаю. И ваше спешное отбытие сильно опечалило бы меня. Потом, это пагубно скажется не только на нашей личной дружбе, но и нанесет вред союзу двух наших государств.
— Согласитесь, однако, сир герцог, мое путешествие уже с самого его начала было помечено недобрым знаком!
— Да, но нам, принцам крови, как мне думается, надобно быть выше суеверий. Зачастую бывает так, что путешествие, начавшееся худо, венчает счастливый конец.
— Согласен, однако я так устал от всех злоключений и надменного обращения Ги Понтьейского, что вряд ли смогу спорить с вами на равных. К тому же я у вас в долгу, и на моем месте просто неприлично отвечать вам возражением.
— Но разве вы что-то мне должны?
— Добрый сир, прежде всего я должен восполнить понесенный вами ущерб — расквитаться за земли, коих вы лишились из-за меня.
— Помилуйте, Гарольд, оставим эти глупости. Вы самый близкий родственник Эдуарда, а его я почитаю как родного отца — стало быть, обязан считать вас членом моей семьи. Кроме того, после старого короля вы первый среди англичан. Так неужто и теперь вы откажете мне в удовольствии представить вам моих подданных и показать мои владения?
Покуда Вильгельм и Гарольд вели меж собой беседу, мы с Гераром несли дежурство в герцогском шатре и наполняли их кубки шампанским вином. Гарольд, видать, был малость во хмелю — он вяло теребил свой длинный ус и сонно покачивал головой.
— Ужель вы полагаете, — продолжал далее Вильгельм, — что нашу совсем еще юную дружбу не надо подкрепить?
Гарольд избегал его взглядов. Герцог то сжимал рукоять своего кинжала, то дергал бахрому на ремне, но голос его звучал ровно, мягко и обворожительно:
— Будет чудесно, если вы своими собственными глазами убедитесь в доблести нормандских рыцарей и богатстве наших краев: ведь это только укрепит узы, объединяющие наши страны… В конце концов, согласитесь, сир Гарольд, все мы потомки людей с севера.
Слово за слово, Гарольд настроился благодушно и сделался более разговорчивым, но так и не смог пересилить свою натуру до конца:
— Добрый сир, ныне уж вряд ли можно смешать французов, в том числе и вас, нормандцев, с нами, англичанами.
Но сразу же поправился, то ли из лукавства, то ли по слабости души:
— Однако же правда и то, что все мы одного роду-племени.
Когда мы с Гераром вышли из шатра, я сказал:
— Этот Гарольд неблагодарен и дерзок. На месте Вильгельма я взял бы да и отправил его обратно в Понтье — пусть бы там и сгинул. Эдуард не смог бы заплатить за него выкуп. К тому же не исключено, что этот отступник ему и вовсе не надобен.
— Ты трижды, четырежды, нет, пятикратно дурак! Знать, раньевильская земля и Котантен щедры на ослов вроде тебя. Да, не видать тебе королевской короны как своих ушей — это как пить дать! Зато шкура с баранов, что пасутся на твоих жалких угодьях, придется тебе в самую пору.
— Ну и черт с тобой! И все же я не стал бы отпускать Гарольда в Англию, а оставил бы в заложниках на веки вечные, чтобы не натворил он чего.
— Чтобы прогневить англичан, так, что ли? Нет, вы видали такого простофилю, спасу от него нет! Да уж, можешь гордиться, ты похож на старика Онфруа как две капли воды: допотопные мысли, несусветные идеи и фантазии прут из тебя, как перебродившее вино из бочки…
Герар разошелся не на шутку, и если бы не своевременное вмешательство сенешала, быть бы ссоре: я уж было собрался отвесить своему другу пару оплеух. Но Герар, увидев, как разволновался старик, спохватился:
— Прости, мне очень жаль, но я не хотел оскорбить твоего отца, ведь если бы не он, торчал бы я сейчас в Сен-Ло и изнывал, постигая премудрости купеческого ремесла.
— Так ты считаешь, мы с ним похожи?
— Уймись, голубь мой! Успокойся же наконец! Поживем — увидим. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Да, сир Вильгельм действительно цацкается с англичанином, точно с красной девицей, но неужель ты и вправду думаешь, будто он позволит себя облапошить? Он просто оттягивает время. Изматывает его силы. Гарольд считает себя более ловким и хитрым, и герцог не разубеждает его в этом. Когда же англичанин сообразит что к чему, будет слишком поздно! А ты смотришь на все со своей крохотной колоколенки, рассуждаешь не мудрствуя лукаво, суетишься и беспокоишься по самым ничтожным поводам, точно стриж перед грозой. Еще ничего не сделано — но все уже предопределено! Гарольд попал из огня да в полымя, уж тут-то можешь мне поверить!