Страница 76 из 88
Все же я решился спросить, почему Байкал — море, хоть и не впадает ни в какой океан. И кап сурово сказал:
— Слишком много рыбаков утонуло тут в свое время.
Теперь я другими глазами смотрел на сверкавший Байкал, на ровный узорчатый его щит: я подмечал парок над черными пятнами пропарин — там били со дна теплые ключи, видел змеившиеся трещины — следы подледных течений и, когда издалека прилетел пушечный выстрел, догадался, что с такой силой лопнул где-то лед.
Длинный остров вмерз в ледяные поля, словно попавший в беду дрейфующий корабль. Ветер сдул с него весь снег, и он предстал перед нами в своем естественном желто-красном виде, а там, где полагается быть пассажирским каютам, стоял золотистый поселок. Стекло, металл, желтые доски сосны отражали солнечные лучи прямо в лицо, и мы, щурясь, рассматривали легкие, устремленные ввысь постройки, стоявшие, казалось, как попало, вперемежку с соснами. Но зоркий глаз капа моментально установил здесь свой порядок. «Пятый дом на улице Обручева видишь? Я туда», — довольно произнес кап.
А за улицей Обручева, которая, как я заметил, хитроумно петляла меж песчаных холмов, за лесом или парком низких, пригнутых ветром сосен, возвышалась лаборатория старой типовой постройки. Нельзя сказать, что серый куб выглядел мрачным и старомодным: в его контур вплетались ажурная радиомачта, лопасти локаторов, солнечные зеркала, купол маленькой обсерватории, — и все же он казался тяжелым каменным чужаком в золотистом рыбацком городке. Над пикой радиомачты в вышине застыло облако, тень его падала на крышу лаборатории. Мне показалось это символичным. Впервые я видел облако все целиком и на таком близком расстоянии: идеально круглое, торжественно блестящее, похожее скорее на большой, чудом висящий в воздухе металлический шар, чем на наше земное, лохматое, неторопливо плывущее в дальние страны облако. Я смотрел на него одну-две секунды, но очень внимательно. И ничего не сказал.
Кап пригласил меня вечером на уху и пошел к бурундучатам, как он называл внуков (сын его был на промысле в Малом море, где-то между островом и материком). Он шагал по песчаной дороге, прямой и огромный в своей мохнатой шубе, радуясь веселому визгу бурундучат, которых он посадит на плечи, а я подъехал к воротам. Створки вползли в пазы, мобиль очутился во дворе. Медленно-медленно поднялся я по ступеням, дверь распахнулась. Я вошел в вестибюль и долго жмурился, привыкая после сверкания льда к полумраку, потом снял комбинезон, постучал в дверь.
— Войдите, — услышал я голос дяди.
Он сидел за разложенными бумагами. Я шагнул навстречу и выпалил то, что давно приготовил:
— Я приехал не для того, чтоб стать бессмертным.
— Знаю, — усмехнулся дядя. — Второго Килоу пока не нашлось. Ты приехал работать, не так ли? Я верил в тебя. Ну, здравствуй.
Я пожал сухую крепкую руку, оглядел кабинет Гарги.
Он понравился мне. Просторный, неправильной формы ящик из светло-золотистой сосны, грубо сколоченный деревянный стол посредине. Здесь же, под рукой, счетная машина, доска с мелками, телеэкран. Стулья вдоль стен, складная кровать в нише, шкаф. В окне мягко светится Байкал.
— Обитель отшельника, — иронически сказал дядя.
Я еще не верил себе: вот он — тот единственный человек, который договорился с облаком. Имя его известно всем и вызывает то улыбку, то чувство тревоги, то раздражение. Когда-то он качал меня на коленях. Сейчас, смахнув на край стола разбросанные бумаги, угощает кофе. Человек, обещавший людям бессмертие, наливает из обыкновенного кофейника в обыкновенные стаканы.
Потом он включает экран, знакомит меня с лабораториями:
— Химическая.
Во весь экран смуглое узкое лицо.
— Доктор Наг, заведующий, — представляет Гарга. — Март Снегов, наш новый работник. Программист.
Доктор Наг кивает, отходит от экрана, открывая прекрасно оборудованную лабораторию: достаточно беглого взгляда, чтобы убедиться в этом. Дальше я вижу подземный ускоритель, физическую лабораторию, мастерские, наконец — пустой машинный зал. Три новые машины. Здесь мне предстоит работать.
— Я обхожусь собственной головой и вот этим арифмометром. — Дядя показывает на свой счетный автомат. — Но работы очень много. Пользуйся всеми машинами.
— А ваш программист?
— Сбежал. Ему, видишь ли, не нравилось жить в глухом углу. Я надеюсь, ты серьезный человек.
Я дернул плечом: откуда я знаю?
— Работы много, — повторил Гарга. — Но она окупится с избытком.
Экран показал комнату, уставленную приборами.
— Биомашины.
Я смотрю на приборы, стараясь уловить в их контурах что-то необыкновенное. С виду приборы такие же, как во всякой лаборатории.
— Музейные экспонаты, — говорит Гарга.
Я не скрываю своего удивления, и дядя поясняет:
— Теперь, когда найден принцип, можно ставить опыты с продлением жизни прямо на человеке. К сожалению, в эти часы Килоу отдыхает. Но вы еще познакомитесь.
— Значит, это вполне серьезно — ваше обращение?
— Гораздо серьезнее, чем там сказано. Увидишь… Что, на материке смеются?
— Кто как, — сказал я уклончиво.
— Естественная реакция. Люди всегда смеются, пока не увидят, что вовлечены в орбиту новых событий. — Меж его бровей прорезалась глубокая складка. — Против воли, — сказал он и вдруг улыбнулся.
Эта улыбка не обещала ничего хорошего, но я молчал, решив стать спокойным наблюдателем: мне надо было во всем разобраться, все понять, только тогда я мог добиться своей цели.
Я нарочно не спрашивал про облако и, когда увидел на экране радиостудию, долго не верил, что дядя держит связь с облаком по радио.
— Неужели это так просто? — твердил я, оглядывая обитые изоляцией стены, дикторский столик, висящие головки микрофонов.
— Примерно так же, как я говорю с тобой. Местное радиовещание, как говорили фантасты, оказалось берегом Вселенной, — улыбнулся дядя.
— И оно отвечает голосом?
— Буквами. Как видишь, в созвездии Ориона давно уже изобретена письменность.
— Ориона? — я присвистнул от удивления.
— Как сообщают газеты, — пояснил дядя, — первый контакт между двумя далекими мирами.
— Это робот?
— Название не имеет значения. Оно могущественнее нас.
— А как вам удалось, дядя… — Я не закончил фразу: Гарга устало махнул рукой.
— Объясню в другой раз.
— А мы-то…
Я расхохотался, вспомнив, как самые тонкие инструменты, изобретенные человечеством, атаковали молчащее облако. Достаточно было бы и переносной рации, чтоб договориться с ним. Но нам оно не отвечало!
И я стал рассказывать, как мы гонялись за облаком, пропуская все события через увеличительное стекло юмора, выдумывая нелепые положения, подтрунивая над собой и над товарищами. Подобие улыбки мелькало на дядином лице, но вряд ли он был настолько наивен, чтобы выложить сразу все свои козыри. Попутно я сочинил почти правдоподобную историю, как надоела мне эта бесполезная гонка и как я тайком удрал из экспедиции, вспомнив его, дядино, предложение. Я видел, что Гарга доволен моим рассказом, но, чтобы он особенно не возносился и не представлял себя сверхчеловеком, мимоходом упомянул, что вокруг Байкала строятся мощные установки излучателей.
— Знаю! — резко сказал Гарга. — Надеюсь, они никому не понадобятся.
— Да, — вспомнил я, — ваше исчезновение с космодрома всех удивило. Ученые говорят, что вы первый человек, использовавший энергию П-поля для передачи изображений и звука.
Дядя рассмеялся.
— Теперь начнут писать, — сказал он, — что еще раньше кто-то наблюдал многократное отражение далеких галактик. Следовательно, я не первый.
— Значит, таким образом облако изучало нас из космоса?
— Вероятно.
— Скажите, Сингаевский у вас?
— Это кто?
— Гриша Сингаевский. Пилот, который попал в облако.
— А-а… Нет, он по-прежнему там. Насколько я знаю, оно его исследует. Но не волнуйся, он будет возвращен.
Возвращен. Он говорил о человеке, как о предмете… Невидимая черта в одно мгновение разъединила нас. По эту сторону был я, мой Рыж, Каричка, маленькая Соня в золотых кругах, хмурый Аксель, кап со своей трубкой, бурундуки, которых я никогда не видел; по ту сторону — облако и Гарга. Но я должен был сделать шаг и переступить черту.