Василий Пятов

Никита Колесников стоял у нажимных винтов, следя за величиной зазора между валами. Как только зазор будет равен четырем с половиной дюймам, надо кончать прокатку. Еще один поворот винтов, еще один. А вдруг плита остынет раньше? Никита закусил губу. Пот заливал ему глаза, но он, не отрываясь, следил за ходом прокатки. Еще поворот, еще… Нет, Воронов не подает знака кончать работу, значит плита не остыла. Молодец, Петр. Как он ловко, красиво и даже как будто легко делает свое дело.

Мысли мелькают в голове, нисколько не мешая Никите. А где же Василий Степанович? Вон он. Стоял, стоял и не утерпел: схватил чей-то лом и встал к рабочим. А за ним и старик Першаков. Только бы Василий Степанович не обжегся без привычки. Ого, как он работает ломом! Но кто же сейчас работает плохо? Петр заразил всех. Да и дело, дело-то какое! А Василий Степанович неспроста стал ближе к прокату. Вот он поднял руку, плиту задержали. Зачем же? Ведь остынет. Нет, верно. Велел содрать пленку окисла, приложил шаблон. Опять подал знак. Воронов первый ухватился за плиту, направляя ее в валы. Вот это работа, небывалая, действительно огненная!

Никита сделал новый поворот винта, и сердце его неожиданно забилось: все! Четыре с половиной дюйма. Хриплым, срывающимся голосом, которого сам не слышал сквозь оглушительный грохот и лязг, он крикнул:

— Готово!… Кончай!…

Руки сами оторвались от винта, Никита сорвал с головы шапку. Пятов мгновенно заметил сигнал и поднял руку. Все, конец.

Усталые рабочие один за другим идут через весь завод к выходу. Им уступают дорогу, улыбаются, машут шапками, что-то кричат. Василий Степанович вместе с другими выходит во двор. Ветер обдувает обожженное лицо, все тело ломит, как побитое, дрожат руки. Он опускается на траву, вытягивается во весь рост и закрывает глаза. Теперь остается только ждать. Плита должна остыть. Потом Фома Елизарович ее выстукает и распилит. Все верно, все рассчитано, ошибки быть не может.

Пятов незаметно уснул. А когда открыл глаза, перед ним стоял Першаков. Кругом толпились рабочие.

— Дозволь мне, старику, обнять тебя, Василий Степанович, — растроганно сказал Першаков. — От всех заводских наших, значит, поздравить тебя надо. Плиту я распилил. В жизни не видывал такой сварки…

…Весь день Варя не находила себе места. Все валилось из рук, и она то и дело выбегала на крыльцо посмотреть, не идет ли отец. Как ей хотелось быть в этот момент там, па заводе, рядом с Пятовым. Варя уже не задумывалась, любит ли она его. «Люблю, люблю, как можно его не любить!» Господи, да что же там делается? Варя возвращалась в избу и со вздохом принималась за стряпню.

Вечером, после смены, вместе с отцом пришли Пятов и Колесников. У всех троих настроение было приподнятое. Никита торжественно вытащил штоф водки и сверток с закуской и передал их Варе.

— Погоди, погоди, Никита, — нетерпеливо сказал Пятов, — дай-ка сначала покажу вам кое-что.

Он расстелил на столе чертеж прокатного стана, положил длинную таблицу, заполненную цифрами, и, волнуясь, сказал:

— Так, вот, друзья, мы получили путем прокатки первую броневую плиту, первую не только в Холунице, первую во всем мире. Прошлой ночью я подсчитал все выгоды нового способа. Вот они.

Пятов вдруг оглянулся, ища кого-то глазами, и неожиданно вышел из комнаты. Вернулся он с Варей.

— У нас большая радость, Варенька, и ты должна быть сейчас с нами, — сказал он ей и, обращаясь к товарищам, продолжал: — Вот я составил таблицу. Смотрите, что получается. Для приготовления броневого листа по старому способу, путем ковки, требуется четырнадцать дней, а по новому способу — всего три с половиной. Количество нагревов сокращается со ста семидесяти двух до семи, во столько же раз уменьшается отход металла от угара и в десять раз — количество горючего. При всем том за качество сварки листов теперь можно ручаться, чего не мог сделать раньше ни один техник. Работа, друзья мои, ещё не окончена, но уже можно сказать смело — способ приготовления новой, самой лучшей, надежной и дешевой брони найден, и найден у нас, в России. Вот за это мы сейчас и выпьем. И еще — слава вам, русские мастера, золотые у вас руки. Что бы я без вас делал? — с воодушевлением окончил Пятов. Он на минуту остановился и веско добавил: — Но об этом деле не должен знать до поры никто из посторонних, понятно?

Першаков и Колесников стояли молча с серьезными и торжественными лицами, а Варя, растроганная и счастливая, смотрела на Пятова.

Когда они сели вокруг стола и налили по первой стопке, дверь отворилась и на пороге показалась группа рабочих. Впереди стоял черноволосый Петр Воронов.

— Эге, — радостно воскликнул он, — за что пьете, почтенные? Уж не на свадьбу ли мы угодили, хоть и больно мало для такого дела выпивки и народу.

— Пьем, Петр, за удачу, за новый стан и за Россию- матушку, — ответил Пятов. — Заходите, братцы.

Комната сразу наполнилась гулом голосов, смехом и шутками.

— А мы до тебя шли, Василий Степанович, — наклонился к Пятову Воронов. — Неделя-то кончилась, как обещал ты с нами расчет произвесть.

Как ни тихо сказал он это, но все услышали; голоса смолкли. Все ждали, что скажет управляющий.

— Вчера вернулся из Слободска Хрулев, — ответил Пятов, — завтра получите полный расчет.

Когда рабочие уже собирались уходить, вбежал запыхавшийся писарь из конторы, Прибылкин.

— Господин управляющий, еле нашел вас. Получена депеша от владелицы завода госпожи Пономаревой. Они требуют первые вырученные от продажи железа деньги немедля отправить ей, сынок их изволят свадьбу играть.

Пятов нахмурился и сухо сказал:

— Железо еще не продано и денег пока нет. Так и ответ изволь составить.

— Но ведь вчерась Хрулев привез деньги? — не унимался писарь, — так их и отослать, а то гневаться будут.

— А это другие деньги и для других надобностей, — резко ответил Пятов, чувствуя на себе тревожные взгляды рабочих. Он невольно посмотрел на Варю. Девушка стояла возле отца, чуть побледнев от волнения. Высокая, стройная, с тугой черной косой на плече, она показалась Василию Степановичу необыкновенно красивой в этот момент. На него нахлынула такая волна горячей нежности к ней, что он на секунду забыл, где находится и о чем с ним говорят. Голос писаря вывел его из этого состояния.

— Как бы беды не вышло, господин управляющий. Ведь владелица узнает о том, что вы скрыли деньги…

— Ты кажется, забываешь, с кем говоришь, писарь? Чтобы завтра был готов ответ, какой я приказал. Понял?

Вздох облегчения пронесся по комнате. Растерявшийся Прибылкин, идя к дверям, пробормотал:

— Как угодно-с, господин управляющий. Будет исполнено…

И он быстро юркнул за дверь.

Через некоторое время старик Першаков вышел на крыльцо проводить гостей. Варя уже начала собирать со стола, когда в комнату неожиданно вернулся Пятов. Он быстро подошел к ней, взял ее за руку и тихо сказал:

— Жить не могу без тебя, Варя…

Пятов запнулся, такими обыденными показались ему те слова, которыми он хотел выразить необыкновенное чувство, владевшее им. Он видел испуганные, полные счастья глаза девушки и не мог произнести ни слова.

В этот момент вернулся Першаков и громко пробасил, разводя руками:

— Ну, Василий Степанович, житья тебе сегодня не дают. Опять конторский писарь прибежал.

Из-за его широкой спины появился Прибылкин.

— Прошу прощенья, господин управляющий, — сказал он, нерешительно останавливаясь в дверях. — В депеше, о коей я вам час назад докладывал, два письма оказалось. Одно — это насчет денег, а второе — вот, извольте.

Он протянул письмо и добавил:

— На ваши хлопоты согласие свое дают. Заводским выходит чувствительное облегчение.

Писарь ушел. Пятов с нетерпением принялся за чтение письма.

После ряда общих замечаний о порядке заводского делопроизводства госпожа Пономарева писала: «… Что же до признаваемого вами за необходимость увеличения жалованья служащим и платы мастеровым и представленного вами штата новых окладов, то сообщаю нижеследующее. Учитывая ваш опыт в заводском производстве и обороте, а также многие труды по технической и практической части, клонящиеся к пользе заводов, разрешаю вам ввести оный штат новых окладов с тем, однако, условием, чтобы принять на себя ответственность, если последует уменьшение даваемых заводами выгод…»