Страница 28 из 44
Часовой услышал сигнал и неторопливо побрел по палубе к сходням.
Баркас подошел к буксиру вплотную. Чаплицкий, стоя на корме, примерился и ловко забросил на судно веревочную петлю. Петля точно попала на кнехт, обвила его.
Чаплицкий натянул канат. Один из сидевших в баркасе поднялся, ухватился левой рукой за канат. В правой руке его тускло поблескивал нож. Человек спрятал нож за пазуху, рывком подтянулся на канате.
Чаплицкий подсадил его, и вот диверсант уже на палубе.
Точно так же на буксир забрался еще один человек, а за ним и Чаплицкий.
Все они поползли по-пластунски к той части палубы, где только что расхаживал часовой…
Не обнаружив его на месте, Чаплицкий удивился — интересно, почему часовой, вместо того чтобы оставаться на палубе, спустился по сходням на причал?..
Ему, конечно, было невдомек, что Болдырев, организуя засаду, предвидел: диверсанты в первую очередь постараются бесшумно «снять» часового.
И естественно, жертвовать человеком не хотел.
Но надо было знать и Чаплицкого: он подполз к самому ограждению палубы, достал из-за пазухи длинный десантный нож и, тщательно, хладнокровно прицелившись, метнул его в часового…
…И в то же мгновение раздалась заливистая трель боцманской дудки.
Два мощных прожектора с мачт «Пронзительного» осветили всю палубу, несколько прожекторов скрестили свои лучи на поверхности воды за бортом буксира со стороны моря.
Ослепленные гребцы судорожными неистовыми гребками принялись отгонять баркас от судна, но — тщетно: от соседней стенки отделились три шлюпки с военморами, за короткие секунды окружившими баркас.
Хлесткая пулеметная очередь, другая, винтовочные и револьверные выстрелы, на палубе — мгновенная рукопашная схватка.
И вот один из диверсантов убит на месте, другого скрутили матросы.
И лишь Чаплицкий, упруго бросив через борт свое сухое жилистое тело, каким-то непостижимым сальто-мортале преодолел пространство между судном и причалом, оказался на ногах и тут же нырнул в тень.
Болдырев, жмурясь от слепивших его прожекторов, выстрелил в направлении Чаплицкого раз, другой — напрасно: Чаплицкий, словно чувствуя направление выстрела, бежал неровными, неожиданными зигзагами.
Еще мгновение — и он скрылся между приземистыми пакгаузами… вот он уже приблизился к ограждению военно-морского порта… и увидел, что за сетчатой оградой патрулируют военморы.
Злобно оскалившись, Чаплицкий отступил в тень от бревенчатого пакгауза.
Выждав немного, он ловко подтянулся на стрехе, быстро взобрался на крышу. Тесно прижавшись к печной трубе, терпеливо ждал…
Прошла группа патрульных, вдали показались еще несколько военморов… Вот идут навстречу двое вооруженных дружинников…
Чаплицкий терпеливо ждал.
Он дождался момента, когда патрульные встретились, перебросились несколькими словами, один дал другому закурить, и они снова разошлись, следуя своим направлением…
Через несколько мгновений Чаплицкий выпрямился: патрульные, охватившие, казалось, все ограждение порта, оставили на несколько секунд «мертвую зону»: и тем, и другим сейчас не виден был проход, так необходимый Чаплицкому.
Спружинив ноги, изогнувшись, словно кошка, Чаплицкий прыгнул с пакгауза через сетку, легко преодолев двухметровое пространство. Почти беззвучно приземлился «на четыре точки», и снова гигантский прыжок, на сей раз через дорогу, в начинавшуюся здесь узкую череду одноэтажных кирпичных домишек, во тьму.
Однако на беду Чаплицкого, расчет его не совсем оправдался: один из патрульных углядел-таки прыжок через дорогу, и на выходе из переулка Чаплицкий услышал мерный топот бегущих матросов.
…Безумный бег по пустому городу, бесчисленные проулки, тупики и заборы, дворы, рвущееся на части сердце…
Но Чаплицкий не зря изучил топографию города, не зря знал его, как свои ладони, — он оторвался на минуту от преследования, и это помогло ему выбежать к знакомому дому, на котором еле виднелась табличка с названием улицы — «Шълогiнская»…
Дом, где жила Лена Неустроева.
Оглядевшись, Чаплицкий нырнул в подворотню напротив…
Плавно качалась белая ночь — долгий, светлый, серый сумрак…
Чаплицкий осторожно вышел из подворотни. Несколько раз оглянулся.
Убедившись, что никого нет, подбежал к окну, несколько раз постучал.
Тихо, шепотом, окликнул:
— Елена!..
В окне показался силуэт девушки. Она испуганно вглядывалась в сумерки белой ночи, в неясную стройную фигуру за окном.
Наконец узнала!..
— Здравствуйте, Лена!
— Петр?! Неужели это вы, Петр?
— Я. Что, не пожалело меня времечко? — с усмешкой спросил Чаплицкий.
Лена ответила грустно:
— Не в этом, наверное, дело. Просто я привыкла к тому, что вы всегда такой блестящий!..
Чаплицкий поцеловал ей руку:
— Леночка, я — как драгоценный камень. Подышите на меня, чуть согрейте — и я снова заблещу. Хотя мы все, вместе с Россией, и постарели на тысячу лет!
— Ну уж — на тысячу! — засмеялась наконец Лена. — Я только на пять. Хотя для женщины и это немало!
— Вы стали еще красивее, — искренне сказал Чаплицкий. — И одухотворенней…
— Это оттого, что я в основном питаюсь пищей духовной, — нервно улыбнулась Лена. — Вы не хотели бы попробовать, Петр?
Чаплицкий шутливо поднял обе руки:
— Ни за что! Пища духовная, Леночка, — это закуска не для меня!
Лена уже без улыбки всмотрелась в него.
— А знаете, Петр, вы действительно постарели. И от этого в вас появилось что-то человеческое. Раньше я вас очень боялась…
Чаплицкий искренне удивился:
— Боялись? Но почему?!
Лена сказала откровенно:
— Вы всегда выглядели ужасно высокомерным. И невероятно умным.
— Ну, это ерунда. У глупых людей очень часто бывают умные лица. Это оттого, что им думать легко, — пожал плечами Чаплицкий. — Значит, вы считаете, что я выглядел раньше высокомерным и умным… А сейчас?
Лена долго смотрела на него — тепло и сочувственно. Потом медленно сказала:
— Сейчас?.. В вас есть что-то потерянное… несчастное… Вы… извините меня, Петр, выглядите неудачником.
— Так-с, — прищурился Чаплицкий. — Понятно. Ведь всякий неудачник кажется женщине кретином.
Лена нервно переплела пальцы:
— Ах, Петр, ну зачем вы так? За эти годы я тоже изменилась. Теперь меня не так легко поставить в тупик вашими софизмами, как когда-то… Незапамятно давно… Когда я считалась вашей невестой…
— Вы еще помните об этом? — с тоской спросил Чаплицкий. — Мне показалось, что вы решили забыть свое прошлое, свою среду, свою отчизну. — И добавил глухо: — Свою память…
— Вам показалось? — мягко переспросила Лена. — И все потому, что я не бегаю по ночам окровавленная, в грязи, с пистолетом за пазухой?
Чаплицкий молча кивнул.
Лена настойчиво сказала:
— Но разве в этом память прошлому?
— И в этом тоже! — упрямо сказал Чаплицкий и неожиданно устало добавил: — Но я вас, Леночка, ни в чем не укоряю. Я бы сам охотно забыл свое прошлое…
Лена подошла ближе, положила руку ему на плечо:
— Петя, может быть, не надо забывать прошлое? Может быть, надо обо всем подумать по-новому?
Чаплицкий покачал головой:
— Не-ет… Я ничего передумать не могу. Мои воспоминания — как матрешки. Они вынимаются одно из другого. И уводят меня слишком далеко.
Лена бросила взгляд на измученное лицо Чаплицкого:
— Петя, вы чаю хотите?
— С удовольствием, Леночка.
Лена зажгла керосинку, поставила на конфорку старый железный чайник. И вернулась к разговору:
— Так что же вас не устраивает, Петр?
Чаплицкий пристукнул кулаком по столу:
— Решительно все. Бросать Россию я не хочу, а жить с большевиками — не могу.
— Почему? Разве честного человека не может волновать их идея свободы, равенства и братства?
— Да вздор это! — злобно бросил он. — Вздор! Я не хочу братства с чукчами! И там, где торжествует принудительное равенство, — нет свободы!