Страница 17 из 44
Командарм Самойло оторвался от бумаг:
— Что вы предлагаете?
Болдырев решительно рубанул рукой:
— Мы просим выделить для разовых операций ЧК регулярный полк!
— Что это даст?
— С такими силами мы сможем провести массовые облавы в трущобных районах порта и в Саломбале.
Самойло задумался — выделить целый полк было нелегко. Он еще не принял решения, когда открылась дверь и в штаб вошли Шестаков и Неустроев.
Самойло секунду смотрел на них с удивлением, потом вскочил им навстречу:
— Николай Павлович, дорогой!
Шестков вытянулся по стойке «смирно» и четко доложил, держа руку под козырек:
— Товарищ командарм! Особоуполномоченный Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета для проведения Сибирской хлебной экспедиции военмор Шестаков прибыл в ваше оперативное подчинение!
И бросился в объятия Самойло.
Они долго радостно тискали друг друга, потом Шестаков представил своего спутника, который с улыбкой наблюдал встречу друзей:
— Познакомьтесь, Александр Александрович, начальник Сибирской экспедиции, замечательный мореплаватель, капитан дальнего плавания Неустроев Константин Петрович…
Пока они знакомились, Шестаков осмотрелся. И увидел сидевшего за столом начальника связи Щекутьева. Тот улыбался ему со своего места весело и приветливо.
С радостным удивлением Шестаков пожал ему руку, подмигнул — мол, потом поговорим.
Расстегнул объемистый портфель и достал из него большую плотную папку и красную коленкоровую коробочку с изображением ордена Красного Знамени.
Снова вытянулся по стойке «смирно»:
— Товарищ командарм! Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет поручил мне огласить приказ Реввоенсовета Республики и вручить вам орден Красного Знамени, которым вы награждены за разгром армии генерала Миллера и ликвидацию Северного фронта…
Самойло тоже встал смирно и внимательно выслушал приказ Реввоенсовета.
Шестаков торжественно вручил командарму грамоту ВЦИК и орден.
Самойло пожал ему руку, смущенно примерил орден.
— Этот орден для меня и честь, и радость. И утешение, — добавил он, улыбаясь.
— Утешение? — переспросил Шестаков.
— Да, утешение. Прошлой зимой во время голода жена обменяла все мои старые ордена на пуд ржаной муки и два пуда картошки…
Болдырев сказал проникновенно:
— Рабоче-крестьянская Россия наградит вас, Александр Александрович, благодарностью миллионов людей, чью свободу вы отстояли…
Самойло махнул рукой:
— Ну… зачем же так возвышенно… Давайте лучше за дело, товарищи! Прошу высказываться…
Пока выступал заместитель начальника штаба, прибывшие устраивались за столом. Шестаков уселся рядом с Самойло, Неустроев оказался на стуле около Болдырева.
Шестаков деловито спросил:
— В первую голову — как с углем?
— На складах Архангельского порта имеется около тысячи тонн, — отозвался Самойло.
Шестаков дождался, пока закончит заместитель начальника штаба, встал.
— Товарищи! — начал он. — Сегодня же должен быть издан приказ о переводе электростанции, всех городских кочегарок на дрова. Уголь — это вопрос всех вопросов на сегодняшний день. Необходимо реквизировать его у всех торговцев. Прошу подумать, какие имеются резервы для экономии и сбора угля?
Болдырев с места сказал:
— Незамедлительно объявить трудовую мобилизацию среди буржуазии, купцов и всех нетрудовых элементов. Всех бросить на заготовку топлива…
— Дельно, — одобрил Шестаков. — Надо продумать и другие меры…
Неустроев наклонился к Болдыреву и тихо спрашивал его о чем-то…
А Шестаков напористо излагал программу необходимых для обеспечения похода действий:
— В ближайшие дни надо провести партийную конференцию на судоремзаводе и механическом заводе Лида! Нужно обратиться с воззванием к трудовому населению Архангельска — разъяснить громадность стоящей перед нами задачи…
Щекутьев, внимательно слушая Шестакова, что-то торопливо помечал в своем блокноте.
— Центральный Комитет партии, ВЦИК и Реввоенсовет Республики призывают губернскую партийную организацию, — звучал над ними голос Шестакова, — бросить на самые трудные участки экспедиции коммунистов, сознательных пролетариев, лучшую часть старого офицерства…
Вскоре совещание окончилось. В коридоре Шестаков и Щекутьев долго обнимались, радостно восклицали что-то, хлопали друг друга по плечам.
— Привел все-таки бог свидеться, — довольно говорил Шестаков. — Ведь с шестнадцатого года нас с тобою где только не мотало…
— Меня-то не очень, — смеялся Щекутьев. — Как в январе семнадцатого перевели на Север, так и трублю в Архангельске бессменно.
— Ты и тут по части радио командуешь?
— Начальник службы связи! — гордо сообщил Щекутьев.
К ним подошел Неустроев, и Шестаков представил ему Щекутьева:
— Знакомьтесь, Константин Петрович, — военмор Щекутьев Сергей Сергеевич, мой соратник по минной дивизии, а ныне главный архангельский Маркони…
Неустроев приветливо поклонился:
— Весьма рад…
— И мне очень приятно, Константин Петрович, — искренне сказал Щекутьев. — Я еще в Морском корпусе, в гардемаринах был про вас наслышан.
— Ну уж, ну уж… — смущенно улыбаясь, Неустроев отошел.
— А я частенько вспоминал, как мы с тобой в Данциге повоевали, — мечтательно прищурился Щекутьев. — Ох, и операция была лихая!
— Лихая, ничего не скажешь, — согласился Шестаков и, немного помолчав, добавил душевно: — Я очень рад, Сережа, что ты с нами.
— Ну, еще бы! — охотно поддержал его Щекутьев. — Мне тут довелось с Шуриком Новосельским столкнуться, когда белые отступали…
Щекутьев задумался, и Шестаков поторопил его:
— Ну-ну, так что Шурик?
Щекутьев посуровел, сказал неприязненно:
— Враг. Да еще какой! Злобы сколько… А ведь койки в кубрике рядом висели… Хлебом делились…
— Диалектика революции, — развел руками Шестаков. — Я потому и радуюсь тебе… Ну, дружок, я помчался — дел невпроворот. Как устроюсь — дам знать. Пока…
— Оревуар!.. — улыбнулся Щекутьев.
Четыре тысячи Солоницын достал.
И теперь в горнице Чаплицкий и Берс вместе с хозяином пили чай. В комнате было почти темно — лишь вялый огонек лампады под образами еле колебал сумрак.
На столе перед Чаплицким лежали ровные столбики золотых монет.
— Ну, вот видите, господин Солоницын, нашлись денежки, так? А вы опасались не собрать, — не то улыбался, не то по-волчьи скалился Чаплицкий.
— Соберешь, пожалуй, — тяжело вздохнул Солоницын. — Пока рубашку с меня последнюю не сымите, не успокоитесь ведь…
— Не агравируйте, господин купец. Сиречь — не преувеличивайте, — лениво заметил Берс. — Под вашим последним бельем еще толстый слой золотого жирка…
Он допил чай, расслабленным шагом прошелся по зале, сказал поучительно:
— Царь Кудгадан, отец великого Будды, заповедывал нам думать не о золоте, а о жизни вечной…
Солоницын неприязненно покосился на него.
Чаплицкий прямо в сапогах улегся на диван, неторопливо закурил и сказал Солоницыну:
— Не тужите, Никодим Парменыч! Вам надо только дождаться победы нашего дела…
— И что тогда?
— А тогда я дам вам на откуп все рыбные промыслы! На девяносто девять лет!
— Ага! Буду дожидаться. Коли тебя, ваше высокоблагородие, завтра Чека где-нибудь не подшибет. И будут мне тогда промыслы!
— Все мы в руке божьей, — сладко потянулся Чаплицкий. — В Евангелии от Иоанна сказано: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашится!»
— А-а! — небрежно махнул рукой Солоницын.
— Вот-вот, господин меняла, все беды от неверия нашего!
Солоницын встал, бормотнул угрюмо:
— Пойду скажу, чтобы свет запалили.
— Не надо! — неожиданно резко бросил Чаплицкий. — Не надо! Сейчас ко мне придет гость, нам лишний свет не нужен. Не нужны лишние глаза, уши и языки. Вы, Никодим Парменыч, не маячьте здесь. Идите к себе наверх, отдохните после чая, помолитесь… — Подумал и добавил: — Вас ротмистр проводит… Чтобы соблазна не было ухо сюда свесить.