Отчет Брэдбери

— Не надо. Боже мой!

— Не буду, — ответила она. — Он много спал. Очень много. Ты и сам сейчас видишь. Когда он не спал, ему хотелось только разговаривать.

— О чем?

— Он хотел знать о тебе. Не только о твоем сердце. Мне пришлось успокоить его, сказав, что ты не собираешься умирать, что ты вернешься. Он хотел знать про твою жизнь.

— Что же ты ему рассказывала?

— Он спрашивал, как мы познакомились. Его заинтересовала эта история. Мне стало интересно, как бы ты ее рассказал.

— Не знаю, как бы я ее рассказал, — признался я. — Я был таким ничтожеством.

— Но не тогда, когда мы познакомились. Это чудесная история. Он хотел знать, что такое колледж. Где мы спали. Что ели. Как и что изучали. Напивались ли мы когда-нибудь.

— А мы напивались? — спросил я.

— Я была до отвращения правильной и ни разу не напилась. Я никогда в жизни не напивалась. Даже вместе с мужем. Тебя это, наверное, удивит. Он хотел знать, занимались ли мы любовью. Я сказала, что нет, и что тогда, в то время, я об этом жалела.

— Ты ничего не потеряла, — сказал я.

— Что я и сейчас об этом жалею. Опять. Он хотел услышать про Сару, про то, почему у вас не было детей. Я сказала ему, что Сара умерла при родах. Описала ему Сару такой, какой помнила ее. Он спросил про Нью-Гемпшир. Я ответила, что была там очень недолго и что ему лучше спросить об этом у тебя, когда он увидит тебя в следующий раз. Он тебя спрашивал?

— Пока нет, — сказал я.

— Ему было интересно, как ты тогда выглядел. Как укладывал волосы. Как одевался. Я сказала, что ты выглядел как он, о чем он уже знал, и что твой гардероб с тех пор нисколько не изменился. Он спрашивал о твоих родителях. О его родителях. Мне пришлось ответить, что я ничего о них не знаю. Только помню, как ты горевал, когда умерла твоя мама. Очень горевал.

— Это правда, — сказал я.

— Конечно, он спрашивал и обо мне. Особенно интересовался моим детством и тем, как это — расти с отцом и матерью. Он озадачился, услышав, что мой отец нас бросил, когда я была совсем маленькой. Мы говорили о браке. Он хотел знать, сколько мне было лет, когда я вышла замуж, сколько лет было тебе. Хотела ли я за тебя замуж? Я сказала, что думала об этом, но это зависело не от меня. Мы говорили о разводе. Он хотел знать, сколько раз можно развестись. Спросил, был ли у меня когда-нибудь рак. Я сказала, что нет. Похоже, он был уверен, что рано или поздно каждый заболевает раком. Спрашивал, что такое менопауза. Он слышал о ней по телевизору. Была ли у меня менопауза? Конечно, ответила я. Я рассказала ему даже больше, чем он хотел знать.

— Похоже, он тебя вымотал, — заметил я.

— Нет. Вовсе нет, — ответила она. — Наоборот, очень воодушевляет, когда можно поговорить с тем, кому все так интересно.

— Не сомневаюсь, — сказал я.

— Я не хотела тебя обидеть.

— Конечно, — ответил я. — Я просто не так понял.

— Ну вот, пока я ему рассказывала о своей и твоей жизни, он казался очень заинтересованным, о чем бы ни заходила речь. Ему интересна жизнь, которую мы прожили.

Она замолчала. Мы лежали в темноте около минуты, и я пытался не задремать. Но я все же всхрапнул, и Анна заговорила:

— Эти разговоры не уменьшали его грусть, не делали его менее подавленным. Я пыталась его расспрашивать, чтобы он рассказал о своей прежней жизни, до того, как попал к нам. Я надеялась, что после моих рассказов о себе — а я рассказала практически все — ему наконец захочется поведать о том, как он жил в Отчужденных землях. Но я ошиблась. «Я не помню», — вот и весь его ответ.

Уже сентябрь. Я начал писать отчет в июне. Если случится чудо, и я доживу до ноября, мне исполнится шестьдесят семь. Уже сейчас я старше своих родителей. Почти на четыре десятка лет пережил жену и сына. Сегодня, чтобы не испытывать судьбу, Анна затеяла праздник. Торт, украшенный пластиковыми хоккеистами и воротами, свечи, праздничные колпаки. Она объявила, что сегодня мы празднуем наш общий день рождения — Алана, ее и мой. Я сумел встать с кровати и несколько минут посидеть за столом. Мы с Анной съели по небольшому куску торта. Пели «С днем рожденья тебя». Алан не ел и не пел.

Высокий не появился в конце месяца, как мы ожидали, затем удивил нас своим визитом две недели спустя, в середине июля. Мы не видели его и не общались с ним с начала июня, со дня нашего приезда в Калгари. Он пришел утром, рано, когда Анна и Алан еще были в пижамах. Я же пижаму практически не снимаю. Они читали «Адама Вида», которого оба предпочитали Диккенсу, хотя часть книги — в частности, один персонаж — приводила Алана в бешенство. Я не читал Элиота. Мы только что сели завтракать, хотя я теперь редко садился за стол.

— Доброе утро, — приветствовал нас Высокий. — Надеюсь, я не слишком рано? — Потом повернулся ко мне. — Рад видеть вас в добром здравии. Как самочувствие?

— Все так же, — ответил я. — Устаю.

— Вы в состоянии работать?

— Более или менее, — ответил я.

— Как продвигаются дела?

— Не знаю, как вам сказать.

— Я могу почитать страничку-другую? — осведомился он.

— Когда я закончу.

Он улыбнулся.

— Жду с нетерпением.

— Хотите позавтракать? — предложила ему Анна. — Я что-нибудь приготовлю.

— Спасибо, — отказался Высокий. — Я уже завтракал. Сегодня больше ничего не ем. После завтрака я соблюдаю пост.

— Уходи отсюда, — сказал Алан. Он ни разу не взглянул на Высокого после его появления и, насколько я помню, в первый раз заговорил с ним. — Ты не должен приходить сейчас. Мы едим. Не видишь?

— Вижу. — Высокий улыбнулся. — Я пришел навестить тебя. Хотел с тобой поговорить.

— Долбаная задница, — буркнул Алан.

— Алан, — укоризненно проговорила Анна.

— Это впечатляет, — кивнул Высокий. — Год вместе с вами, и он уже говорит «долбаная задница».

Думаю, он хотел пошутить, но его слова перечеркнули все утреннее тепло и уют.

— Не говори с ней, — велел Алан.

— Куда мы можем пойти, он и я? — снова обратился к Анне Высокий.

— Перестань говорить с ней, — повторил Алан. — Говори со мной.

— Именно за этим я и пришел, — сказал Высокий.

— Именно за этим ты и пришел, — повторил Алан.

— Поговорить с тобой. Да.

— Поговорить со мной.

— Да, — кивнул Высокий. Потом повернулся к Анне: — То, что он повторяет фразы, как это называется?

— Эхолалия, — сказала Анна.

— В легкой форме, — вставил я, словно мы действительно ставили диагноз.

— Интересно, — проговорил Высокий. — И утомительно.

— Ничего, — сказал я. — Он вас еще удивит.

— Поговорим? — предложил он Алану.

— Нет, — сказал Алан.

— Почему нет? Ты не хочешь со мной разговаривать?

— Я хочу, чтобы ты ушел, — ответил Алан.

— Я уйду после того, как мы поговорим.

— Я хочу, чтобы ты ушел сейчас.

— Вы пришли не в лучший момент, — заметила Анна.

— Я должен с ним поговорить. Посмотреть, что он умеет делать.

— Долбаная задница, — снова сказал Алан.

— Кроме этого, — спокойно уточнил Высокий.

— Он часто не в духе с тех пор, как Рэй заболел, — словно извиняясь, проговорила Анна.

— Что ты сказала? — спросил Алан.

— Я сказала, что ты часто грустишь с тех пор, как заболел Рэй.

Алан не стал ни подтверждать ее слова, ни возражать. Вместо этого — возможно, его задело то, что Анна извинилась, — он вышел из комнаты. Мы услышали, как он хлопнул дверью.

— Не в духе, — произнес Высокий.

— Может быть, в следующий раз, — сказала Анна.

— Осталось не так много времени, — ответил Высокий.

— В следующий раз, — сказала она, — я сделаю так, чтобы он с вами поговорил.

— Послушайте, — обратился ко мне Высокий, — я знаю, что вы были в больнице. Знаю про ваш инфаркт.

Он сел за стол, чем сделал мне большое одолжение — сидя, он не казался таким ужасным, о чем он, безусловно, знал.

— Мне также известно о том, что вы отказались от трансплантации.