Страница 62 из 75
В первую неделю пребывания в Калгари у меня случился еще один инфаркт, на этот раз более серьезный, чем первый. Мы с Аланом стояли на улице перед домом и ждали. Никому из нас, насколько я помню — хотя я помню о том дне очень мало, — не хотелось разговаривать. Анна пошла за машиной. Было утро, начало июня, тепло и солнечно. На западе виднелись горы, до сих пор покрытые снегом. Калгари оказался для нас печальным местом, но расположен был очень красиво. В то утро мы собирались поехать в центр города, в ювелирный магазин на Стивен-авеню. Накануне вечером мы пытались придумать какой-нибудь способ, хотя бы символический, чтобы подчеркнуть личность Алана, и Анна решила, что мы купим ему перстень-печатку и выгравируем на нем инициалы — АГ. Она поделилась своей идеей с Аланом и со мной. Я думал, что это хорошая мысль, хотя не считал, что это заставит Алана почувствовать себя лучше или лучше отнестись к своей сложной реальности. (Дело обстояло именно так. Существовал ли он, мог ли он существовать, если я и без того уже существовал?) Алан принял это уклончиво, не возражал, но и не проявил энтузиазма. На тот момент мы не замечали, чтобы он вообще проявлял к чему-то энтузиазм. Возможно, еще и потому, что ни он, ни я никогда не жили по-настоящему.
Подъехала Анна в грузовичке. Я открыл дверцу, чтобы подняться в кабину — это было мое самое большое усилие. И тут же, как потом рассказала Анна, потерял сознание. Падая, я ударился головой о подножку. О том, что случилось дальше — вплоть до того момента, когда я пришел в себя, — я знаю со слов Анны, посещавшей меня в больнице.
Когда она пришла в больницу первый раз, я находился под действием успокоительных и снотворных препаратов и ни на что не реагировал. Во время второго ее визита, через два дня после происшествия, я еще лежал в кровати, опутанный проводами и трубками, но мы уже могли поговорить.
— Ты застонал, — сказала она, — закричал так, словно у тебя разрываются внутренности. Потом упал. Ты сильно ударился головой, когда упал.
— Я заметил, — сказал я. — Прости. Наверное, это было жуткое зрелище.
— Это было страшно. Алан испугался. Когда он услышал, что ты закричал, и увидел, что ты упал, он завопил: «Помогите ему! Помогите ему! Помогите ему!» Он кричал, не переставая. Как будто обезумел. Оборачивался во все стороны, словно пытался понять, откуда ждать помощи. Потом выскочил на дорогу и попытался остановить машину.
— Как я сюда попал?
— Произошла удивительная вещь, — сказала она. — Совершенно неожиданно к нам подбежали какой-то парень и его жена. Молодая пара, чуть старше Алана. Они были в двух кварталах отсюда, как они сказали, и услышали крики Алана о помощи. Молодой человек умел делать искусственное дыхание, и он занялся тобой. Его жена вызвала полицию, а я пыталась успокоить Алана. Когда приехала «Скорая помощь», ты уже дышал.
— Бедный парень, — проговорил я.
— Я записала их имена.
— Я имею в виду Алана.
— О. Да. Я понимаю, — сказала она.
— Только этого нам не хватало.
— Да, ты свалился не вовремя.
— Думаю, он рад, что я убрался с его пути.
— О нет, Рэй, — возразила Анна. — Он тебя любит.
— Мне так не кажется, — сказал я.
— Конечно, любит.
— Он любит тебя.
— Конечно, он меня любит, — согласилась она. — И тебя тоже.
— Да ладно, оставь, — ответил я. — Я занял его место. Я, так сказать, проклятие его существования.
— Это верно, — кивнула она. — Но он все равно тебя любит. Я знаю, что любит.
— Кстати, где он?
— В комнате ожидания. Там дежурит хорошенькая помощница медсестры. Он на нее смотрит.
— Ничего, что он там один?
— Думаю, ничего, — сказала она. — Надеюсь.
— Может, тебе лучше вернуться?
— Через минуту.
— Ты боишься, что он расскажет? — спросил я.
— О том, что он — клон?
— Да.
— Конечно, боюсь. Я говорила с ним об этом. Объяснила, что опасно рассказывать об этом.
— Он понял?
— Похоже, да, — кивнула она. — Думаю, он никому не скажет. Не могу себе представить, что он это сделает.
— Он хочет прийти сюда?
— Он боится, — сказала она. — Он боится к тебе идти.
— Мне бы хотелось его увидеть.
— Может быть, в следующий раз. Дай ему время.
Когда я в первый раз пришел в сознание, меня посетил главный врач отделения кардиологии, надменный элегантный египтянин лет сорока. Он объяснил, что со мной случилось. Это был инфаркт, который он назвал обширным. Мне повезло, что я остался жив. Если бы не вмешательство моего доброго самаритянина, я бы уже умер.
Он сообщил, что на моем сердце обнаружили большой рубец, и потребовал, чтобы я рассказал ему о предыдущем приступе. Я ответил, что впервые это произошло год назад, в августе.
— И что тогда сказал ваш врач о вашем состоянии?
Он говорил так, словно читал опросник. Как будто ни я, ни мое состояние не стоили времени и сил, затраченных на произнесение этих слов.
— Он сказал, надо подождать, пока спадет воспаление, прежде чем оценить степень повреждения.
— И какое заключение он сделал?
Возле моей кровати стоял стул, но врач предпочел стоять на протяжении всего разговора.
— Я к нему не попал, — сказал я.
— В смысле?
— К тому времени я уехал в Канаду. С тех пор я жил здесь.
— В Калгари?
— В разных местах, — ответил я.
— Вы не думали о том, чтобы проконсультироваться у врача?
— Нет.
— Вы принимаете сердечные препараты?
— Врач в Нью-Гемпшире выписал мне лекарства. Я принимал их, пока они не закончились. Больше я не пошел за рецептом.
— Должен сказать, мистер Грей, что вы ведете себя безответственно. Вы подвергаете себя серьезной опасности.
— Я знаю.
— Мне нужна фамилия врача, лечившего вас после первого инфаркта. Я хочу с ним поговорить. Вы сказали, он живет в Нью-Гемпшире?
— Да.
— Хотя вы живете в Небраске?
— Я не живу в Небраске. Я — не мистер Грей.
— Если позволите, эта информация взята из ваших водительских прав, — вздернул он бровь.
— Я понимаю. Эта информация фальшивая.
Похоже, в нем проснулся интерес.
— Как же так получилось? — спросил он.
— Не хочу объяснять, — сказал я. — Даю вам честное слово, что я совершенно безобиден и не замышляю ничего дурного.
Повреждения моего сердца были обширными.
— Ваше сердце изношено, — заявил он.
По его мнению, мне нужно было делать пересадку, и как можно скорее. Он спросил меня, являюсь ли я по крайней мере американским гражданином. Я ответил, что да. Тогда он спросил, есть ли у меня клон. Я сказал, что есть. Он даже не сделал попытки скрыть свое неодобрение.
— Кто бы вы ни были, — сказал он (я назвал ему свое имя; оно понадобилось бы ему, если он собрался поговорить с моим врачом в Нью-Гемпшире.) — Кто бы вы ни были, — повторил он, — мы не будем проводить эту процедуру здесь. Должен вам сказать, что ни одна больница в стране этого не сделает.
В Канаде, объяснил он, очень длинная очередь на жизнеспособные сердца, значительно превосходящая наличие таких сердец. (Не то что в Америке, конечно. Там много сердец.) Поскольку я, во-первых, американец, а во-вторых, имею клона, меня занесут в самый конец списка и оставят там. Самое большее, что он может сделать, это поддерживать меня в стабильном состоянии, пока не будет подготовлена операция, которую проведут в США.
— В Мизуле есть университетская больница, — сказал он, — а еще первоклассная больница в Спокане. Я знаю хирургов обеих больниц, и города расположены довольно близко.
— Вы считаете, мне нужна операция, — проговорил я.
— Да. Если хотите жить. А я полагаю, что хотите. Вам создали клона.
— Двадцать пять лет назад, — сказал я.
— Поменяйтесь с ним сердцами.
Это была глупая шутка. Безвкусная. Он понял это сразу же, как только произнес эти слова. Он не засмеялся, не извинился, словно отменил свои слова, игнорируя их. Эти слова он использовал прежде, по-видимому, в более обнадеживающем контексте. Я не возражал против шутки — меня оскорблял этот человек с безупречным маникюром и запонками, которому нравилось стоять надо мной.