Страница 26 из 75
У нас было несколько неловких моментов. Сегодня утром, после того, как я вернулась из магазина, после того, как мне позвонили, чтобы сообщить об изменившихся планах, я решила принять душ, пока он спит. Я оставила дверь ванной открытой, чтобы услышать, если он начнет кричать. Я уже вылезла из ванны и оборачивала волосы полотенцем, когда вошел он. Я была голая. Он ни капли не смутился. Он спокойно стоял и смотрел на меня. Могу сказать, что его особенно заинтересовала моя грудь, которая даже в свои лучшие времена не была особо красивой, а уж теперь, надо сказать, и вовсе неприглядна. Еще его явно изумили мои гениталии. Интересно, удивился ли он тому, что у меня нет члена? Он из первого поколения клонов, которое, как мы полагаем, не было рождено и выращено женщинами, поэтому он, возможно, никогда прежде не общался с женщинами или вовсе их не видел. Как ни странно, я не смутилась от того, что он на меня смотрит, и не сделала ни одного движения, чтобы прикрыться. Я всегда была застенчивой, даже чересчур. Мое тело всегда было большим и неуклюжим. С мужем я чувствовала себя более или менее свободно, но стеснялась разрешать ему смотреть на меня. Я очень надеюсь, что вела себя так не оттого, что не стеснялась клона, не оттого, что подсознательно не считаю его человеком.
Пробудившись от послеобеденного сна, он был весь покрыт потом. Ломка еще не совсем закончилась. Он позволил мне обтереть его губкой. Он подчинился, хотя не сказал ни слова и не подал знака, что понимает, о чем я говорю. Ему было бы проще принять душ, но я не могла позволить ему идти туда одному, а с ним я тоже не могла пойти. Несмотря на то, что он уже видел меня всю. Я сняла с него верх пижамы, оставив брюки. Расстелила на кровати пляжное полотенце и велела лечь. Наполнила таз горячей мыльной водой. У меня не было подходящей губки, поэтому я взяла махровую салфетку. Я вымыла его шею, руки, плечи, грудь и живот. Потом вымыла его ноги от коленей вниз. Вымыла ступни. Совершенно библейское действо. Мне хотелось, чтобы он перевернулся, чтобы я могла помыть ему спину, но он не стал этого делать. Я пела ему, пока мыла. Я чувствовала себя кем-то средним между сиделкой и гейшей. Я наклонилась над ним, приложив ко лбу влажную ткань. Он потянулся и коснулся моей груди. Прижался к ней всей ладонью. На мне был пуловер с воротником-лодочкой. Ложбинки между грудями не было видно. Смешно. Я сдерживалась, чтобы не потереться об него. Он уже видел мою грудь, и я подозреваю, что ему хотелось ощутить, какая она на ощупь. В его прикосновениях не было ничего агрессивного или открыто сексуального. Он был робок и нежен. Я приняла это за вполне исследовательское, любознательное движение. Он был любопытным. Это было сладко. Я так и сказала. На мне был лифчик. Я позволила ему задержать там руку.
Вторник. 21-е июля, 11:30.
Сегодня утром я совершила кое-что, чего лучше бы не происходило. Могу поклясться, у меня были самые лучшие намерения, но теперь мне страшно. Мне бы не хотелось, чтобы это когда-нибудь повторилось.
20:45.
Клона увезли. Приехали те же двое мужчин и забрали его. Если их планы не изменятся, я снова его увижу. Я не буду на это рассчитывать. При всей их озабоченности системой и протоколом, они непостоянны. Я на них ужасно зла. Это была жуткая сцена. Они прибыли в восемь. Мы с клоном сидели на кухне и ждали. Я объяснила ему, что должно произойти. Он выслушал, но, по-моему, не понял. До их приезда он был спокоен, что кажется его естественным состоянием, когда он не находится под лекарствами. Я собрала ему туалетные принадлежности, которые купила раньше, сложила их в старый кожаный футляр моего мужа. Положила в нейлоновый рюкзак футляр, а также кое-какие летние вещи мужа — футболки, спортивные рубашки, тонкие носки. Рубашки были с короткими рукавами. Я беспокоюсь, что ему не позволят их носить. Все это слишком большого размера. Я собрала ему кое-какую еду, сложила ее в коричневый бумажный пакет. Фрукты и овощи, сколько поместилось, и овсяное печенье с изюмом, которое испекла для него утром, и оно ему вроде понравилось. Ему разрешили взять одежду. Но еду взять не позволили, даже печенье. Не объяснили, почему. В половине восьмого он был полностью готов к отъезду. Он сидел рядом, был спокоен. Мне хотелось непринужденно провести с ним время, прежде чем они приедут. Мне нравилось думать, что он в довольно хорошей форме. Я чувствовала, что мне все удалось. Он выглядел гораздо приличнее, чем в тот день, когда его привезли ко мне. Чистый, отдохнувший, спокойный. Последние дни он хорошо ел. Учитывая все, что он пережил, насколько был шокирован и напуган, можно сказать, что хотя бы под конец своего пребывания у меня дома он был удивительно счастлив. Не знаю, имело ли то, что я называю счастьем, какое-либо отношение к его пребыванию за пределами Отчужденных земель. Кто знает, может, он и там был счастлив? Может быть, он не хотел убегать? Может быть, то, что я называю счастьем, было своего рода ступором от пережитого шока? Он не сказал ни слова. Как я могу быть уверена? Я приодела его для поездки — серые легкие жатые слаксы и белая вязаная рубашка-поло. Я проверила, чтобы его лицо, руки и ногти были чистыми, расчесала ему волосы. Он походил на игрока в гольф. Зачем я это делала? Пыталась произвести на этих мужчин впечатление своей заботой? Когда эти двое вошли, он заволновался. Когда его привезли, он был без сознания; маловероятно, что он их узнал. Они вели себя бесцеремонно, грубо. Совершенно безосновательно, подумала я и сказала об этом им. Они не потрудились уверить меня в том, что я ошибаюсь.
Казалось, клон не желал уезжать от меня. Может быть, мне просто хочется в это верить? Они торопились забрать его. Я попросила их не торопиться, не волноваться. Мне нужно было время, чтобы рассказать им, как все прошло, что он любит есть. Я хотела сообщить, что он умеет пользоваться туалетом, что ему настоятельно необходимо принять душ, что ему нужна новая одежда, что одежда, которую я приготовила, не подходит ему по размеру, а больше всего ему нужно нижнее белье. Они не слушали. Я смотрела, как клон мрачнеет. Я сказала, что хотела бы оставить его у себя еще на какое-то время. Я просила дать мне еще один день. Они отказали. Я попросила, чтобы они позволили мне вывести его к машине. Они и в этом отказали. Я боялась, что он не захочет идти с ними. Я встала между мужчинами и клоном. Низенький бородач протиснулся мимо меня. Я говорила: остановитесь. Пожалуйста, остановитесь. Я умоляла другого мужчину, показавшегося мне не таким бесчувственным скотом:
— Пожалуйста, велите ему остановиться.
Он ничего не сказал. Бородач взял клона за предплечье.
— Не делайте ему больно, — попросила я.
Я видела, что клон испуган. Я не знала, что он может сделать. Он ничего не сделал. Не сопротивлялся. Когда они выводили его, клон не взглянул на меня и не издал ни звука.
Посадив его в машину, мужчина постарше, высокий, с жуткими руками, вернулся в кухню, чтобы рассказать мне про новый план. Он сказал, что сейчас посвятит меня в самое основное, а детали мы обговорим через несколько дней. Они хотят, чтобы я связалась с Рэем. Они хотят, чтобы я поехала к нему. Они хотят, чтобы Рэй встретился со своим клоном лицом к лицу. Они хотят, чтобы Рэй провел с ним время, а потом написал о том, что он чувствовал, что это значит. Они даже не знают Рэя. Впрочем, я тоже. Они хотят, чтобы я убедила его это сделать. Когда отчет Рэя издадут, сказал он, это будет иметь огромное значение. Я должна стать связной, наставницей, нянькой. Я должна видеть потребности клона. Должна преподать ему навыки выживания, дать ему знания о мире, о том, кто он и что. Я должна сделать его таким, чтобы его можно было показать миру. Они хотят, чтобы я научила его говорить, если он пока не умеет, говорить достаточно хорошо для того, чтобы однажды он смог рассказать всем про зло, заключенное в клонировании. Пока он не будет к этому готов, сказал высокий мужчина, и пока отчет Рэя не будет написан, я должна во что бы то ни стало сохранить клона живым и невредимым.