Братья Витальеры

… Подойдя к городу, они расстались.

В Висмаре был базарный день. Изумлённый Клаус ходил по улочкам, любовался добротными, красивыми, плотно прижавшимися друг к другу домами, величественными кирхами, но больше всего — огромными кораблями в гавани. Все вокруг суетились, что-то делали. На большую коггу [16], на главной мачте которой развевался яркий флаг, грузчики таскали тяжёлые мешки. Потеряв дар речи от удивления, Клаус некоторое время следил, сколько же таких мешков может поместиться в чреве корабля?! Но в трюмы грузили все новые и новые мешки. По кривым улочкам тащились многочисленные повозки. Шли крестьяне и крестьянки с большими коробами и корзинами за спиной. Надменный служитель ратуши с широким мечом в ножнах проскакал мимо и подозрительно посмотрел на него. Клаусу пришла на ум песня, которую пели в Дортине на Эльбе, где он жил у крестьян:

Кирха своими сложенными из кирпича мощными стенами и четырехугольной, лишённой окон башней напоминала замок, площадь перед ней пестрела бесчисленными лотками-палатками: красными, голубыми, белыми. Повсюду стояли крестьянские повозки, скот: быки, коровы, овцы. В нагромождённых друг на друга маленьких клетках он увидел кур, уток, голубей. В других — коз и поросят. Клаус пошёл по торговым рядам; глаза его разбегались, и самыми разнообразными запахами обдавал его ветер. О, как это пахло! И чего только тут не увидишь, что только не продаётся! Самые разнообразные овощи; хлебы круглые и овальные. Битые куры и гуси. Нежно-розовые ободранные тушки кроликов висели на верёвках длинными рядами. И тут же рядом — пряники-сердечки с надписями из сахара. Прекрасно пахло от противня с жареными каштанами; за пол медного гроша Клаус наполнил карманы своей куртки этими тёплыми красновато-коричневыми орехами. Были тут ларьки с выставленными на продажу льняными тканями, вышивками, лентами, разноцветными пуговицами. Были и такие, где на прилавках стояли фигурки из глины и дерева: богоматерь с Иисусом-младенцем на руках, Христос на кресте, Христос, несущий крест, Христос проповедующий. С ними соседствовали весёлые статуэтки музицирующих и танцующих крестьян, фигурка тощего, похожего на лису, поспешно шагающего человека — сгорбленного, с большой палкой в руке, необыкновенно похожего на коробейника Йозефуса.

Отдельный ряд занимали торговцы рыбой. В невысоких бочонках лежала селёдка, белая и красная рыба, камбала, треска, макрель, судак и ещё какие-то неизвестные Клаусу длинные серо-зеленые рыбы с заострёнными, страшными головами; были тут и маленькие, толстые рыбки с крупной чешуёй и большими выпученными глазами. Они били хвостами, извивались, высоко поднимали головы, но тщетны были их попытки избежать гибели. И вдруг Клаус прямо остолбенел. В одной из бочек свернулись кольцами длинные змеи, некоторые толщиной в руку ребёнка; тёмные блестящие тела и совсем маленькие головы.

— Это не змеи, это угри, — пояснил ему торговец.

Клаус с недоверием взглянул на него. Что же это, как не змеи?

— Их едят? — спросил он.

— Естественно, — последовал ответ, но Клаусу это не показалось таким уж естественным.

Но любопытнее всего был певец. Он стоял перед сооружённой из досок стеной, яркие пёстрые картинки, намалеванные на ней, изображали что-то ужасное. Вокруг певца теснились мужчины, женщины и, несколько поодаль, — дети. Волосы маленького толстяка певца были подстрижены в кружок. Казалось, он в плоской меховой шапке.

Гипсовый длинный нос, слегка загнутый кверху, делал его очень смешным. Чистым громким голосом, не меняя ритма и тона, он пел, словно спокойно рассказывал печальную историю, о которой повествовали и картинки:

Девушки вскрикивали от ужаса. У Клауса по спине побежали мурашки.

Это был не единственный певец, привлекающий внимание публики на рыночной площади. Клаус повстречал и других. Один, ударяя по струнам, извлекал неприятные резкие звуки, другой — старик, седой как лунь, пел довольно приятным глубоким голосом о богатстве этого мира. Клаус остановился и прислушался.

«Вот это жизнь!..» — подумал Клаус, услышав эти слова.

— Слепцы идут! — крикнул кто-то, и Клаус обернулся.

Видимо, это были семеро наказанных в Шверине разбойников; значит, Йозефус не солгал.

Длинной цепочкой, держась за куртки друг друга, тащились слепцы, предводительствуемые калекой, левая нога которого была деревянной. Лохмотья висели на их телах, и серо-зелёными были их лишённые глаз лица. Все семеро протягивали шапки, один беспрестанно выкрикивал:

— Помилосердствуйте, люди, помилосердствуйте! Не дайте нам умереть с голоду! Помилосердствуйте, люди, помилосердствуйте! Не дайте нам умереть с голоду!..

— Эй, вы, разбойники, — крикнул торговец скотом, — больше не занимаетесь своим разбойничьим промыслом, а?

— Скольких людей вы погубили, пока были зрячими? — спросил другой. — Вам было знакомо милосердие?

— Люди жестоки, — сказал Клаус соседу.

— Что ты! Это злодеи, — ответил тот. — Они подкарауливали крестьян на дорогах, убивали, грабили.

— Но теперь они слепы и несчастны!

— Да, их сурово наказали.

Здоровенная крестьянка с повязанной пёстрым платком головой, уже немолодая, вышла навстречу несчастным и крикнула:

— Постойте!

Она встала на пути одноногого, и тот, хочешь не хочешь, вынужден был остановиться. Слепцы наткнулись друг на друга и, хотя не видели, все же с любопытством повернулись на голос.

— Прошло три года с тех пор, как моего мужа Андреаса убили на пути из Брюэля в Бютцов, — сказала она. — Может, это вы, свиньи, убили его?

Слепцы смущённо что-то забормотали и закачали головами. Вокруг негодующей женщины и слепых, которые стояли как застигнутые грешники, образовался круг из крестьян и горожан.

— Тогда вы, негодяи, не задумывались, что значит убить человека? — продолжала крестьянка. — Трое детей было у нас, и мы ждали четвёртого. Работящим и упорным был Андреас, и тяжёлым трудом мы зарабатывали на жизнь. А когда он погиб, мы голодали, младшая, Лиза, умерла. Умерла от голода. О мерзавцы, чего же вы заслуживаете?!

— Правильно, правильно! — кричали из толпы.

— Убить их! — крикнул кто-то.

— Но теперь вы и сами несчастны, — продолжала крестьянка изменившимся, полным сострадания голосом. — Теперь вы голодаете и живёте милостыней. Вот вам хлеб, ешьте и продолжайте свой путь! — И она сунула в руку каждому из семерых слепцов по куску хлеба.

Люди изумились. Какое-то время все молчали. Потом кто-то крикнул:

— Славно поступила женщина!

Вокруг раздался одобрительный гул. Стали подходить к слепым и другие, бросая им кто грош, а кто и полпфеннига.

16

Когга — в средние века торговое судно с высокими бортами и палубой. Вооружённые когги часто принимали участие в военных действиях.