Джура

Вдруг толчок… Удар! Все вокруг снова застыло в неподвижности. Только снежная пыль кружилась в воздухе.

Джура лежал на огромном сугробе, и ему не хотелось шевелиться. Но, овладев собой, он поднялся на ноги. Карамультук лежал рядом. Бабу спускалась с горы в сторону и казалась черной точкой. Взошла луна, и пришельцы, заметив в сугробе невредимого Джуру, опять закричали. Джура побежал к камням. Незнакомцы дали по нему нестройный залп — и…

Затуманилась ледяная вершина. Взвилась снежная пыль. Что то загудело, загремело. Сильный порыв ветра так ударил Джуру, что он, как перышко, отлетел далеко в сторону. Громадная лавина, уничтожая на своем пути все, стремительно летела с горы великана вниз, на метавшихся в ужасе людей…

Наконец Джура съел последний кусок мяса и вытер жирные руки о голенища мягких сапог — ичигов. Искандер повторил свой вопрос. Джура хотел рассказать обо всем подробно: как шел, что думал, где увидел незнакомцев и что им говорил, как несся быстрее ветра по склону, как сорвалась лавина… Но сдержался и ничего не рассказал — негоже охотнику быть болтливым, как старая баба. Помолчав, Джура сказал:

— Было трое мужчин. С ними як и одна собака. Всех задавила лавина!

— А других не было? — спросил, кряхтя от волнения, аксакал. — Других? — нахмурился Джура.

Он вспомнил о двух вооруженных людях, которые стояли на горе невдалеке от него, но, не желая тревожить старика и уверенный в гибели всех, ответил:

— Всех задавило!

— Вай, вай! — застонал аксакал. — Беда никогда не приходит одна!

ТАЙНА ХАМИДА

I

Снежные смерчи метались по Алаю. Вся огромная высокогорная Алайская долина походила на бушующий океан. Зажатая меж Заалайским хребтом с юга и Алайским с севера, эта сквозняковая долина протянулась почти на сто восемьдесят километров, а в ширину местами достигала более двадцати. Было где разгуляться ветру. Буран неистовствовал.

Горные шквалы срывали со скал неулежавшиеся сугробы и швыряли их вниз. Массы то рыхлого, то плотного снега метались по долине, как вздыбленные волны.

Ураганные ветры, мчавшиеся по склонам гор, врывались в ущелья. Глубокие извилистые теснины заставляли воздушные потоки резко изменять направления. Когда эти воздухопады вылетали на простор, заходя в бок или навстречу другим ветрам, рождались вихри.

Массы снега уносились высоко высоко на ледники и снова обрушивались вниз тучами снежной пыли. Ветер дул неравномерно. За несколько минут наметало огромные сугробы. Вдруг налетал ураганный ветер и сметал все начисто. А вот перед сугробами, выросшими в густых зарослях облепихи, он был бессилен. Чем сильнее дул ветер и швырял снегом, тем плотнее и выше делались сугробы. Зато на вершинах холмов и крутых склонах сдувало не только снег, но и песок и мелкие камешки.

В этом снежном вихре, едва заметные, как мошки на стене, двигались всадники. Небольшой караван — охотник, два геолога и двое рабочих — пересекал долину поперек, от Заалайского хребта к Алайскому. Уже давно они должны были выехать на берег реки Кизыл Су, но буран спутал все их расчеты.

Был конец октября 1929 года. Для Ферганской долины, лежавшей у подножия великих гор, это была пора жаркой осени, а для Алайской долины, поднятой на три тысячи метров над уровнем моря, это было начало студеной высокогорной зимы. Даже летом зима никогда не уходила с заоблачных высот, вечно покрытых снегами. Там умирали и рождались тучи. Там умирали и рождались реки и ветры, оттуда срывались обвалы. Весной, когда пригревало солнце, из под снега обнажалась долина, исчезал снег на холмах и в предгорьях. Склоны гор обнажались постепенно, будто кто то медленно втаскивал все выше и выше покрывавшее их снежное одеяло. Затем устанавливалась четкая граница лета и зимы, альпийских лугов и снега. И все же даже летом высокогорная зима напоминала о себе в долине зимним холодом, студеными ветрами и неожиданными снегопадами. В высокогорьях осень наступает раньше. Еще в Алайской долине зеленела трава, а на склоне гор уже лежал рыхлый снег. Нижняя кромка нетающих снегов с каждым днем спускалась все ниже и ниже. Зима шагала в долину с юга, с вершин Заалайского хребта. Зима шагала в долину с севера, спускаясь по склонам Алайского хребта. И наконец снежный покров в долине сомкнулся.

Эта осень выдалась снежной. Уже две недели как все было бело. Высокогорные перевалы на дороге Ош — Хорог со дня на день должны были закрыться для проезда до весны. Работники золоторазведочной партии Попова — геолог Никонов, его помощники Юрий Ивашко и Федор Лежнев — спешили закончить до закрытия перевалов работы маршрутного характера.

Оставался последний день благополучного пребывания их в Алайской долине. И в этот последний день их настигла беда. Чтобы закончить в этот день рытье ямы шурфа в ущелье и взять последние пробы, было решено всем вместе пойти на участок. Охотника Шамши послали за мясом, на охоту в горы. Хотя в горах было неспокойно — кое где появились басмачи — и геологи спали с заряженным оружием, а ночью дежурили по очереди, включая рабочих, всем так хотелось поскорее закончить работы, что Никонов решился оставить лагерь под присмотром одного Мурзая — переводчика, тихого и услужливого человека.

Утро было чудесное. Небо синее синее. Снега так искрились, что без темных очков нельзя было смотреть на сверкающие величественные снежные горы. Шамши ошибся, предсказав плохую погоду. У геологов было превосходное настроение. Завтра им предстояло выехать в обратный путь.

Вместе с рабочими все пошли пешком в глубину ущелья, споря по поводу одного научного вывода Юрия, вызвавшего резкие возражения Никонова.

Даже встречаясь каждый день после работы, геологи всегда делятся впечатлениями, радуются и часто гордятся своими находками. А тут было о чем поговорить.

Никонов, высокий, медлительный и очень самонадеянный мужчина, говорил, что не следует из слухов о горных богатствах создавать теории, подтверждая их случайными находками. Тем более что Памир, по мнению Никонова, беден. Избалованный работой на богатых разработках золота в Сибири, Никонов разделял мнение Де Лонга о бедности Памира рудными ископаемыми.

Юрий Ивашко запальчиво отвечал, что если геологи ещё не изучили как следует Памир, то это не говорит о его бедности. Наоборот, Юрий ссылался на новую теорию Ферсмана, позволяющую делать геологические прогнозы залегания полезных ископаемых и руд. Так, в спорах и работе, прошел день. Взяв последние пробы, они вернулись в лагерь ещё до наступления темноты. Обе палатки стояли на месте. Как будто ничего не изменилось. Но почему нигде не видно Мурзая? И костер потух. А казан, обычно источавший над огнем аппетитный аромат вареной баранины, лежал опрокинутый.

— Мурзай! — громко позвал Никонов.

Ветер трепал распахнутые полотнища, прикрывавшие входы в палатки. А ведь перед уходом геологи аккуратно зашнуровали вход в палатку, где хранились образцы.

— Сейчас разбужу бездельника! — сердито сказал Федор Лежнев и быстро пошел в ближайшую палатку.

— Не вижу лошадей! — растерянно сказал Юрий Ивашко и показал рукой на ущелье, где обычно паслись лошади.

— Исчезли курджумы! — донесся голос Федора Лежнева. Он выбежал из палатки и вбежал в другую.

Никонов вынул револьвер, Ивашко сделал то же самое.

— Курджумов нет! Украли! — с отчаянием крикнул Федор, показываясь у входа.

Трудно передать чувства отчаяния и растерянности, овладевшие геологами. Не сговариваясь, молча, они поспешно пошли на ближайшие скалы, чтобы осмотреть окрестности, и сразу же наткнулись на труп Мурзая.

Мурзай лежал в неглубокой канаве. Это была одна из тех старинных канав, которые были проложены в далеком прошлом для орошения полей.

— Эх, бедняга! — сказал Никонов. Он опустился на колени и осмотрел рану.

— Басмачи! — заметил один из рабочих. — Они всегда так.

Геологи перенесли труп к палаткам, положили на землю и сняли ремень, связывающий руки.